Баух, Ефрем Исаакович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ефрем Исаакович Баух

Ефре́м Исаа́кович (Эфра́им И́цхокович) Ба́ух (на обложке практически всех книжных изданий указывается как Ефрем Баух, в двух изданиях — Эфраим Баух;[1] род. 13 января 1934, Бендеры, Бессарабия) — молдавский и израильский русский писатель, поэт, переводчик, журналист, общественный деятель. Пишет также на иврите.

Председатель Федерации союзов писателей Израиля, объединяющей 12 языковых союзов; возглавляет израильский филиал международного ПЕН-клуба; председатель Всеизраильского Объединения землячеств выходцев из Молдавии[2].





Биография

Эфраим Ицхокович Баух родился в бессарабском городе Бендеры (тогда Тигина) в 1934 году. В годы войны — с матерью в эвакуации в Саратовской области (отец будущего писателя, адвокат Исаак Соломонович Баух, погиб на фронте под Сталинградом), в 1944 году семья вновь вернулась в Бендеры[3]. Здесь Ефрем Баух получил начальное религиозное образование у своего дяди, меламеда. В 1952—1953 годах преподавал русскую литературу в селе Каушаны, затем поселился в Кишинёве. После окончания в 1958 году геологического факультета Кишинёвского государственного университета работал инженером-геологом в институте минерального сырья в Крыму и спелеологом в экспедиции на Байкале. По возвращении в Кишинёв в 1960 году был принят журналистом в газету «Молодёжь Молдавии», после её расформирования в 1962 году до 1967 года вновь работал геологом.

Первое стихотворение опубликовал в бендерской газете «Победа» в 1952 году, но регулярные публикации начались в конце 1950-х годов в журнале «Кодры» и газете «Молодёжь Молдавии» (стихи). В книжной форме Ефрем Баух также дебютировал стихами — в 1963 году вышел сборник «Грани» и в следующем году автор стал членом Союза писателей СССР (1964). За первым сборником последовали поэтические книги «Ночные трамваи» (1965), «Красный вечер» (1968), стихотворения для детей и подростков «Превращения» (1973); книги для детей — «Горошки и граф Трюфель» и «Путешествие в страну Гео» (обе — 1965). Ефрем Баух был составителем сборника молодых поэтов Молдавии «Весенние клавиши» (1966) и фотоальбома «Ритм, молодость, дружба» о Всесоюзном фестивале народного танца 2—9 августа 1968 года (совместно с поэтом Анатолием Гужелем). В переводе Ефрема Бауха с молдавского языка вышло несколько книг современных молдавских поэтов. В 1967—1971 годах заведовал отделом литературы и искусства в газетах «Молодёжь Молдавии» и «Вечерний Кишинёв». В 1971—1973 годах учился на Высших литературных курсах Союза писателей СССР при Литературном институте имени А. М. Горького. В 1975—1976 годах работал на киностудии Молдова-филм (автор сценария кинокартины «Тридцатая весна победы», 1975).

С 1977 года — в Израиле, живёт в Бат-Яме. Здесь вышла книга стихов «Руах» (1978) и семилогия «Сны о жизни» — романы «Кин и Орман» (первоначальное название — «Остальное — молчание», 1982, переиздан — 1992), «Камень Мория» (1982, переиздан — 1992), «Лестница Иакова» (1987, переиздания — 1990 и 2001), «Оклик» (трилогия, 1991 и 1993), «Солнце самоубийц» (1994). Шестой роман этой семилогии вышел в Москве («Пустыня внемлет Богу», 2002), седьмой и последний — «Завеса» — в Тель-Авиве в 2008 году. Написанный в 1977 году, оставленный в СССР и сохранённый поэтом Ильёй Рейдерманом роман «Птица над волной» готовится к публикации в 2009 году. Эссеистика писателя была собрана в книге «Иск Истории» (2007). Сборник избранных стихотворений разных лет «Тень и слово» вышел в 1999 году. Большинство прозаических произведений писателя были переведены на иврит, иногда самим автором.

