Батиста, Фульхенсио

Фульхенсио Батиста-и-Сальдивар исп. Fulgencio Batista-y-Zaldívar<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Кубы
10 октября 1940 года — 10 октября 1944 года
Предшественник:	Федерико Ларедо Бру
Преемник:	Рамон Грау Сан-Мартин
Президент Кубы
10 марта 1952 года — 1 января 1959 года
Предшественник:	Карлос Прио
Преемник:	Ансельмо Альегро-и-Мила
10-й Премьер-министр Кубы
10 марта 1952 года — 4 апреля 1952 года
Предшественник:	Оскар Ганс
Преемник:	Гарсия Монтес
Вероисповедание:	Католицизм
Рождение:	16 января 1901(1901-01-16) Банес (Куба)
Смерть:	6 августа 1973(1973-08-06) (72 года) Гуадальмина (Испания)
Место погребения:	Кладбище Сан-Исидро (Мадрид)
Отец:	Белисарио Батиста Палермо
Мать:	Кармела Сальдивар Гонсалес
Супруга:	1) Элиза Годинес Гомес 2) Марта Фернандес Миранда де Батиста
Дети:	сыновья: Фульхенсио Рубен, Хорхе Батиста, Роберто Франсиско дочери: Мирта Каридад, Элиза Алейда
Партия:	1) Партия объединённых действий 2) Партия прогрессивных действий
Профессия:	военный (полковник, затем генерал)
Награды:

Фульхе́нсио Бати́ста-и-Сальди́вар (исп. Fulgencio Batista y Zaldívar (МФА: [fulˈxensjo βaˈtista i salˈdiβar]), 16 января 1901 — 6 августа 1973) — кубинский правитель: фактический военный лидер в 1933—1940 годах, президент в 1940—1944 и 1954—1959 годах, временный президент в 1952—1954 годах. Организатор государственных переворотов 1933 и 1952 годов. Был свергнут в ходе Кубинской революции 1 января 1959 года.

Биография

Ранние годы

Родился 16 января 1901 года в кубинском городе Банес, в провинции Ольгин. Его родителями были Белисарио Батиста Палермо и Кармела Сальдивар Гонсалес, кубинцы, участвовавшие в борьбе с Испанией за независимость. Мать назвала его Рубеном и дала ему свою фамилию Сальдивар, отец же не хотел регистрировать сына под фамилией Батиста. До 1939 года в записях суда города Банес он был записан как Рубен Сальдивар. А в 1939 году он стал кандидатом в президенты под именем Фульхенсио Батиста, однако же было обнаружено, что такого человека юридически не существует, и судье было выплачено 15 000 кубинских песо (около 15 000 долларов США по тогдашнему курсу) за устранение несоответствий в документах.

По причине весьма скромного происхождения Батисте пришлось начать работать в очень раннем возрасте. Работал на производстве сахарного тростника. Батиста активно занимался самообразованием, посещал вечернюю школу и, как утверждают, жадно читал книги. Батиста был мулатом, но, по некоторым данным, в его жилах также текла и китайская кровь.

Он купил билет в Гавану и поступил на службу в кубинскую армию в 1921 году.

Первый приход к власти (1933—1940)

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Сержант Батиста стал профсоюзным лидером кубинских военных. Вместе с Пабло Родригесом Батиста возглавлял тайную организацию «Военный союз Колумбии». Он возглавил «Сержантский мятеж» 1933 года, в ходе которого было смещено временное правительство Сеспедеса-и-Кесады по требованию той же коалиции, что изгнала до того и Херардо Мачадо. В целом признано, что специальный посланник США Самнер Уэллес одобрил сие, когда это стало уже свершившимся фактом. Сеспедес был уважаемым инженером-строителем и, пожалуй, наиболее успешным министром в правительстве Мачадо, но ему не хватило поддержки со стороны влиятельных политических сил. Первоначально было создано председательство, состоявшее из пяти членов, которые были участниками коалиции против Мачадо.

Но через несколько дней представитель студентов и профессоров Гаванского университета Рамон Грау стал президентом, а Батиста де-юре занял пост начальника генерального штаба кубинской армии, в звании полковника, фактически же он стал контролировать власть в стране. Большинство офицерского корпуса было насильственно отправлено на пенсию, многие из них, по некоторым данным, были казнены.

В течение этого периода Батиста жестоко подавил немалое число попыток борьбы с его режимом. В частности, было подавлено восстание в старинном форте Атарес в Гаване во главе с Бласом Эрнандесом, многие из сдавшихся в плен повстанцев были казнены. Также имела место попытка нападения на отель «Насьональ-де-Куба» в Гаване, когда бывшие армейские офицеры, в том числе члены олимпийской сборной Кубы по стрельбе из винтовки, упорно сопротивлялись до тех пор, пока не были разбиты. Было и много других, зачастую мелких, малоизвестных и почти что неучтённых попыток восстания против Батисты, приведших к кровопролитию и жестоко подавленных.

