Бахтин, Михаил Петрович

Михаил Петрович Бахтин
Прижизненный литографический портрет Михаила Петровича Бахтина на именной медали «За благотворение юношеству» (1836)
Дата рождения	6 ноября 1768(1768-11-06)
Место рождения	село Барышье, Брянский уезд, Белгородская губерния, Российская империя
Дата смерти	27 января 1838(1838-01-27) (69 лет)
Место смерти	село Барышье, Брянский уезд, Орловская губерния, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	кавалерия
Годы службы	1807—1836
Звание	генерал-майор (1836)
Часть	РИА
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года
Награды и премии

Михаи́л Петро́вич Бахти́н (17 ноября (28 ноября) 1768, село Барышье, Брянский уезд, Российская империя — 27 января (8 февраля) 1838, там же) — российский меценат, общественный и военный деятель, генерал-майор (1836). Крупный орловский и курский помещик.

В России Бахтин получил известность как инициатор создания кадетского корпуса в Орле, пожертвовавший на его устройство большую часть своего состояния — полтора миллиона рублей ассигнациями и благоприобретённые имения с 2700 крестьян. Из всех частных приношений на нужды военного воспитания в России его пожертвование стало самым крупным. В связи с этим в честь Бахтина была выбита памятная золотая медаль, а кадетский корпус, открытый в 1843 году, стал носить его имя. Примечательно, что из 28 кадетских корпусов, существовавших в Российской империи, только один был назван в честь своего основателя.

Биография

Происхождение. Ранние годы

Михаил Петрович Бахтин родился 6 (13) ноября 1768 года, по всей видимости, в селе Барышье Брянского уезда, на тот момент входившего в состав Белгородской губернии, в имении своего отца Петра Афанасьевича Бахтина. Будущий меценат происходил из российского рода Бахтиных, ставшего дворянским в 1613 году, в год вступления на престол царя Михаила Фёдоровича, однако имевшего куда более древнюю историю. Так, существует легенда о сокровищах разбойника Кудеяра, которыми якобы завладели Бахтины. Клады разбойника, по легенде, находились недалеко от Барышья. Легенда гласит о том, что разбойники ещё во времена правления Ивана Грозного напали на одного из предков Бахтина. Тот собрал дружину и впоследствии разгромил банду, завладев её сокровищами. Во второй части «Общего гербовника дворянских родов Российской империи» значилось:

Фамилии Бахтиных многие Российскому Престолу служили разные дворянские службы и жалованы были от государей, в 1613-м и других годах, поместьями; всё сие доказывается копиями с жалованных грамот на поместья.

Биография Бахтина, а в особенности ранний её период, в настоящее время мало изучена. Известно, что он всю жизнь оставался холостяком, не имел собственной семьи и детей. Это, по наиболее распространённой версии, объяснялось пережитой в молодости трагедией, связанной со смертью его невесты. Данный факт также упоминается в книге генерал-майора и военного инженера Константина Жерве, который в 1833 году посещал имение Бахтина и впоследствии оставил воспоминания о пребывании в нём в своих мемуарах:

«Бахтин в молодости служил, кажется, в лейб-гвардии Конном полку, влюбился в одну весьма красивую, умную и добрую девушку, которая его тоже полюбила и сделалась его невестой, но по какому-то несчастному случаю незадолго до свадьбы умерла. Бахтин был неутешен, сам сильно заболел, но, по молодости лет вынес болезнь. Весь свет ему опостылел…»

С 14 июля по 21 сентября 1803 года подполковник Бахтин стоял во главе Псковского драгунского полка. Известно, что в 1807 году, вскоре после первого созыва народного ополчения в Российской империи, Бахтин принял активное участие в его подготовке, за что в 1808 году был награждён орденом Святого Владимира IV степени с формулировкой: «В вознаграждение усердной службы по Земскому войску». В том же году он ушёл в отставку в чине полковника. Вероятно, Бахтин принимал участие и в Отечественной войне 1812 года, подготавливая за свой счёт вооружённые отряды ополченцев на Орловщине. В 1812 году, судя по сохранившемуся делу Орловского дворянского депутатского собрания, сорокачетырёхлетний отставной полковник ходатайствовал о занесении его в дворянскую родословную книгу Орловской губернии.

