Баффи — истребительница вампиров (сезон 7)
Поделись знанием:
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
| Баффи — истребительница вампиров. Сезон 7 | |
|---|---|
 </small>
| |
| Страна |  США
|
| ТВ-канал | WB / UPN |
| Первый показ | 24 сентября 2002 — 20 мая 2003 |
| Количество эпизодов | 22 |
| Дата выхода на DVD | 16 ноября 2004 |
| Хронология сезонов | |
| ← Предыдущий | Следующий → |
| 6 | 8 |
«Баффи — истребительница вампиров» (англ. Buffy the Vampire Slayer) — американский молодёжный телесериал с Сарой Мишель Геллар в главной роли о судьбе американской девушки, обладающей сверхчеловеческими силами. Сериал создан по мотивам одноимённого полнометражного фильма 1992 года. Начинаясь как комедийный фильм ужасов, с каждым сезоном сериал становился всё мрачнее и драматичнее.
Содержание
Сюжет
В Саннидэйле строят новую школу на месте сгоревшей, в которую отправляется Дон на учебу и куда новый директор берет Баффи на работу — консультантом для «проблемных» подростков.
Возвращается Спайк, который находится в «нестабильном» состоянии — после возвращения души у него галлюцинации, он бредит. Баффи узнает, что он вернулся, и пытается его «привести в чувство», на некоторое время это ей удается. Она ещё не знает, что у него есть душа. Когда правда открывается, то она шокирована.
Начинают ходить непонятные слухи о том, что приближается что-то сильное и темное. По всему миру слуги Зла — Предвестники охотятся на потенциальных Истребительниц — девушек, которые могут быть призваны на роль Истребительницы в случае гибели существующей.\
Виллоу возвращается из Англии, где проходила реабилитацию у Джайлза — до неё тоже доходят слухи о приближении чего-то злого.
Со временем с каждым из героев начинают общаться мертвые знакомые, они вводят их в заблуждение и пытаются ослабить. Все упираются, и в итоге становится ясным, что это что-то пытается играть со всеми.
Особое место во всем происходящем занимает Спайк — на него Зло возымело наибольшее влияние, по ночам он выходит на охоту и начинает убивать. Чип в это время не действует, а сам он ничего не помнит из содеянного. Когда правда открывается, Спайк просит Баффи убить его, но она этого не делает и пытается помочь. Чип ломается и Баффи со Спайком отправляются в старую «Инициативу», где военные удаляют его из головы у Спайка.
В Англии происходит некая цепочка событий. Совет Наблюдателей узнает, что пробудился их главный враг — Изначальное Зло, и пытается принять меры, но бомба, заложенная в здании Совета, всех уничтожает. Джайлз, узнав, что ждет мир, начинает собирать потенциальных Истребительниц. Он приезжает с ними в Саннидэйл. Уиллоу влюбляется в одну из потенциальных истребительниц — Кеннеди, и у них начинается роман. Директор школы оказывается охотником на демонов, а также сыном Истребительницы, которую убил Спайк в Бруклине. Он пытается свести счёты с вампиром, и Джайлз ему помогает, но Спайк побеждает его. Баффи запрещает ему вендетту со Спайком.
Возвращается Фэйт, которая хочет помочь Баффи. Её принимают, но со временем это приводит к тому, что потенциалки хотят подчиняться ей, а не Баффи, после чего вторую выгоняют. Но Спайк возвращает Баффи веру в себя.
В городе появляется Калеб — глава жрецов зла. У него есть Коса — мощное оружие для борьбы со Злом, но она находится в камне, из которого её может вынуть лишь Истребительница. Баффи это делает и забирает Косу. Баффи дерется с Калебом, тот её избивает и пытается убить, но появляется Энжел, который помогает ей. Калеба убивают, Энжел дает Баффи амулет, который предназначен вампиру с душой. Идет некоторое выяснение отношений, после чего Энжел уезжает — готовить резервный фронт для борьбы со Злом.
Уиллоу — при помощи Косы и мощного заклинания — всех потенциальных Истребительниц делает действующими Истребительницами. Все Истребительницы вступают спускаются в Адскую Пасть и начинается битва. Бой идёт с переменным успехом: многие сверхвампиры убиты, но Баффи тяжело ранена, а многие Истребительницы погибли. Часть сверхвампиров прорываются наверх, где их пытаются остановить друзья Баффи. Предвестники также нападают на них и убивают Аню. У Спайка начинает действовать амулет, проецируя солнечный свет, который убивает воинов армии Зла и самого Спайка, а пещера начинает рушиться — все начинают спасаться бегством. Перед этим Баффи говорит Спайку, что любит его.
