Догубаязит

Запрос «Баязет» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Город Догубаязит тур. Doğubayazıt Страна ТурцияТурция Ил АгрыАгры Координаты 39°33′00″ с. ш. 44°05′00″ в. д.39.55000° с. ш. 44.08333° в. д. / 39.55000; 44.08333    Высота НУМ 1950 м Население 56 261 человек (2002) Телефонный код +90 472 Почтовые индексы 04×××

Догубаязи́т (тур. Doğubayazıt), до 1934 года — Баязи́т или Баязе́т (тур. Bayazıt, арм. Բայազետ, курд. Bazîd) — город на востоке Турции (Анатолии, Турецкой Армении или Западной Армении ). До 1920 года входил в Эрзерумский вилайет, после в ил Агры. Находится в 25 км к юго-западу от Арарата и в 35 км от границы с Ираном, на высоте 2000 м над уровнем моря. Население — 56 тысяч жителей (2002). Стоит на месте древнеармянского города Аршакаван (арм. Արշակավան) (IV век), до XIV века носил название Даройнк (арм. Դարոյնք).

Этимология названия

На месте современного Догубаязита (предположительно с I века) существовала крепость Даройнк, название которой имеет армянское происхождение. Далее (в середине IV века) на том месте был построен город Аршакаван (просуществовал менее десятилетия), и получил своё название в честь армянского царя из династии Аршакидов — Аршака II, основавшего этот город.

В османскую эпоху город был переименован в Баязит. По одной из версий, город получил своё название в честь османского султана Баязида I («Молниеносный»), который в 1400 году во время войны с Тамерланом, приказал построить на месте бывшей армянской деревни крепость, о чём ещё в конце XIX века гласили предания местных жителей. По другой версии город получил своё название в честь правителя города Ани из династии Джалаиридов — Байазид-хана, который в 1374 году приказал построить в городе крепость для защиты от войск государства Кара-Коюнлу. В 1934 году переименован в Догубаязит — «Восточный Баязит» (тур. doğu — восток, восточный).

История

До османской эпохи

В черте нынешнего города Догубаязита до сих пор видны фрагменты основания древней крепости времён царства Урарту (предположительно VIII века до н. э.).

В I—IV веках н. э. царями династии Аршакуни была построена цитадель (крепость), служившая, своего рода, постом для охраны шёлкового пути, а также местом для хранения казны и укрытия царской семьи. В середине IV века Сасаниды безуспешно попытались взять крепость штурмом, чтобы захватить царскую казну. В середине IV века армянский царь Аршак II в своей борьбе с мятежными нахарарами решил заручиться поддержкой определённой части населения, для чего в 50-х годах основал у южного подножья Арарата город Аршакаван (в дальнейшем: Старый Баязет). В нём предоставлялось убежище беглым от своих хозяев рабам, слугам, закрепощённым крестьянам (шинаканам), неоплатным должникам, а также, по сообщению Мовсеса Хоренаци, разного рода преступникам. За счёт поселенцев Аршак II также увеличил подвластное ему податное население. Жителям города предоставлялись определённые льготы. Аршакаван, по сути, был одной из опор царской власти (царский дзеракерт). Основанием этого города были крайне недовольны нахарары, так как туда бежали в основном трудовое население, ранее ими эксплуатируемое. В связи с этим против царской власти также выступала и церковь, главным образом в лице Нерсеса I. Однако все протесты последних, были игнорируемы Аршаком. В 359 году, во время вторжения персидских войск шахиншаха Шапура II в южные провинции Армении, нахарары присоединились к ним и, воспользовавшись затруднительным положением Аршака, который бежал в Иверию, напали на Аршакаван. Жители города подверглись поголовному истреблению, за исключением грудных младенцев, которых нахарары планировали увезти с собой в качестве будущих рабов, однако прибывший туда вскоре Нерсес I, велел освободить младенцев и назначил им питание и кормилиц. Сам город был стёрт с лица земли.

В дальнейшем крепость Даройнк была перестроена Багратидами, и до середины V века являлась их резиденцией. В начале X века город был занят амиром Азербайджана Юсуфом ибн-абу-с-Саджом, но вскоре отбит ишханом, из династии Арцрунидов — Гагиком Абумрваном (Арцруни). В 1020 году крепость и город были взяты византийцами, а в 1070-х годах отвоёваны Сельджуками. В 1380-х годах город на короткое время был занят войсками Тамерлана.

