Бахарев, Александр Арсентьевич

Александр Бахарев
Имя при рождении:	Бахарев Александр Арсентьевич
Дата рождения:	20 июля 1911(1911-07-20)
Место рождения:	село Пушкино, Усманский уезд, Тамбовская губерния, Российская империя
Дата смерти:	13 сентября 1974(1974-09-13) (63 года)
Место смерти:	Ростов-на-Дону, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	прозаик, очеркист, журналист
Годы творчества:	1931—1974
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	роман, повесть, рассказ, очерк
Язык произведений:	русский
Награды:

Алекса́ндр Арсе́нтьевич Ба́харев (20 июля 1911 — 13 сентября 1974) — русский советский писатель и журналист, автор романа «Человек прячет глаза», председатель правления Ростовского отделения СП СССР (1961—1974).

Биография

Родился в селе Пушкино Усманского уезда Тамбовской губернии (ныне Липецкая область) в семье крестьянина.

После учёбы в школе был сельским избачом, затем на комсомольской работе: работник райкома комсомола, секретарь обкома комсомола.

С 1931 года — на журналистской работе. Переезжает в Тамбовскую область, редактирует областную молодёжную газету.

В 1939 году вступает в ряды ВКП(б), затем оканчивает Высшую партийную школу.

В 1942 году Бахарева принимают на работу в газету «Правда» корреспондентом по Тамбовской области. Затем он — корреспондент той же газеты по Ростовской области.

Пройдя большую школу очеркистики, Бахарев обращается к художественной литературе, публикуя в 1952 году повесть «Большой поток», а в 1962 году — повесть «Северные гроздья»

В 1956 году Бахарев переходит в газету Советская Россия корреспондентом по той же Ростовской области.

В 1958 году Бахарева принимают в Союз писателей СССР, а в 1961 году его избирают председателем правления Ростовской областной организации Союза писателей СССР.

Работает над произведениями о советском рабочем классе. Среди них выделяются повести «Лично ответствен» (1971) и «Тревожная лава» (1973).

Главной темой творчества Бахарева была жизнь человека на земле. Этой теме посвящёно самое известное его произведение — роман «Человек прячет глаза» о жизни советской деревни на протяжении двадцати послевоенных лет. Первая книга романа вышла в 1966 году, вторая в 1968, в двух книгах роман вышел в 1971 году, получив самую высокую оценку известного советского писателя Виталия Закруткина.

В последние годы жизни работал над романом «Ураган», оставшимся неоконченным.

Умер в Ростове-на-Дону 13 сентября 1974 года. Похоронен на Северном кладбище в Ростове-на-Дону.

Награды и почётные звания

• орден Трудового Красного Знамени (1971)
• орден «Знак Почёта» (23.09.1945)
• медали

Память

На доме в Ростове-на-Дону, где жил и работал писатель, установлена мемориальная доска.

Литература

• Писатели Советского Дона: Биобиблиогр. справочник. Вып. 2 / [Сост. В. Т. Ермолина, Р. И. Гладышева]. — Ростов н/Д, 1966. — С. 14—16. — 66 с. — (Рост. гос. науч. б-ка им. К. Маркса). — 1000 экз.

• Писатели Дона: Биобиблиогр. сб / [Сост. Г. Г. Тягленко]. — Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1976. — С. 41—45. — 288 с. — 10 000 экз.

• Писатели Дона: Биобиблиогр. указ / [О. И. Кузина и др.]. — изд. 2-е, испр. и доп. — Ростов н/Д: Кн. изд-во, 1986. — С. 55—58. — 416 с. — 20 000 экз.

Ссылки

• [www.rostov50.ru/baharev_bio.html Биография] на сайте «Ростов-на-Дону. 1950-е»

Отрывок, характеризующий Бахарев, Александр Арсентьевич

Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.