Все сбегают из Саннидэйла на школьном автобусе. Действие амулета приводит к тому, что на месте города остается большая впадина. Адская Пасть уничтожена.
В ролях
Основной состав
- Сара Мишель Геллар - Баффи Саммерс
- Николас Брендон - Ксандер Харрис
- Элисон Ханниган - Уиллоу Розенберг
- Джеймс Марстерс - Спайк
- Мишель Трахтенберг - Дон Саммерс
- Эмма Коулфилд - Аня
Приглашённые звёзды
- Элайза Душку - Фэйт
- Д. Б. Вудсайд - Робин Вуд
- Том Ленк - Эндрю Уэллс
- Энтони Стюарт Хэд - Руперт Джайлз
- Кристин Сазерленд - Джойс Саммерс
- Айари Лаймон - Кеннеди
- Сара Хэган - Аманда
- Индиго - Рона
- Клара Брайант - Молли
- Адам Буш - Уоррен Мирс
- Фелиция Дэй - Ви
- Натан Филлион - Калеб
- Дэнни Стронг - Джонатан Левинсон
- Джульетт Ландау — Друсилла
- Дэвид Борианаз - Ангел
Список эпизодов
| Эпизод | Название[1] | Дата выхода в эфир | Режиссёр | Сценаристы |
|---|---|---|---|---|
| 7x01 (123) | Уроки / Lessons | 24 сентября 2002 | Дэвид Соломон | Джосс Уэдон |
| Подходит к концу очередное лето, в течение которого Баффи учила Дон приёмам самообороны. Между тем, Дон предстоит тяжёлое испытание - старшая школа, которая была восстановлена под руководством Ксандера. Новым директором назначен Робин Вуд. Аня исполняет обязанности демона, но не так охотно, как раньше. Баффи решает изучить новую школу и узнаёт, что в её подвалах таится какое-то Зло. Кроме того, Баффи с удивлением обнаруживает там Спайка - вампир скрывает, что обрёл душу и ведёт себя очень странно. Между тем, в Лондоне Джайлз учить Уиллоу контролировать свои силы. | ||||
| 7x02 (124) | Ты не заслуживаешь меня / Beneath You | 1 октября 2002 | Ник Марк | Даг Петри |
| В Саннидэйле появляется гигантский червь-хищник, а к Баффи обращается за помощью девушка Нэнси. Вскоре ребята узнают, что в появлении монстра виновна Аня - она исполнила желание Нэнси относительно её бывшего парня, превратив юношу в червя. В ходе событий, Баффи пытается понять, что же случилось со Спайком и с ужасом осознаёт, что вампир вернул свою душу. | ||||
| 7x03 (125) | На том же месте, в тот же час / Same Time, Same Place | 8 октября 2002 | Джеймс А. Контнер | Джейн Эспенсон |
| Что-то странное происходит в Саннидэйле - Уиллоу собиралась вернуться домой, но не прилетела ожидаемым рейсом, а вскоре на школьной стройке находят труп, с которого содрали кожу. Баффи и её друзья подозревают в убийстве Уиллоу, которая прилетела в назначенный час домой и нигде не может найти своих друзей. Вскоре ребята узнают, что в убийствах виновен таинственный демон, питающийся кожей человека. Баффи начинает охоту, не подозревая, что от её исхода зависит жизнь Уиллоу. | ||||
| 7x04 (126) | Помощь / Help | 15 октября 2002 | Рик Розенталь | Ребекка Ренд Киршнер |
| Баффи продолжает осваиваться в школе Саннидэйла в качестве школьного психолога. Поначалу ей приходится выслушивать сбивчивые разговоры своих подопечных, которые приходят лишь для того, чтобы поглазеть на привлекательную девушку. Однако всё меняет встреча Баффи с Кэсси Ньютон. Эта девушка отчётливо предвидит свою преждевременную смерть и считает, что ничто не сможет спасти её. Баффи, Ксандер, Уиллоу и Дон всеми силами пытаются определить и нейтрализовать неизвестную угрозу, которая может лишить Кэсси жизни. Когда несколько школьников собираются принести Кэсси в жертву для ужасного демона, Истребительница при помощи Спайка освобождает девушку и уничтожает монстра. Но даже Баффи не знает о том, что её помощь окажется напрасной - судьбу нельзя изменить, поэтому участь Кэсси Ньютон уже давно предрешена. | ||||
| 7x05 (127) | Самоотверженная / Selfless | 22 октября 2002 | Дэвид Соломон | Дрю Годдард |
