Бат-Очирын Элдэв-Очир

Бат-Очирын Элдэв-Очир
Секретарь ЦК МНРП
30 января 1929 — 13 марта 1930
Предшественник:	Улзийтийн Бадрах
Преемник:	Пэлжидийн Гэндэн
Секретарь ЦК МНРП
30 июня 1932 — 30 июля 1932
Предшественник:	Золбингийн Шижээ
Преемник:	Жамбын Лумбэ
Рождение:	3 марта 1905(1905-03-03) Завхан аймак, Нумруг сомон, Монголия
Смерть:	12 декабря 1937(1937-12-12) (32 года) Москва, РСФСР, СССР
Партия:	МНРП

Это имя — монгольское; «Бат-Очирын» — отчество, а не фамилия; личное имя этого человека — «Элдэв-Очир».

Бат-Очирын Элдэв-Очир (1905—1937) — видный политический деятель в первые годы существования Монгольской Народной Республики, между 1928 и 1937 году, один из трёх секретарей ЦК Монгольской народно-революционной партии (МНРП), первый секретарь Президиума ЦК МНРП с 1929 по 1930 и снова в течение месяца в 1932 году. В качестве партийного лидера во время господства «леваков» в начале 1930-х годов Элдэв-Очир настаивал на быстром осуществлении социалистической политики (насильственной коллективизации и конфискации имущества), приводил преследования буддийской церкви Монголии и при поддержке Советского Союза чистки «контрреволюционных элементов», в частности, бурятов, во время «Дела Лхумбэ» в 1934—1935 гг. Скончался в 1937 году в результате ранения, полученного в автомобильной аварии.

Биография

Молодость и карьера

Элдэв-Очир родился в 1905 году в аймаке Дзасагту-хана, где с 1922 по 1925 год он был лидером местной ячейки Монгольского революционного союза молодежи (MРСМ). В середине 1920-х годов он привлек внимание агентов Коминтерна, которые искали молодых, более радикальных членов партии, и, предпочтительно, из сельских районов для продвижения по партийной лестнице, чтобы создать противовес «старой гвардии» революционеров, таких как премьер-министр Балингийн Цэрэндорж, заместитель премьер-министра Анандын Амар и председатель партии Цэрэн-Очирын Дамбадорж. Элдэв-Очир вступил в ряды МНРП в 1925 году, поступил в партийную школу МНРП в Улан-Баторе, а затем продолжил обучение в Коммунистическом университете трудящихся Востока имени И. В. Сталина в СССР, который окончил в 1928 году.

На VII съезде МНРП в 1928 году, сотрудники Коминтерна (в их числе и американец Уильям Ф. Данн) организовали отставку правых лидеров, таких как Дамбадорж и обеспечили избрание в качестве секретарей ЦК МНРП левых, таких как Элдэв-Очир, Пэлжидийн Гэндэн и Улзийтийн Бадрах. Элдэв-Очир был также избран в Президиум ЦК МНРП, несмотря на сопротивление со стороны делегатов от MРСМ, которые обвинили его жену в том, что она «настоящая феодалка» и потребовали, чтобы он с ней развёлся, что он отказался сделать.

Левый уклон

С 1929 по 1932 Элдэв-Очир поддерживал политику, защищаемую Советским Союзом, быстрого перехода страны от «демократического» этапа революции к «социалистическому». Скотоводы были насильно коллективизированы, частная торговля была подавлена, имущество как дворянства, так и буддийской церкви было экспроприировано. Поголовье скота в Монголии упало на треть. Более 800 владений, принадлежащих знати и буддийской церкви, были конфискованы и более 700 человек, в основном из знатных семей, были казнены.

