Бассо, Лелио

Лелио Бассо (25 декабря 1903 — 16 декабря 1978) — деятель итальянского демократического социалистического движения, юрист, журналист, публицист и исследователь.

Ранняя жизнь

Лелио Бассо родился в Варацце (в провинции Савона) в семье либеральной буржуазии. В 1916 году он с семьей переехал в Милан, где учился в лицее. Получил высшее юридическое и философское образование. В университете Павии защитил диссертацию о понятии свободы в марксистской мысли в 1925 году.

В 1923 году вступил в ряды к Итальянской социалистической партии (ИСП). Изучая марксистскую теорию, был близок к Пьеро Гобетти. Писал для Critica sociale, Il Caffè, Coscientia, Quarto Stato, Pietre и Аванти!

В апреле 1928 года Бассо был арестован фашистскими властями в Милане и интернирован на острове Понца, где он продолжил образование в областифилософии. Он вернулся в Милан в 1931 году и, практикуя в качестве адвоката, закончил диссертацию о Рудольфе Отто. В 1934 году возглавил Внутренний социалистический центр, где сотрудничал с Родольфо Моранди, Лусио Луцато и Эухенио Колорни. Эта деятельность была прервана заключением в лагере для интернированных в провинции Перуджа с 1939 года по 1940 год.

От Сопротивления к Республике

В 1943—1945 годах — один из организаторов социалистического подполья в Северной Италии, оккупированной немецко-фашистскими захватчиками. Участвовал в учреждении Движения пролетарского единства 10 января 1943 года. После 25 июля (когда Бенито Муссолини был отстранен от власти) движение присоединилось к ИСП, сформировав Итальянскую социалистическую партию пролетарского единства, и Бассо стал одной из её ведущих фигур.

В 1945 году Лелио Бассо был избран вице-секретарём ИСППЕ, а в 1947—1948 годах, после откола правого крыла во главе с Джузеппе Сарагатом — секретарём ИСП. В 1950 году он не был переизбран из-за его оппозиционных взглядов на сталинистские тенденции в партии на тот момент.

В 1946 году стал депутатом итальянского учредительного собрания. Он был одним из 75 членов комиссии, подготовившей текст итальянской Конституции, и способствовало разработке статей 3 и 49 в частности. С 1946 по 1968, он последовательно избирался депутатом, а в 1972 и 1976 годах — сенатором.

Левый социалист

С 1957 года вернулся в руководство партии, с 1959 года был одним из лидеров её левого крыла. В декабре 1963 года он сделал заявление от имени 24 членов меньшинства парламентской группы ИСП против первого «левоцентристского» правительства (во главе с Альдо Моро). За это был исключён из партии, а в январе 1964 года стал одним из основателей Итальянской социалистической партии пролетарского единства (1964) и членом её ЦК; в 1965—1968 годах был председателем ЦК ИСППЕ.

Юрист

Видный адвокат, Лелио Бассо писал для ряда международных изданий в области юриспруденции. Он был известен всей Европе как адвокат по уголовным делам, и был членом трибунала Рассела — международного органа под председательством Бертран Рассел, рассматривавшего американские военные преступления во Вьетнаме. В 1973 году он работал над созданием второго трибунала Рассела для изучения репрессий со стороны диктаторских режимов в Латинской Америке.

Учёный

Бассо — автор ряда работ на историко-политические и теоретические темы. С 1960 года он был доцентом социологии развивающихся стран в Римском университете. В качестве марксолога и переводчика работ Карла Маркса, он разработал оригинальный подход к социализму, опираясь на традицию демократической мысли в широком смысле (от французского Просвещения до австро-марксизма). Во время тюремного заключения, он тщательно изучал произведения Розы Люксембург.

Отрывок, характеризующий Бассо, Лелио

Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.