| Вынужденная выполнить волю оскорблённой девушки, Аня вызывает ужасного паукообразного демона, который вырывает сердца у двенадцати парней. После резни, устроенной в общежитии, Аньянка с ужасом начинает осознавать сотворённое ею зло, в то время как демон-паук отправляется на поиски новых беззащитных жертв. Спайк продолжает находиться под влиянием призраков в школьном подвале, Уиллоу обнаруживает мёртвые тела в общежитии и начинает догадываться кто стоит за этими убийствами, а между Баффи и Ксандером возникают серьёзные разногласия. Понимая, что Аньянка может представлять реальную угрозу для жизни людей, Истребительница собирается убить её, несмотря на яростные возражения Ксандера. Тем временем Аня вспоминает свою прошлую жизнь, в которой она была простой скандинавской девушкой по имени Одд, и события, заставившие её стать Демоном Мести. В стремлении отменить собственное заклятье и вернуть жизнь невинным жертвам демона Аньянка готова пожертвовать своей жизнью и душой, однако, демон Д'Хоффрин делает иной выбор - чтобы наказать Аньянку он убивает её лучшую подругу Хальфрек. Смерть Хальфрек становится ценой жизни для Ани и отменяет её заклятье, навсегда превращая Аню обратно в человека. | ||||
| 7x06 (128) | Ради него / Him | 5 ноября 2002 | Майкл Гершман | Дрю З. Гринберг |
| Ксандер неохотно соглашается на просьбу Баффи приютить в своей квартире Спайка. Истребительница понимает, что Чёртова Пасть постепенно сводит вампира с ума, поэтому она убеждает Спайка покинуть школьный подвал. Тем временем Дон с первого взгляда влюбляется в привлекательного Эр Джея - одного из школьных футболистов. Девушка всеми силами пытается привлечь внимание юноши, не осознавая, что постепенно становится одержима им. Вскоре подобными чувствами по отношению к Эр Джею проникаются Баффи, Уиллоу и Аня. Каждая из них пытается доказать свою любовь по-своему: Баффи собирается убить директора Вуда, которого не удовлетворяют школьные оценки юноши, Уиллоу хочет превратить его в девушку, а Аня совершает ограбление банка. Ксандер и Спайк выясняют, что причиной странных событий стала магическая куртка, которая досталась Эр Джею по наследству от его старшего брата. В то время как Ксандер и Спайк останавливают разбушевавшихся девушек, страдающая от неразделённой любви Дон решает доказать любовь к Эр Джею по-своему. Она собирается пожертвовать своей жизнью ради него. | ||||
| 7x07 (129) | Беседы с мертвецами / Conversations With Dead People | 12 ноября 2002 | Ник Марк | Джейн Эспенсон и Дрю Годдард |
| На кладбище Баффи сражается с новообращённым вампиром, который в прошлом был её одноклассником. Холден Вэбстер отличается редкой любознательностью, поэтому схватка Истребительницы и вампира перетекает в разговор о смысле жизни, во время которого Баффи неожиданно для себя раскрывает Холдену свои переживания. В то время как в библиотеке Уиллоу предоставляется возможность поговорить с духом Тары посредством призрака Кэсси Ньютон, в опустевшем доме Саммерсов Дон сталкивается с неведомой силой, стремящейся запугать её. Вскоре девушка понимает, что злая сила держит в заложниках дух её матери и она проявляет всё своё мужество для того, чтобы изгнать невидимое зло из дома. В Саннидэйл возвращаются Эндрю и Джонатан - ведомые ночными кошмарами, они направляются в подвал школы Саннидэйла в надежде предотвратить надвигающиеся зловещие события. Призрак Джойс Саммерс предупреждает Дон об опасности, исходящей от её старшей сестры; Уиллоу понимает, что на самом деле она общается со зловещим Пожирателем Из Глубин, грозящим уничтожить весь мир. Тем временем в школьном подвале Эндрю под влиянием призрака Уоррена убивает Джонатана, который обнаружил таинственную печать под землёй. И в ту же ночь Спайк совершает хладнокровное убийство молодой девушки. | ||||
| 7x08 (130) | Спящий / Sleeper | 19 ноября 2002 | Алан Джей Леви | Джейн Эспенсон и Дэвид Фьюри |