Рамон Грау провёл на посту президента чуть более 100 дней, затем, 15 января 1934 года, Батиста принудил его уйти в отставку. Преемником Грау стал Карлос Мендьета, правивший 11 месяцев, последующие президенты провели в должности и того меньше: Хосе Барнет — 5 месяцев, а Мигель Мариано Гомес — 7 месяцев. Наконец, в декабре 1936 года президентом стал Федерико Ларедо Бру, он был президентом Кубы полный срок — 4 года. Фактически немалая доля власти в стране всё это время (1933—1940) принадлежала Фульхенсио Батисте, установившему в стране проамериканский режим.

Батиста вполне устраивал американцев как фактический кубинский лидер, не создавая им помех в осуществлении их интересов. Более того, американцы опасались возможных реформ социалистического толка со стороны Грау и потому позитивно восприняли его отстранение Батистой, стабилизировавшее американо-кубинские отношения.

Именно в эти годы Батиста установил связи с американской мафией. Их основой стала его дружба и деловые отношения с гангстером Мейером Лански. После выдворения из США на Кубу переехал известный мафиози Лаки Лучано (это было в 1946 году), впрочем, когда об этом узнали американцы, они пригрозили прекратить поставки лекарств на Кубу, и Лучано пришлось ретироваться в Италию. Таких гангстеров, как Фрэнк Костелло, Вито Дженовезе, Санто Траффиканте-младший, Мо Далитц и других на Кубе принимали чуть ли не на официальном уровне, в лучшей гостинице Гаваны — «Насьональ-де-Куба». Именно там было подтверждено главенство Лаки Лучано среди мафиози США, там же Лански распорядился убрать Багси Сигела, что стало заметным эпизодом в истории лас-вегасских казино.

Политических врагов Батисты, как правило, ожидала печальная участь. Например, один из них, из числа самых непримиримых, Антонио Гитерас, основатель студенческой организации «Молодая Куба», был застрелен правительственными войсками в 1935 году в провинции Матансас в ожидании лодки. Многие другие оппоненты диктатора попросту пропадали без вести.

Первый президентский срок (1940—1944)

В 1940 году Батиста занял пост президента Кубы, став не только де-факто, но и де-юре первым лицом Кубы. При поддержке коалиции политических партий, куда, что интересно, входила и тогдашняя Коммунистическая партия Кубы, Батиста победил на выборах (первых, прошедших по новой на тот момент конституции Кубы 1940 года) своего соперника Рамона Грау. Во время его президентства увеличился размер торговых отношений с США, а в отношении населения Кубы был введён ряд военных налогов.

В то же время, именно Батиста в 1942 году установил дипломатические отношения между СССР и Кубой. Куба входила в антигитлеровскую коалицию, была в состоянии войны с Германией, Италией и Японией (с декабря 1941). Батиста ввёл на Кубе всеобщую воинскую повинность, в стране действовали «Национальный антифашистский фронт», «Кубинско-американский фонд помощи союзникам» и другие организации. Участие в Антигитлеровской коалиции сводилось в основном к поставкам сахара воюющим странам, в том числе СССР. Также кубинские добровольцы участвовали в боях против Германии в Европе и в СССР, включая битву под Москвой и открытие Второго фронта.

В 1944 году Батиста проиграл президентские выборы своему давнему сопернику Рамону Грау и потерял власть на 8 лет.

Батиста-сенатор и президентские выборы 1952 года

Ведя роскошную жизнь в Дайтона-Бич (штат Флорида, США), Батиста решил принять участие в выборах Сената Кубы 1948 года и завоевал место в Сенате на 4 года. Когда его сенаторский срок подходил к концу, он решил баллотироваться в президенты на очередных выборах, однако опросы в декабре 1951 года предрекли ему последнее место среди кандидатов, ибо Батиста не пользовался популярностью в народе. Не рассчитывая на честную победу, Батиста решил устроить переворот.

На кубинских президентских выборах 1952 года было три кандидата: Роберто Аграмонте из партии ортодоксов, Карлос Эвия из Кубинской революционной партии Аутентико (Auténtico) и Фульхенсио Батиста, аутсайдер предвыборной гонки. Как Аграмонте, так и Эвия желали видеть главой кубинских вооружённых сил после выборов тогдашнего военного атташе Кубы в Вашингтоне, полковника Рамона Баркина. Баркин был одним из высших офицеров Кубы, он обещал искоренить коррупцию в армии. Батиста опасался, что Баркин станет для него опасным противником и может даже изгнать его с острова.