Когда в марте 1930 г. ламы в монастырей в Тугсбуянте и Улангоме аймака Увс начали восстание против политики правительства, Элдэв-Очир был спешно назначен руководителем Управления внутренней безопасности и ему было приказано подавить восстание. Он и советский инструктор командовали кавалерией из Ховда, которая быстро и жестоко подавила лам. После чего Элдэв-Очир приказал немедленно казнить 30 руководителей восстания. Однако в ходе боевых действий автомобиль Элдэв-Очира перевернулся и он получил травму шеи.

Новый поворот в политике

Хотя Элдэв-Очир был лидером партии, ему удалось избежать советского возмездия за фиаско ускоренной социализации, когда Москва стала сворачивать политику насильственной коллективизации после того, как в 1932 году по всей Западной Монголии прошёл целый ряд вооружённых выступлений. В то время как в мае 1932 года некоторые из его коллег (в том числе Бадрах, Золбингийн Шижээ, и премьер-министр Цэнгэлтийн Жигжиджав) были репрессированы как «левые уклонисты», Элдэв-Очир и Хорлогийн Чойбалсан изображались как первые кто возвысил голос против политики эксцессов. В результате на IX съезде партии в 1934 г. Элдэв-Очир был переизбран секретарем партии (наряду с Доржжавын Лувсаншарав и Хас-Очирын Лувсандорж) и снова переизбран в 1937 году (на этот раз с Лувсаншаравом и Банзаржавын Басанжавом). Гэндэну, который также был тесно связан с фиаско лефтистской политики, тем не менее в 1932 году удалось получить назначение на пост премьер-министра после того, как он обеспечил благосклонность Иосифа Сталина.

Дело Лхумбэ

Весной 1933 премьер-министр Гэндэн и Элдэв-Очир согласились на арест их соратника по партии, секретаря Жамбына Лхумбэ. Причной ареста было ложное утверждение, что Лхумбэ является главой японского шпионского заговора с целью свержения революционного правительства. В последующее расследование, известное как «Дело Лхумбэ», были вовлечены сотни монголов, обвинённых в участии в «шпионском заговоре», что привело к мощной чистке высокопоставленных политиков и военных, в особенности, бурятов по национальности.

Преследования буддийской церкви

В 1935 году Элдэв-Очир возглавил чрезвычайную комиссию по религии, с помощью которой Центральный Комитет продолжил гонения на буддийскую церковь. Были приняты и тщательно внедрены в жизнь законы, целью которых было окончательно разрушить авторитет и независимость буддийской церкви. Споры теперь решались в общественных судах, религиозная администрация находилась под жестоким контролем, службы было приказано проводить на монгольском, а не традиционном тибетском и так далее. Монастыри, не следовавшие данным установлениям, были сурово наказаны вплоть до полного закрытия. Элдэв-Очир часто присутствовал на субботних собраниях в монастырях, где он провозглашал революционные принципы и угрожал монастырям закрытием.

Изгнание Гэндэна

Тем не менее, Сталин был недоволен медленными темпами войны МНРП с ламами и к 1935 году было ясно, что Гэндэн потерял поддержку советского лидера. На пленарном заседании МНРП в марте 1936 Гэндэн был обвинен в саботаже монголо-советских отношений, лишен постов премьер-министра и министра иностранных дел и отправлен в СССР «для лечения». Находясь под домашним арестом в черноморском курортном городе Форос, Гэндэн отчаянно пытался вернуться в Монголию и в один момент сумел связаться Элдэв-Очиром, который был отпуске в Ялте, и попросил его о помощи. Элдэв-Очир не предпринял никаких усилий. Гэндэн был казнен в ноябре 1937 года.

Смерть

Предполагалось, что примерно в то же самое время Элдэв-Очир скоропостижно скончался. Детали последнего года его жизни неясны. Вначале предполагали, что и он стал жертвой масштабных советских чисток, которые имели место в Монголии в период между 1937 и 1939 гг. Позже появилась информация, что он умер в московской больнице после падения из движущегося транспортного средства во время охоты.

Отрывок, характеризующий Бат-Очирын Элдэв-Очир

– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.