| В то время как Уиллоу возвращается в разгромленный дом Саммерсов и находит обессиленную Дон, Баффи рассказывает Ксандеру о своих подозрениях по поводу Спайка. Несмотря на то, что сам вампир ничего не помнит из произошедшего с ним в последние ночи, вскоре Баффи и Уиллоу узнают об исчезновении нескольких молодых девушек. Истребительница начинает расследование, а Спайк мучительно пытается вспомнить всё что происходило с ним в последнее время. Когда он понимает, что убил всех пропавших девушек, вампира с новой силой начинают преследовать образы, невидимые для остальных. Баффи получает телефонный звонок от Спайка с предложением встретиться в подвале заброшенного дома, но даже сам Спайк не догадывается о том, что в этом месте Истребительницу ожидают его жертвы, которых он обратил в вампиров. Тем временем в Лондоне Джайлз обнаруживает очередных жертв таинственных убийц в капюшонах. Получив предупреждение о том, что это началось, Наблюдатель Баффи становится следующей вероятной мишенью неуловимых киллеров. | ||||
| 7x09 (131) | Никогда не покидай меня / Never Leave Me | 26 ноября 2002 | Дэвид Соломон | Дрю Годдард |
| Понимая, что Спайк находится под влиянием существа, способного изменять свой облик, Баффи решает оставить вампира у себя дома и попытаться узнать от него больше информации о новом враге. Тем временем Уиллоу сталкивается с Эндрю, который подвержен влиянию призраков Уоррена и Джонатана. В то время как Баффи разговаривает со Спайком, а Ксандер и Аня пытаются допросить Эндрю, в Совете Наблюдателей начинают происходить загадочные события. Квентин Треверс отдаёт приказ срочно разыскать Руперта Джайлза и одновременно пытается восстановить разорванные контакты с Наблюдателями по всему миру. События начинают развиваться стремительно, когда убийцы в капюшонах врываются в дом Саммерсов и похищают Спайка, а в здании штаб-квартиры Совета Наблюдателей раздаётся мощный взрыв. Истребительница понимает, что она снова столкнулась с Изначальным Злом, в прошлом преследовавшим Энджела. Используя кровь Спайка и загадочную печать Данзалтара, обнаруженную Джонатаном и Эндрю в подвале школы, Изначальное Зло воскрешает монстра, который является истинным вампиром. | ||||
| 7x10 (132) | Наступает ночь / Bring On The Night | 17 декабря 2002 | Дэвид Гроссман | Марти Ноксон |
| Эндрю показывает Баффи печать Данзалтара и место убийства Джонатана. Вскоре Истребительница сталкивается в подвале школы с директором Вудом, объяснения которого кажутся весьма расплывчатыми. Изначальное Зло в облике Друзиллы продолжает мучить Спайка в подземном логове, стремясь склонить непокорного вампира на свою сторону. Тем временем, помимо странных видений, в которых присутствует призрак её матери, Баффи ожидает внезапное появление Джайлза, прибывшего в Саннидэйл с тремя молодыми девушками - потенциальными Истребительницами вампиров. Аннабелль, Кеннеди и Молли находят приют и защиту в доме Саммерсов, поскольку Предвестники Смерти уничтожают кандидаток в Истребительницы и их Наблюдателей по всему миру. Вскоре Баффи и Джайлзу предстоит столкнуться с существом, возрождённым при помощи печати Данзалтара. Первобытный вампир Турок-хан обладает неимоверной мощью и неуязвимостью от обычного оружия, поэтому в схватке с ним Истребительница терпит сокрушительное поражение. Турок-хан начинает охоту за потенциальными Истребительницами в Саннидэйле, в результате чего погибает Аннабелль. Осознав своё полное бездействие перед лицом наступающей угрозы, Баффи и её друзья готовятся к решительным действиям. | ||||
| 7x11 (133) | Шоу начинается / Showtime | 7 января 2003 | Майкл Гроссман | Дэвид Фьюри |