Перевёл с иврита на русский язык стихотворения Авраама Шлионского, Ури-Цви Гринберга (изданная отдельной книгой и целиком переведённая Баухом антология «Посреди мира, посреди времён», [www.antho.net/uri-zvi-greenberg/bauh-ogl.php см. здесь], 1992), Шаула Черниховского, Хаима Гури, Бен-Циона Томера, Санду Давида, Шломо Ницана, Шломо Тани, Натана Йонатана, Дана Пагиса, Яакова Бессера, Иегуды Амихая; прозаические и поэтические произведения современных израильских авторов Самеха Изхара, Ицхака Авербуха-Орпаза, Моше Шамира (роман «В волчьей шкуре»), Ханоха Бартова, Ашера Райха, Эуда Бен-Эзера, Эли Амира, Амелы Эйнат, Хавы Пинхас Коэн, Шин Шифры, Маргалит Матитьягу, Арье Сивана, Йоава Хаека, Гиоры Лешема, автобиографическую книгу врача и организатора здравоохранения Моше Привеса (1914—1998) «Узник надежды» (1994), исследования Хаима Лазара-Литаи «Восстание Варшавского гетто» (1991), Шмуэля Каца «Земля раздора. Действительность и фантазии в Эрец-Исраэль» (1992) и Йосефа Недавы «Борьба за наши права» (1992). В переводе Э. И. Бауха в им же составленной серии «Мастера израильской прозы» тель-авивского издательства «Книга-Сэфер» были изданы книги Орциона Бартана «Купить зимнее время в Цфате» (2006), Бениамина Таммуза «Реквием по Нааману» и Давида Шахара «Сон в ночь Таммуза» (2006), Наоми Френкель «…Ваш дядя и друг Соломон» (2006) и «Дикий цветок» (2006), Мирона Хаима Изаксона «Жёны Натана» (в журнальном варианте — «Натан и его жены», 2006), Меира Узиэля «Демоны Хазарии и девушка Деби» (2006), Шамая Голана «Последняя стража» (2006), Ицхака Шалева «Дело Габриэля Тироша» (2007).

На иврит переводил произведения Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Евгения Рейна, Бориса Пастернака, Геннадия Айги и других современных русских поэтов, публицистические книги («Сталин. Сценарий начала войны» Я. Верховского и В. Тырмоса, воспоминания бывшего главы МИДа Казахстана «Свет и тень» и другие), публиковал эссе и публицистику, исходно написанные им самим на иврите. Собственные стихотворения на иврите публикует с 1989 года (дебютировал в журнале «Мознаим»). Издал полный, трёхтомный русский перевод с арамейского каббалистической книги Зогар (1995), также переводил каббалистические труды Иегуды Лейба Ашлага (Идл-Лейб Ашлаг) («Книга дарования Торы», 1995). С идиша на русский язык перевёл стихи Ури-Цви Гринберга, поэму Ицхока Каценельсона (1886—1944) «Песнь об убиенном еврейском народе» (книжное издание — 1992) и мемуарную прозу еврейского актёра Иосефа Булова (1899—1985) «Со старой рыночной площади» (2000). Выполненный известным поэтом Яаковом Бессером перевод романа Бауха «Лестница Иакова» на иврит (под названием «Данте в Москве», издательство Змора—Бейтан, 1997) был удостоен впервые учреждённой премии президента Израиля по литературе (2001). Совместно с Львом Балцаном выступил составителем сборника материалов к столетию Кишинёвского погрома 1903 года «Оклик через жизнь» (2003). Другой сборник документальных материалов «Бабий Яр», составленный Э. И. Баухом, был издан в 1981 году (2-е издание — 1993). Был редактором альманаха «Поэты Большого Тель-Авива» (Алеф, 1996).

В 1977—1985 годах Эфраим Баух был редактором журналов «Сион» (1977—1980) и «Кинор» (1980—1986). В 1981—1982 и с 1985 года — председатель Союза русскоязычных писателей Израиля. В 1994 году Эфраим Баух возглавил Федерацию Союзов писателей Израиля, созданную в 1975 году литературоведом Исраэлем Зморой (им же вместе с Львом Лиором и Ицхаком Цейтлиным в 1972 году был организован и Союз русскоязычных писателей страны). С 2001 года — президент израильского отделения международного ПЕН-клуба. В 2002 году избран председателем Объединения землячеств выходцев из Молдовы в Израиле. С 2007 года — главный редактор журнала «Слово писателя», органа Союза русскоязычных писателей Израиля.