В отставке

После ухода в отставку Бахтин поселился в Барышье — крупнейшем из его огромных поместий. Здесь он вёл затворнический образ жизни, жил, по словам Жерве, «очень тихо», потом познакомился с соседями и часто охотно принимал их у себя, в то время как сам бывать в гостях не любил. Неподалёку от своего дома он приказал построить каменную церковь Святых Космы и Дамиана вместо прежней, деревянной, к тому времени уже достаточно ветхой. Строительство церкви, которая, по предположению Жерве, возводилась в память об умершей невесте полковника, началось в 1829 и завершилось в 1834 году. В настоящее время её заброшенное здание, от которого остался только остов, является единственным сохранившимся строением в Барышье, имеющим отношение к Бахтину и его поместью, которое, что примечательно, при Михаиле Петровиче в несколько раз увеличило свою территорию.

Имение, в котором жил Бахтин, неоднократно посещавший его Жерве назвал «колоссальным». Описание Барышья он в подробностях привёл в своих воспоминаниях:

«В том селе, где он [Бахтин] жил, было 3000 душ, а всего у него было 7000 душ и семь миллионов денег. Дом был у него — дворец с огромными залами и хорами для музыки, несколько гостиных, огромная столовая, также с хорами, и для приезжих гостей в доме и во флигеле до 60 комнат, меблированных и убранных с полным комфортом. У него была своя музыка в 40 человек, капельмейстер.

Его охота состояла из 100 человек верховых егерей со всеми возможными атрибутами, собаками всевозможных пород и в огромном количестве. Оранжерея превосходная: широкая, большая, длиною с полверсты, убранная зеркалами и разною садовою мебелью. Духовой сад на версту, более чем с 2 000 фруктовых деревьев всевозможных пород. Особый птичник для фазанов, до коих старик был большой охотник и часто потчевал гостей фазаньим жарким. Вольеры, где собрано было огромное количество разных птиц, попугаев, какаду и прочих.»

Кадетский корпус

В начале 1835 года орловскому губернатору А. В. Кочубею стало известно о том, что полковник Бахтин, «весьма богатый холостой человек», намерен после своей смерти передать своё имение в распоряжение губернских властей для устройства кадетского корпуса. Весной этого же года во время посещения Брянского уезда Кочубей встретился с Бахтиным, и тот подтвердил, что готов пожертвовать «благоприобретённым имением, оставив родовое поместье наследникам». В своих «записках» орловский губернатор оставил воспоминания о разговоре с помещиком, который оказался очень доволен его посещением и даже пригласил на обед. По словам Кочубея, они быстро нашли общий язык, «ударили с ним по рукам, выпили шампанского (…) и условились, что он отдаст свой капитал сейчас же на корпус, а после смерти своей завещает на корпус же своё благоприобретённое имение». Кочубей уведомил о решении Бахтина министра внутренних дел Д. Н. Блудова, а тот — императора Николая I. 16 декабря 1835 года император «с благодарностью принял пожертвование», в знак признательности пожаловав Бахтину чин генерал-майора и орден Святого Владимира II степени, а Кочубею объявил Высочайшее благоволение на учреждение кадетского корпуса в Орле.

Всего на устройство кадетского корпуса Бахтин пожертвовал 1 500 000 рублей из своего капитала, а также 2700 душ крепостных крестьян. Спустя год, в 1836 году, к сделанному им пожертвованию он присоединил и своё родовое имение в 1469 душ крестьян со всем хозяйственным имуществом. По мнению А. П. Кочубея, причиной тому стала настойчивость Блудова. «Министр (…) так вскружил этому старику голову, что тот пожертвовал и родовое имение своё в пользу корпуса», — писал Кочубей. Принятие пожертвования и переход имущества Бахтина в казну законным порядком, согласно постановлению военного министра, орловскому губернатору было поручено осуществить через Гражданский суд. В скором времени Михаил Петрович был награждён именной золотой медалью «За благотворение юношеству», отчеканенную на Санкт-Петербургском монетном дворе. Таких медалей было выпущено всего две: с изображением Бахтина и с изображением Н. Д. Черткова, на пожертвования которого был построен Михайловский кадетский корпус в Воронеже. Позднее с медалей были сделаны бронзовые копии, предназначенные для коллекционеров. 21 сентября 1836 года письменную благодарность Бахтину от лица дворянства Орловской губернии отправили губернский и уездные предводители дворянств. От имени всего сословия они выразили ему свою «живейшую (…), глубокую и искреннюю признательность».

Торжественная закладка здания Орловского Бахтина кадетского корпуса (император постановил присвоить учреждению имя жертвователя) состоялась 19 августа (1 сентября) 1837 года в присутствии цесаревича Александра Николаевича, будущего Александра II. Для наблюдения за строительством здания корпуса была создана специальная комиссия во главе с опытным инженером, полковником М. М. Вендорфом, в состав которой входил и сам Бахтин, продолжавший делать новые пожертвования и поставлявший стройматериалы из своих имений. За год до открытия корпуса место стройки осматривал Николай I, пожелавший, чтобы на площади перед главным зданием были высажены липовые аллеи. Часть этих деревьев сохранилась до наших дней.