| В доме семьи Саммерс становится многолюдно, так как в Саннидэйл продолжают прибывать потенциальные Истребительницы. Теперь Баффи, Ксандеру и Уиллоу приходится считаться с мнением пяти молодых девушек, испытывающих смешанные чувства при столкновении с Изначальным Злом, не имеющего физического воплощения и способного принимать облик любого умершего человека. В то время как пленённого Спайка продолжает терзать призрак Баффи, настоящая Истребительница вместе со своими друзьями готовит план по освобождению вампира. Однако для того, чтобы преодолеть возникшие между друзьями разногласия и уничтожить неуязвимого Турок-хана, Баффи и Ксандеру предстоит обнаружить предателя в своих рядах. Одновременно с этими событиями Аня и Джайлз отправляются к загадочному существу по имени Глаз Белоксы. Этот мистический провидец может знать причины, по которым Изначальное Зло поставило под угрозу существование всего поколения Истребительниц вампиров. | ||||
| 7x12 (134) | Потенциал / Potential | 21 января 2003 | Джеймс А. Контнер | Ребекка Ренд Киршнер |
| Смерть Турок-хана выигрывает немного времени Баффи и Спайку для того, чтобы продолжить тренировки потенциальных Истребительниц. Наблюдая за уроками, которые её старшая сестра преподаёт девушкам, Дон сожалеет об отсутствии у себя каких-либо экстраординарных способностей. В то время как Баффи и Спайк вместе со своими ученицами отправляются на ночные улицы города, Уиллоу создаёт заклятье поиска, которое должно определить местонахождение ещё одной девушки-кандидатки, живущей в Саннидэйле. Результаты ошеломляют Уиллоу, Ксандера и Аню - заклятье указывает на Дон как на потенциальную Истребительницу вампиров! Младшая сестра Баффи мысленно готовит себя к предстоящим трудностям, но вскоре выясняет, что произошла ошибка. Предвестники Смерти начинают охоту за Амандой - одноклассницей Дон, которую многие в школе считают девушкой со странностями. | ||||
| 7x13 (135) | Убийца внутри меня / The Killer In Me | 4 февраля 2003 | Дэвид Соломон | Дрю З. Гринберг |
| Когда Спайка начинают терзать сильные головные боли, Баффи с тревогой понимает, что неполадки в микрочипе вызваны длительным сроком его работы. Истребительница и вампир отправляются в законсервированный комплекс Инициативы в надежде отыскать любую полезную информацию о чипе. Между Уиллоу и Кеннеди продолжают развиваться романтические отношения, которые заканчиваются поцелуем. Однако после этого Кеннеди с изумлением обнаруживает, что Уиллоу превратилась в Уоррена. Испуганная таким развитием событий, Уиллоу обращается за помощью к Эми Мэдисон, однако, её заклятье не приносит желаемого эффекта. Уиллоу начинает чувствовать, что постепенно её разум замещается разумом настоящего Уоррена. Движимая чувством вины за гибель Тары, молодая колдунья вновь переживает трагические события прошлого, а Кеннеди обнаруживает причастность Эми к тому, что произошло с её подругой. Аня, Ксандер, Дон и Эндрю начинают подозревать Джайлза в том, что он может быть очередным воплощением Изначального Зла. Тем временем в заброшенных помещениях Инициативы Баффи и Спайк сталкиваются с отрядом солдат, посланных в Саннидэйл Райли Финном. Узнав о том, что теперь появилась возможность удалить нейрочип из головы вампира, Баффи должна принять верное для себя и Спайка решение. | ||||
| 7x14 (136) | Первое свидание / First Date | 11 февраля 2003 | Дэвид Гроссман | Джейн Эспенсон |
| Джайлз рассказывает Баффи историю своего спасения от Предвестников в Англии, и пытается найти контакт с новой девушкой-кандидаткой Чао-Ан, которая совершенно не говорит по-английски. Пытаясь опровергнуть мнение Джайлза о том, что из-за привязанности к Спайку она позволила удалить чип из его головы, Баффи принимает приглашение директора Вуда на вечерний ужин. Истребительница хочет подробнее изучить загадочного директора, хранящего в рабочем кабинете целый оружейный арсенал. Ксандер также отправляется на свидание с привлекательной девушкой Лиссой, которая на самом деле оказывается демоном, планирующим вновь раскрыть печать Данзалтара и вызвать к жизни нового Турок-хана. В то время как Уиллоу, Аня, Дон и Эндрю пытаются найти слабости Изначального Зла, а Лисса собирается убить Ксандера в школьном подвале, Баффи с изумлением наблюдает за тем как Робин Вуд хладнокровно убивает двух вампиров. На самом деле Робин является сыном Истребительницы, убитой вампиром. После её смерти опеку над мальчиком принял её Наблюдатель, который тренировал Вуда и научил его сражаться с вампирами. Всё это время Робин Вуд ищет убийцу своей матери, но только Изначальное Зло может дать ответ на интересующий его вопрос. | ||||