Переворот 1952 год. Снова у власти

Когда стало окончательно ясно, что шансов выиграть выборы у Батисты нет, он организовал военный переворот на Кубе 10 марта 1952 года и захватил власть, опираясь на верную ему часть армии, отстранил от власти президента Карлоса Прио и объявил себя «временным президентом» на 2 года. Известно, что многие на Кубе, узнав о перевороте, поставили целью свержение Батисты и восстановление демократического режима и гражданского правительства. Переворот произошёл за три месяца до запланированных выборов президента. 27 марта 1952 президент США Гарри Трумэн признал правительство Батисты законным. Вскоре после этого Батиста заявил, что хотя в целом он признаёт Конституцию Кубы 1940 года, но конституционные гарантии в стране должны быть временно приостановлены. В апреле 1952 года Батиста создал новый конституционный закон, утверждая, что сохранил в нём «демократическую и прогрессивную сущность» Конституции 1940 года.

Вернувшись к власти, Батиста открыл дорогу для крупномасштабных азартных игр в Гаване. Гавана стала «латиноамериканским Лас-Вегасом», а весь туристический и развлекательный бизнес в стране контролировался американской мафией. На острове появились банды мафиози, в задачу которых входило похищение девушек и принуждение их к занятию проституцией, условия же содержания в публичных домах Гаваны (их насчитывалось 8550, в них работало свыше 22 тыс. человек) были такие плохие, что среднее время жизни проститутки после начала работы не превышало семи лет.

Американские монополии контролировали почти 70 % экономики Кубы (в том числе 90 % горнодобывающей промышленности, 90 % электрических и телефонных компаний, 80 % коммунальных предприятий, 80 % потребления горючего, 40 % производства сахара-сырца и 50 % всех посевов сахара).

Земля на Кубе принадлежала латифундистам: 7,5 % землевладельцев были хозяевами 46 % обрабатываемых площадей (причём 0,5 % владели 36,1 % земли), а у 70 % хозяйств было менее 12 % земли. 200 тыс. крестьянских семей вообще земли не имели. В то же время в крупнейших латифундиях обрабатывалось лишь 10 % земель, 90 % были заброшены. Безработица на Кубе десятилетиями держалась на уровне 30 % населения, а в 1958 году достигла 40 %.

Батиста получал от мафии миллионные взятки в виде «подношений», позолоченный телефон или, к примеру, ночной горшок из серебра.

В 1956 году в Гаване был построен роскошный отель «Ривьера», обошедшийся в 14 млн долларов США, мечта друга Батисты Меира Лански и своеобразный символ кубинских успехов. Официально Лански был лишь «начальником кухни», но де-факто контролировал весь отель. Эта стройка вызвала недовольство в народе.

В целом, несмотря на локальные экономические успехи (прямые инвестиции США в кубинскую экономику в 1958 году превысили 1 млрд долларов), положение рядовых граждан на Кубе было тяжёлым, страна оставалась довольно бедной.

Восставшая против Батисты с оружием в руках группы революционеров под предводительством Фиделя Кастро взяла лозунги политической и экономической независимости от США, уничтожения латифундизма и передачи земли крестьянам, а также улучшения материального положения населения (в сравнении с дореволюционным). Легитимность свержения правительства обосновывалась Кастро незаконностью захвата власти Батистой и его тиранией.

Борьба против режима Батисты. Революция 1959 года

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Борьба против диктатуры Батисты началась почти сразу после его возвращения к власти. 26 июля 1953 года небольшая группа революционеров во главе с Фиделем Кастро атаковала казармы Монкада. Так началась кубинская революция. Атакующие были с лёгкостью разбиты превосходящими силами армии Кубы, большинство повстанцев были убиты, остальные (включая Фиделя Кастро) были взяты в плен и отправлены в тюрьму.

В связи с падением своей популярности и ростом поддержки оппозиции в народе, что повлекло народные волнения и акции гражданского неповиновения, а также чтобы успокоить озабоченность Вашингтона, Батиста (у которого к тому времени истекал двухлетний срок «временного президентства») в 1954 году провёл президентские выборы, дабы придать своему режиму законный вид. Впрочем, выборы были безальтернативными. В отсутствие оппонентов Батиста легко выиграл выборы, став «легитимным» президентом Кубы на 4 года. Итог выборов вызвал очередную волну народного гнева, обстановка в стране продолжала накаляться.

