Баташев, Василий Михайлович

Василий Михайлович Баташев
Депутат Второй Думы, 1907 г.
Дата рождения:	14 января 1874(1874-01-14)
Место рождения:	Тула
Дата смерти:	20 ноября 1938(1938-11-20) (64 года)
Место смерти:	Иркутск
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Вероисповедание:	православие
Партия:	РСДРП (м)
Род деятельности:	рабочий, депутат Государственной думы II созыва от Тамбовской губернии.

Василий Михайлович Баташев (14 января 1874 — 20 ноября 1938) — рабочий, депутат Государственной думы II созыва от Тамбовской губернии.

Биография

Родился в Туле в семье рабочего-кузнеца. Окончил городское 2-классное училище, после этого взят в качестве ученика на Тульский оружейный завод. В 1884—1889 обучался токарному и слесарному мастерству, причём на третий год учёбы зарабатывал 10 копеек за день. Примерно в 1902 перешёл на работу Калужские железнодорожные мастерские. Там стал членом рабочего социал-демократического кружка. А с 1904 сам стал организатором рабочих кружков в мастерских. Поддерживал связь с калужской группой РСДРП. По одним источникам членство в РСДРП датируется 1902 годом, по другим 1904. Был членом объединённого комитета калужской организации РСДРП. В декабре 1905 член стачечного комитета железнодорожных мастерских. Тогда же вместе с другими членами комитета пытался отстранить от работы штрейкбрехеров, но натолкнулся на заслон жандармской охраны — Баташеву удалось избежать ареста и скрыться. Срочно выехал в Тулу, позднее перебрался в Луганск, в январе 1906 был вынужден вернуться в Калугу, где был арестован прямо на вокзале. После 3-х месяцев содержания в Медынской тюрьме отправлен под полицейский надзор в Моршанск Тамбовской губернии. Получил должность токаря в депо станции Моршанск Сызрано-Вяземской железной дороги. В Моршанске был членом объединённой группы РСДРП. Занимался там организационной партийной работой, меньшевик. В момент выборов Думу по сословной принадлежности отнесён к мещанам города Моршанска.

11 февраля 1907 избран в Государственную думу II созыва от общего состава выборщиков Тамбовского губернского избирательного собрания. При проводах Баташева в Санкт-Петербург для работы в Думе в Моршанске и Тамбове прошли многолюдные митинги. 15 февраля 1907 года на станции Моршанск перед отправкой поезда Баташев, стоя с красным флагом в руках (на флаге были надписи «Да здравствует Российская социал-демократическая партия!», «Да здравствует Учредительное собрание!»), обратился к собравшимся с речью, которая была как потом заключил суд «направленной против существующего строя». Краткая речь вновь избранного депутата содержала лозунги: «Да здравствует Учредительное собрание!» и «Встретимся на баррикадах!».

В Думе вошёл в состав Социал-демократической фракции, принадлежал её меньшевистскому крылу. Активно в работе Думы не участвовал, а, в основном, занимался революционной агитацией, выступал от имении фракции на митингах в Санкт-Петербурге и губерниях. В марте 1907 в Моршанске имело хождение письмо Баташева под названием «К своим избирателям», опубликованное РСДРП. 28 апреля 1907 года Баташев выступил на митинге с призывом вооружённой защиты Думы в случае попытки правительства её распустить.

После разгона Думы скрывался и был разыскиваем полицией. 22 июня 1907 (по другим сведениям 24 июня) арестован в Тульской губернии, куда приехал для участия в собрании. Обвинён по статье 129 Уголовного Уложения за произнесение противоправительственных речей, находился в тюрьмах Санкт-Петербурга, Тамбова и Козлова. 1 декабря 1907 приговорён к 4 годам каторги по делу Социал-демократической фракции II-й Государственной Думы Особым присутствием Правительствующего Сената. В начале 1908 года этапирован в Тамбов, где 8 февраля 1908 выездной сессией Саратовской судебной палаты за призыв на митинге во время проводов в Думу к вооружённому восстанию приговорён к ссылке на поселение (однако приговор по первому делу поглотил приговор по 2-му). До 1910 в каторжном отделении Петербургской пересыльной тюрьмы, затем отбывал каторгу в Александровском каторжном централе в Иркутской губернии. В июне 1911 года выпущен на поселение в Карапчанской волости Киренского уезда Иркутской губернии. В 1913 году переехал в Иркутск, где поступил на работу в городское самоуправление техником. Тогда же, в 1913, вместе с другими социал-демократов подписал телеграмму-протест против раскола Социал-демократической фракции Государственной Думы IV созыва.