| 7x15 (137) | Сделай это / Get It Done | 18 февраля 2003 | Даг Петри | Даг Петри |
| Баффи знакомит Робина Вуда со своими многочисленными друзьями и рассказывает ему об Изначальном Зле. Помимо заинтересованности и желания помочь Истребительнице, Робин пытается удостовериться в том, что именно Спайк убил его мать. Вскоре обитателям дома Саммерсов приходится пересмотреть свою тактику борьбы с Изначальным Злом, когда одна из девушек-кандидаток кончает жизнь самоубийством. Понимая, что её собственных сил не хватит для борьбы с могущественным врагом, Баффи использует магические вещи покойной матери Вуда и переносится в далёкое прошлое - время, когда таинственные шаманы создали Первую Истребительницу вампиров, поместив в тело девушки дух и силу демона. В то время как Уиллоу, Кеннеди, Дон и Аня пытаются снова открыть временной портал, а Спайк преследует могучего первобытного демона, чья смерть должна помочь Истребительнице вернуться в своё время, Баффи с изумлением узнаёт от шаманов, что она является последней защитницей Чёртовой Пасти. Истребительница понимает, что вскоре ей предстоит решающая битва с армией первобытных вампиров - главной атакующей силой Изначального Зла. | ||||
| 7x16 (138) | Рассказчик / Storyteller | 25 февраля 2003 | Марита Грабяк | Джейн Эспенсон |
| Баффи и Робин Вуд с тревогой обнаруживают, что отрицательная энергия Чёртовой Пасти начинает негативно сказываться на учениках школы, которые становятся всё более агрессивными. Тем временем Эндрю заполучает в свои руки любительскую видеокамеру и с помощью неё собирается снять фильм о жизни Истребительницы вампиров и её друзей. Разумеется, в дело вступает бурная фантазия бывшего Суперзлодея и он преподносит своим зрителям несколько искажённую и приукрашенную версию событий недалёкого прошлого. Однако вскоре Эндрю приходится вспомнить жестокую реальность и раскрыть Истребительнице причины, которые привели его в Саннидэйл и заставили убить Джонатана - своего единственного оставшегося друга. Уиллоу выясняет, что печать Данзалтара может быть закрыта кровью человека, впервые пролившего на неё кровь. И для того, чтобы избежать смерти и закрыть печать, Эндрю предстоит искренне раскаяться в содеянном и осознать свою вину. | ||||
| 7x17 (139) | Ложь, которую мне рассказали родители / Lies My Parents Told Me |
25 марта 2003 | Дэвид Фьюри | Дэвид Фьюри и Дрю Годдард |
| В то время как Уиллоу без объяснения причин уезжает на пару дней из Саннидэйла, Джайлз возвращается из своего небольшого путешествия. Наблюдателю удалось найти волшебный Камень Прокариота, который должен нейтрализовать "переключатель" в мозгу Спайка, посредством которого Изначальное Зло превращает его в неуправляемого и злобного вампира. После неудачного использования камня Джайлз и Робин Вуд понимают, что Спайк по-прежнему остаётся опасен для Баффи и её друзей. Ночью, на кладбище, Джайлз и Баффи беседой о жертвах во имя спасения мира. Тем временем Вуд приводит Спайка в свой гараж, намереваясь покончить с убийцей своей матери. Робин пока не знает о терзающих вампира воспоминаниях, в которых он вновь переживает драматические отношения со своей собственной матерью - благородной и доброй женщиной, после обращения в вампира отрекшейся от своего сына. Для того, чтобы выйти из-под власти Изначального Зла и вновь стать самим собой, Спайку необходимо переосмыслить прошлое и объяснить Робину Вуду природу сложных взаимоотношений между матерями и сыновьями. | ||||