В 1955 году уважаемый на Кубе человек, полковник Косме де ла Торриенте, один из немногих оставшихся к тому времени в живых ветеранов антииспанской борьбы за независимость Кубы, предложил провести переговоры между Батистой и оппозицией, чтобы достичь компромисса. Серия совещаний под руководством де ла Торриенте стала известна в истории как «Гражданский диалог» (исп. El Diálogo Cívico). Это был шанс для кубинского народа на демократизацию, но Батиста чувствовал за собой силу и не пожелал идти ни на какие уступки, и совещания завершились ничем.

15 мая 1955 года Батиста неожиданно освободил Фиделя Кастро и остальных выживших участников атаки на казармы Монкада, по-видимому рассчитывая переубедить тем самым критиков своего режима и продемонстрировать свою демократичность. Впрочем, Батиста вскоре понял, что это было опасной для него ошибкой, и, по слухам, через некоторое время тайная полиция пыталась ликвидировать Кастро; Фидель, понимая, что оставаться на острове ему опасно, эмигрировал в Мексику и уже там начал готовить революцию на Кубе.

К концу 1955 года демонстрации против режима Батисты и студенческие волнения стали частым явлением. Вместо ослабления режима Батиста приостановил действие конституционных гарантий в стране и ужесточил цензуру в СМИ. Военная полиция патрулировала улицы и проводила массовые аресты подозреваемых в подготовке восстания. Спецслужбы всё более были склонны к насилию, жестокости и пыткам, не опасаясь правовых последствий.

В марте 1956 года Батиста отказался рассматривать предложение о проведении выборов в конце года. Он был уверен, что революционеры не смогут победить его, и не боялся их попыток, а вот угрозу проиграть выборы считал реальной.

В апреле 1956 года Батиста всё же назначил Рамона Баркина, военного атташе Кубы в США, генералом и командующим армией, но уже было поздно. Баркин, даже узнав об этом, решил организовать военный переворот. 6 апреля 1956 года сотни офицеров во главе с Баркином попытались выступить против Батисты, но их планы расстроило предательство лейтенанта Риоса Морехона. Офицеры-заговорщики получили различные тюремные сроки. Баркина приговорили к восьмилетнему одиночному заключению на Острове Сосен (исп. Isla de Pinos) (ныне о-в Хувентуд). Репрессии против участников заговора значительно ослабили армию Кубы.

30 ноября 1956 по распоряжению Батисты был временно закрыт один из «очагов» оппозиции его режиму — Гаванский университет (вновь открыт только после революции 1959 года).

В декабре 1956 на Кубу высадились левые революционеры, прибывшие на яхте «Гранма», во главе с Фиделем и Раулем Кастро, Эрнесто Че Геварой и Камило Сьенфуэгосом. Они приступили к вооружённой борьбе против правящего режима.

13 марта 1957 года была отбита попытка нападения на президентский дворец, при этом был убит студенческий лидер Хосе Эчеверрия.

В условиях фактической войны с партизанами в 1958 году Батиста провёл президентские выборы, которые подверглись бойкоту со стороны части партий, президентом избрали его протеже Андреса Риверо, но без поддержки извне дни во власти и Батисты, и его «преемника» Риверо (так и не успевшего вступить в должность и поуправлять страной) были сочтены, отряды Кастро подступали к Гаване.

1 января 1959 года в условиях революции Батиста с семьёй и ближайшими соратниками бежал с Кубы, вылетев самолётом из Кэмп-Коломбиа в Сьюдад-Трухильо (ныне Санто-Доминго, Доминиканская Республика). В тот же день через несколько часов Кубу покинули брат Батисты Франсиско «Панчин» Батиста, губернатор Гаваны и мафиози Меир Лански, личный друг диктатора. Больше Фульхенсио Батиста на Кубу не вернулся.

Годы в изгнании

Позже Батиста переехал из Доминиканской Республики в Португалию, где жил сначала на Мадейре, потом в Эшториле. Затем жил в Испании. Скончался 6 августа 1973 года в испанском местечке Гуадальмина под Марбельей от сердечного приступа. Похоронен на кладбище Сан-Исидро в Мадриде.

См. также

• Репрессии в период правления Батисты
• Кубинская революция

Ссылки

• Эрнесто Че Гевара [scepsis.ru/library/id_1148.html «Эпизоды революционной войны. Глава: Завершающее наступление»]
• Александр Тарасов. [scepsis.ru/library/id_539.html «44 года войны ЦРУ против Че Гевары»]
• Александр Тарасов. [scepsis.ru/library/id_728.html «Живые моськи лают на мертвого льва»]

Отрывок, характеризующий Батиста, Фульхенсио

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.