В 1917 году в Петрограде, входил в Исполком Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с совещательным голосом. В апреле 1917 вместе с бывшими членами Второй Думы А. Я. Нестеровым и И. Н. Нагих ездил в качестве представителя Исполкома Петросовета на Донбасс. Затем вернулся в Иркутск. В 1917-1918 годах избран гласным Иркутской городской думы, являлся там заведующим квартирным отделом. В августе 1917 - 1922 годах служил геодезистом при Иркутском коммунальном отделе. В 1917-1919 года был членом Иркутского Совета рабочих и крестьянских депутатов. В 1917-1920 годах избран председателем Союза муниципальных работников. В 1918-1919 года являлся членом примирительной комиссии и примирительного комитета от рабочих. В 1918-1920 годах служил председателем расценочно-конфликтной комиссии городского коммунального отдела, с 1919 избран членом президиума больничной кассы. С 23.09.1919 по 20.02.1920 вновь избран гласным Иркутской городской думы по избирательному округу № 1. С 1924 входил в Историко-литературную культурную комиссию. В 1922-1926 годы служил приёмщик документов в Иркутской страховой кассе. В эти годы работает заведующим земельным отделением, а, начиная с марта 1926, служит управляющим городскими лесами, в 1928 году получил должность городского землемера, с 1 января 1931 одновременно служит заведующим эксплуатацией земельных угодий в городском лесоземельном тресте. Состоял во Всесоюзном обществе бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, членский билет № 765. По крайней мере к 1931 числился беспартийным.

В декабре 1937 обвинён в контрреволюционной деятельности и арестован. 15 ноября 1938 года Управлением НКВД по Иркутской области приговорён к ВМН и расстрелян.

В 1958 году реабилитирован.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003732207#page540?page=379 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Второй созыв. М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина. 1907. С. 337.]
• [www.tez-rus.net/ViewGood30215.html В. В. Канищев. Баташев Василий Михайлович // Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008. С. 40-41.]
• [interpretive.ru/termin/batashev-vasilii-mihailovich.html Баташев, Василий Михайлович. Большая биографическая энциклопедия]
• [books.google.ru/books?id=gcBxBgAAQBAJ&pg=PA50&lpg=PA50&dq=%22%D0%91%D0%B0%D1%82%D0%B0%D1%88%D0%B5%D0%B2,+%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9+%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B9%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%22&source=bl&ots=2OOPNWrQGv&sig=ykUmZ0IgGFvVIxdp8US40IRgNak&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwig_-Psh7_PAhWMDCwKHSeNDuA4ChDoAQggMAE#v=onepage&q=%22%D0%91%D0%B0%D1%82%D0%B0%D1%88%D0%B5%D0%B2%2C%20%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9%20%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B9%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%22&f=false Политическая каторга и ссылка: Биографический справочник членов Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. М, 1934. С. 50-51.]
• [elib.shpl.ru/ru/nodes/4172-t-5-sotsial-demokraty-1880-1904-vyp-1-a-b-sostavlen-e-a-korolchuk-i-sh-m-levinym-red-i-avt-predisl-v-i-nevskiy-1931-xxvi-s-582-stb-1-s-fot#page/149/mode/inspect/zoom/4 Деятели революционного движения в России. Биобиблиографический словарь. Том 5. В. 1]. C. 242-243.

Рекомендуемые источники

• Покровский А. С. Первый рабоче-солдатский парламент России. М. 2001. С. 27;
• Тамбовская энциклопедия. Тамбов, 2004.

Архивы

• Государственный архив Тамбовской области. Фонд 272. Опись 1. Дело 1064;
• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278. Опись 1 (2-й созыв). Дело 32; Дело 575. Лист 26;
• Государственный архив Российской Федерации. Фонд 102. ОО. 1908 г. Дело 19. Часть 52. Лист 1; Фонд 102. Опись 236. Дело 19 Часть 52 Лист 1; Фонд 533. Опись 2. Дело 128.

Отрывок, характеризующий Баташев, Василий Михайлович

«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.