| 7x18 (140) | Грязные девчонки / Dirty Girls | 15 апреля 2003 | Майкл Гершман | Дрю Годдард |
| Возвращаясь из Лос-Анджелеса вместе с Фэйт, Уиллоу находит на дороге молодую девушку Шэннон, раненую ножом в живот. Вскоре выясняется, что Шэннон - очередная потенциальная Истребительница, приехавшая в Саннидэйл в поисках защиты. Оторвавшись от преследования Предвестников, девушка попала в руки привлекательного человека в одежде священника, который и ранил её. В то время как Фэйт осваивается в доме Саммерсов и вновь встречается со старыми знакомыми, Уиллоу и Баффи узнают имя священника которому подчиняются Предвестники Смерти. Это Калеб - падший служитель Господа с извращёнными понятиями о добре и зле. Считая, что только Изначальное Зло должно править в мире, он приехал в Чёртову Пасть для того, чтобы довершить задуманный план. Понимая, что времени до решающей битвы остаётся очень мало, Баффи решает нанести первый удар. Вместе со своими друзьями и группой потенциальных Истребительниц она врывается в логово Калеба, однако, падший священник-убийца демонстрирует силу, которой не могут противостоять ни Баффи, ни Фэйт, ни Спайк. Результаты этой схватки оказываются трагичными: погибают две девушки-кандидатки, а Ксандер лишается левого глаза. Баффи с горечью понимает, что это лишь начало её последней битвы с Изначальным Злом. | ||||
| 7x19 (141) | Покинутые места / Empty Places | 29 апреля 2003 | Джеймс А. Контнер | Дрю З. Гринберг |
| Чёртова Пасть всё чаще напоминает о себе, вынуждая жителей Саннидэйла покидать свои дома и уезжать из города. Друзья Баффи приходят в себя после сокрушительного поражения от Калеба: девушки-кандидатки напуганы силой безжалостного священника, а Уиллоу всеми силами старается поддержать Ксандера, лишившегося глаза. Спайк и Эндрю отправляются в одну из пригородных церквей в надежде узнать что-то новое о Калебе, в то время как Фэйт решает развеселить подавленных девушек и берёт их с собой в "Бронзу". Однако её затея оборачивается очередной схваткой, когда в клубе появляются полицейские, стремящиеся убить Фэйт. Вскоре в стане Истребительниц назревает настоящий раскол, когда Баффи решает снова отправиться в логово Калеба на старые виноградники, где по её мнению помощник Изначального Зла оберегает нечто очень важное. Практически все выражают своё несогласие с её планом, считая его поспешным. Баффи изумлена тем, что все друзья отвернулись от неё и решили следовать за Фэйт, для которой подобное развитие событий также становится полной неожиданностью. Но настоящий шок Истребительница испытывает, когда понимает, что для неё больше нет места даже в собственном доме - Дон предлагает ей либо признать Фэйт лидером, либо уйти из дома. | ||||
| 7x20 (142) | Момент нежности / Touched | 6 мая 2003 | Дэвид Соломон | Ребекка Ренд Киршнер |
| После ухода Баффи Фэйт вынуждена брать бразды правления в свои руки. Для того, чтобы узнать о планах Изначального Зла, она решает захватить в плен одного из Предвестников. Разговор со слугой Изначального Зла даёт мало результатов - Фэйт, Уиллоу, Джайлз и Ксандер узнают лишь о том, что в туннелях канализации Предвестники готовят оружейный арсенал для грядущей битвы. Спайк и Эндрю возвращаются в дом Саммерсов и подтверждают теорию Баффи о том, что Калеб охраняет нечто в своём логове. Узнав о недавнем инциденте, разъярённый Спайк конфликтует с Фэйт, после чего отправляется на поиски Баффи. Ему удаётся найти Истребительницу в одном из покинутых домов, где девушка переживает неуверенность в своих силах. Спайк пытается помочь Баффи справиться с переживаниями и утешить её. Изначальное Зло наносит визит Фэйт в облике мэра Ричарда Уилкинса III, который старается убедить её в опасности, исходящей от Баффи. Несмотря на угрозы призрака, Фэйт вместе с потенциальными Истребительницами отправляется в подземные туннели, где им предстоит схватка с вооружённым отрядом Предвестников Смерти. Тем временем Баффи в одиночку отправляется в логово Калеба и, несмотря на его сопротивление, проникает в загадочное подземелье, где находится то, что Изначальное Зло так тщательно скрывает от неё. | ||||