Сочинения

  • Грани: стихи. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1963. — 1 500 экз.
  • Ночные трамваи: стихи. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1965. — 2 000 экз.
  • Горошки и граф Трюфель (с Н. Медовым). Рассказы для детей. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1965; 2-е изд. — Кишинёв:, Лумина, 1973.
  • Весенние клавиши. Стихи молодых поэтов Молдавии (Е. Баух, Д. Ольченко, П. Пархомовский). Составитель Ефрем Баух. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1966.
  • Путешествие в страну Гео. Рассказ для детей дошкольного и младшего школьного возраста. Кишинёв: Лумина, 1966. — 15 000 экз.
  • Красный вечер: стихи. Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1968. — 7 000 экз.
  • Ритм, молодость, дружба. Фотоальбом о Всесоюзном фестивале народного танца 2—9 августа 1968 года (совместно с Анатолием Гужелем, на русском, молдавском, английском и немецком языках). Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1968.
  • Превращения (стихи для детей и подростков). Кишинёв: Лумина, 1973.
  • Руах: стихи. Иерусалим: Чериковер, 1978.
  • Бабий Яр. Сборник материалов. Тель-Авив: Мория, 1981 (2-е издание — 1993).
  • Кин и Орман: роман. Тель-Авив: Мория, 1982.
  • Камень Мория: роман. Тель-Авив: Мория, 1982. — 272 с.
  • Лестница Иакова: роман. Тель-Авив: Мория, 1987.
  • Кин и Орман. Камень Мория. Тель-Авив, 1992.
  • Солнце самоубийц: роман. Время исповеди: эссе. Тель-Авив: Мория, 1994.
  • דנטה במוסקווה (Дантэ бэМосква — Данте в Москве). Перевод Яакова Бессера. Тель-Авив: Карни, 1997.
  • Тень и слово: стихи. Тель-Авив, 1999.
  • Лестница Иакова: роман. Иерусалим: Израиль, 2001.
  • Оклик: роман. Иерусалим: Израиль, 2001. — 1192 с.
  • ירושת המרחקים (Ерушат хаМерхаким — стихи на иврите). Тель-Авив: Махбарот леСифрут (Литературные тетради), 2001.
  • Пустыня внемлет Богу. Серия «Мастера современной прозы». Москва: Радуга, 2002. — 320 с.
  • Оклик через жизнь. К столетию Кишинёвского погрома 1903 года (составитель и автор, совместно с Л. И. Балцаном). Тель-Авив: Иврус, 2003.
  • Иск истории: эссеистика. Москва: Захаров — Тель-Авив: Книга—Сэфер, 2007. — 416 с.
  • Завеса (роман). Тель-Авив, Книга-Сэфер, 2008.
  • Над краем кратера: роман юности. Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2011. — 378 с.
  • Апология небытия. Шломо Занд: новый миф о евреях (с Л. Гомбергом). М.: Единая книга, 2011.
  • Ницше и нимфы: роман. Тель-Авив: Книга-Сефер, 2014.
  • Ядро иудейства: эссе. Тель-Авив: Книга-Сефер, 2015.

Переводы

  • Рафаэль (Рафул) Эйтан. Повесть солдата. Тель-Авив: ЯИР, 1987.
  • Эли Визель. Ночь. Рассвет. Несчастный случай. Три повести. Перевод с французского и идиша под редакцией Э. Бауха. Тель-Авив: ЯИР, 1989.
  • Хаим Лазар-Литаи. Восстание Варшавского гетто: Еврейская военная организация Ж. З. В. в восстании Варшавского гетто (перевод с иврита Э. Бауха, [voblin.vstyle.co.il/warsz-ghetto-litai-html/warsz-ghetto-litai.htm полный текст]). Тель-Авив: ЯИР, 1991.
  • Ицхок Каценельсон. Песнь об убиенном еврейском народе. Перевод с идиша Эфраима Бауха ([www.lechaim.ru/ARHIV/190/katsis.htm см. здесь]). Тель-Авив: Дом борцов гетто — Бейт Лохамей ха-геттаот, 1992.
  • Шмуэль Кац. Земля раздора. Действительность и фантазии в Эрец-Исраэль. Тель-Авив: Карни, 1992.
  • Ури Цви Гринберг. Посреди мира, посреди времён (перевод с иврита и идиша, составление Е. Бауха). Тель-Авив, 1992.
  • Йосеф Недава. Борьба за наши права. Тель-Авив: Ассоциация по конкурсам «Наше право на Эрэц-Исраэль», 1992.
  • Моше Привес. Узник надежды. Иерусалим: Израильский журнал медицинских наук, 1994.
  • Зоар: Парашат Пинхас (перевод с арамейского языка). Тома 1—3, ИерусалимНью-Йорк: Исследовательский центр Каббалы, 1995.
  • Йегуда Лейб Ашлаг. Книга дарования Торы. Иерусалим: Учебный центр Каббалы, 1995.
  • Иосиф Булов. Со старой рыночной площади. Перевод с идиша под редакцией Э. Бауха. Тель-Авив: Мория, 2000.
  • Орцион Бартана. Купить зимнее время в Цфате. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Бениамин Таммуз «Реквием по Нааману»; Давид Шахар «Сон в ночь Таммуза». Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Наоми Френкель. …Ваш дядя и друг Соломон. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Наоми Френкель. Дикий цветок. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Шамай Голан. Последняя стража. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Меир Узиэль. Демоны Хазарии и девушка Деби. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Мирон Хаим Изаксон. Жёны Натана. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2006.
  • Ицхак Шалев. Дело Габриэля Тироша. Серия «Мастера израильской прозы». Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2007.
  • Наоми Френкель. Саул и Иоанна (том 1 — «Дом Леви», том 2 — «Смерть отца», том 3 — «Дети»). Тель-Авив: Книга-Сэфер, 2011.

Напишите отзыв о статье "Баух, Ефрем Исаакович"

Примечания

  1. среди друзей известен также как Фома Баух
  2. [gendelev.org/kontekst/lyudi-i-teksty/424-efraim-baukh-skromnaya-dan-apologii.html Эфраим Баух «Скромная дань апологии»]
  3. [www.dorledor.info/node/20818 Две жизни Эфраима Бауха]

Ссылки

  • [efraimbauch.com/ Страничка писателя]


Отрывок, характеризующий Баух, Ефрем Исаакович

– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.