Смерть

Своё последнее пожертвование на нужды строящегося кадетского корпуса — 140 тысяч 126 рублей — Михаил Петрович Бахтин отправил 22 января 1838 года. Благодарность от военного министра, датированная 1 февраля, уже не застала его в живых: 27 января (8 февраля) 1838 года генерал-майор умер в своём имении Барышье. До торжественного открытия Орловского кадетского корпуса, которое состоялось 6 декабря 1843 года, он не дожил пять лет. После смерти основателя кадетского корпуса все его владения перешли в распоряжение министерства государственных имуществ, в результате чего недвижимые имения покойного подверглись продаже, и вырученная от продажи сумма, составившая до 200 тысяч рублей ассигнациями, была присовокуплена к капиталу кадетского корпуса. Последняя воля Бахтина, предполагавшая выделение небольшой суммы денег на строительство памятника, содержание церкви и обеспечение его дворовых людей, была приведена в точное исполнение.

По случаю кончины Бахтина во всех военно-учебных заведениях России и учебных заведениях в целом — в Орловской губернии — был объявлен трёхдневный траур. Генерала похоронили в Барышье, рядом с построенной им церковью Святых Космы и Домиана. В середине XIX века на могиле Бахтина был установлен памятник, увенчанный крестом с фигурой ратника ополчения, на пьедестале которого были выбиты слова текста о бахтинских пожертвованиях для корпуса. До сегодняшних дней этот памятник не сохранился: от него остался только пьедестал.

Личность, оценки, память

О личностных качествах, как и о внешнем облике Бахтина, можно судить исключительно по мемуарам Константина Жерве, поскольку кроме него воспоминаний о генерале никто не оставил, а ни одного портрета Бахтина до наших дней не сохранилось. Уже в 1893 году авторы «Краткого исторического очерка Орловского-Бахтина кадетского корпуса» подмечали, что «сведения о личности Бахтина по сохранившимся официальным документам весьма ограничены». Из данного очерка известно также то, что в опись имущества умершего генерал-майора всё-таки входил «поясной портрет в генеральском мундире», впоследствии переданный в здание кадетского корпуса и украсивший его главный зал. Судьба данного портрета неизвестна.

«Не может быть сомнения, — писал М. М. Лалаев в посвящённом Орловскому кадетскому корпусу очерке, — что для многочисленных бывших воспитанников Орловского корпуса навсегда пребудет дорогою память М. П. Бахтина, который, жертвуя своё достояние на устройство этого корпуса, бескорыстно руководился „чувством общего добра“ и, как истинный русский патриот, ясно сознавал, что в добром воспитании юношества — вся наша будущность». Впрочем, один из потомков мецената, известный философ Михаил Михайлович Бахтин, считал, что пожертвования его прапрадеда на строительство и устройство кадетского корпуса в Орле положили начало разорению рода Бахтиных. Историк кадетских корпусов В. К. Грабарь называл Бахтина «орловским Крёзом».

Первая мемориальная доска в честь генерала Бахтина была открыта по случаю пятидесятилетнего юбилея кадетского корпуса. Начертать имя Бахтина на мраморной доске постановило орловское дворянство, о чём 6 декабря 1893 года в ходе юбилейных торжеств сообщил губернский предводитель дворянства С. Н. Шениг. 1 сентября 1997 года на доме № 12 по улице Гуртьева в Орле была установлена мемориальная доска с надписью: «На этом месте орловский дворянин генерал-майор Бахтин Михаил Петрович (1768—1838) на свои средства основал кадетский корпус (1843—1917 г)».

Литература

• Бахтин, Михаил Петрович // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Краткий исторический очерк Орловского-Бахтина кадетского корпуса с приложением списка бывших воспитанников этого корпуса, окончивших курс за время первого 50-я со дня его открытия. — Орёл: Типография «Орловские Вести» Н. А. Сентяниной, 1893. — С. 2—7. — 171 с.
• Лалаев, М. С. Пятидесятилетие Орловского-Бахтина кадетского корпуса. 1843-1893. — СПб.: Из журнала «Педагогический сборник», издаваемого при Главном Управлении военно-учебных заведений, 1894. — 25 с.
• Селифонтов Н. Бахтин, Михаил Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Бахтин, Михаил Петрович

– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.