| 7x21 (143) | Конец света / End Of Days | 13 мая 2003 | Марита Грабяк | Джейн Эспенсон и Даг Петри |
| С помощью боевой косы, найденной в подземелье, Баффи без труда расправляется с тремя Турок-ханами и прикрывает отход отряда Фэйт из ловушки. Джайлз и Уиллоу безуспешно пытаются найти сведения о новом загадочном оружии, в то время как Баффи и Фэйт чувствуют, что в косе заключена могущественная сила, сродни их собственной. По просьбе Баффи Ксандер усыпляет Дон и пытается вывезти её из города перед началом ожидаемого конца света, а Эндрю вместе с Аней отправляются в больницу за медикаментами для раненых девушек, где они рассуждают о возможном исходе битвы с Изначальным Злом. Ночью в одном из кладбищенских склепов Баффи сталкивается с загадочной Хранительницей, ожидавшей момента, когда коса окажется в руках Истребительницы. Баффи узнаёт историю создания своего грозного оружия и теперь ей предстоит последняя схватка с Калебом, который при помощи Изначального Зла обрёл новую силу. Во время поединка у Баффи появляется неожиданный помощник - Ангел возвращается из Лос-Анджелеса, чтобы помочь своей возлюбленной в битве с могущественным врагом. После быстрой победы над Калебом Баффи и её Ангел сливаются в поцелуе, не догадываясь о том, что свидетелем этого становится Спайк, на которого теперь обращёны взоры Изначального Зла. | ||||
| 7x22 (144) | Избранные / Chosen | 20 мая 2003 | Джосс Уэдон | Джосс Уэдон |
| Ангел передаёт Баффи бумаги с обзорами по Изначальному Злу, а также магический и очень мощный амулет, который наделяет силой того, кто наденет его, но это сможет сделать только воитель с душой, но сильнее человека. Именно поэтому вампир собирается остаться и помочь Баффи, но она убеждает его вернуться в Лос-Анджелес и продолжить борьбу с Изначальным Злом в случае её поражения в Саннидэйле. После составления рискованного и опасного плана Уиллоу готовит заклятье, которое при помощи силы древней косы должно наделить всех потенциальных Истребительниц по всему миру силой действующей Истребительницы. Тем временем Баффи вместе со своими друзьями открывает печать Данзалтара и спускается в глубины Адской Пасти, чтобы сразиться с армией первобытных вампиров и разрушить планы Изначального Зла. Последняя и самая жестокая битва разгорается как под землей, так и на поверхности в школе, где Джайлз, Робин Вуд, Ксандр, Дон, Аня и Эндрю сдерживают натиск Предвестников Изначального Зла и прорвавшихся вампиров. Выжить удаётся не всем. Аня погибает во время сражения, а Спайк жертвует собой, чтобы при помощи амулета, излучающего яркий солнечный свет из энергии его души, уничтожить всех первобытных вампиров и полностью разрушить Адскую Пасть. Перед смертью он слышит от Баффи признание в любви. Стоя на краю огромного кратера, который раньше был Саннидэйлом, Баффи, её друзья и остальные Истребительницы понимают, что они изменили мир. И отныне в этом мире нет больше одной Избранной - есть Избранные, и теперь они вместе будут нести ответственность за судьбу всего мира. | ||||
Напишите отзыв о статье "Баффи — истребительница вампиров (сезон 7)"
Примечания
- ↑ Поскольку названия серий на русском языке не были озвучены при показе на каналах ОРТ, Ren-Tv и ТВ-3, в данной таблице используются переводы от The Initiative Group.
Ссылки
- [www.tv.com/buffy-the-vampire-slayer/show/10/episode.html?season=7&tag=list_header;paginator;7 Седьмой сезон на сайте TV.Com]
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Баффи — истребительница вампиров (сезон 7)
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