В османскую эпоху

В 1555 году по результатам Амасийского мирного договора, завершившим турецко-персидскую войну 1514—1555 годов и разделивший Армению и Грузию между Османской империей и сефевидским Ираном, город отходил к первой.

Во второй половине XVI века регион стал заселяться курдскими племенами, преимущественно персидскими. К власти в Баязете пришла знатная курдская династия Джылдырогулларов, которая вплоть до середины XIX века продолжала контролировать и управлять всем регионом, с переходом власти от отца к сыну. Баязетский пашалык, формально входивший в состав Османской империи, сохранял статус полуавтономной провинции, а его правители, наречённые титулом паши, находились в нём в качестве феодальных владельцев. Последние были освобождены от налогов, но на них были возложены такие обязанности, как: строительство за свой счёт укреплений и содержание в них турецких гарнизонов с обеспечением их продовольствием, оружием (включая пушки) и боеприпасами. Кроме того в пашалыке на разных управляющих должностях находились турецкие госчиновники. С определённой недоброжелательностью к баязетским правителям относились управляющие соседними пашалыками, которые с некоей «завистью» смотрели на значительную степень независимости и самостоятельности Баязета.

В конце августа 1828 г. Баязет был взят князем Чавчавадзе, который затем в 2 недели покорил весь Баязетский санджак. В июне 1829 года ванский паша, пользуясь движением русских к Эрзеруму, приступил к крепости, где оставалось около 2000 человек под начальством генерал-майора Попова. Несмотря на огромное превосходство сил неприятеля, русские отбили все его атаки; но в течение 2-дневного почти непрерывного боя гарнизон потерял убитыми 4 офицеров и 73 рядовых; ранены же и контужены были все офицеры (21) и 300 ниж. чинов. В апреле 1877 г. Баязет был занят отрядом генерал-лейтенанта Тергукасова, который затем двинулся дальше, оставив в городе небольшой гарнизон под командованием подполковника А. Ковалевского. Комендантом баязетской цитадели был назначен капитан Ф. Штокович. 24 мая Ковалевского на своём посту сменил подполковник Г. Пацевич. 6 июня турки в числе 11 000 человек под командованием бригадного генерала А. Фаик-паши заняли город и блокировали в его цитадели русский гарнизон в числе около 1700 человек. 8 июня турецкие войска предприняли штурм цитадели, но были отбиты, после чего курдские ополчения разграбили город, произведя в нём поголовное истребление армянского населения. В течение 23 дней гарнизон отражал все атаки турок, а 28 июня был, наконец, спасён войсками Эриванского отряда генерала Тергукасова, который вслед за тем оставил Баязет. В течение осады гарнизон потерял убитыми и ранеными 10 офицеров и 276 нижних чинов. После войны по условиям Сан-Стефанского мирного договора Баязет и прилегающие к нему территории были уступлены России. Но по решениям Берлинского конгресса Баязет и Алашкертская долина были возвращены Турции. В Первую мировую русским войскам снова пришлось штурмовать крепость Баязет.

Из иллюстрированного журнала «Искры» от 9 ноября 1914 г. № 44:

Русско-турецкая война. Вероломное нападение 16-го окт. турецко-немецкого флота на мирные города нашего Черноморья получило достойный ответ со стороны России. 20-го последовало объявление войны Турции. Наши кавказские войска перешли границу и 21-го окт. заняли турецкую крепость Баязет. В предшествовавшие войны с Турцией наши войска не раз уже брали эту крепость, но всякий раз, под давлением европейской дипломатии, мы вынуждены были при заключении мира возвращать её Турции. 25-го окт. наша эскадра, подойдя к Сонгулдакскому порту, разрушила портовые сооружения и мастерские, потопила стоявший у пристани пароход. Тут же, в открытом море, эскадра застигла и потопила четыре турецких военных транспорта с войсками и военным материалом — автомобилями, аэропланами и орудиями. Транспорты шли к кавказской границе. С тонущих судов были подобраны и взяты в плен 248 человек, в том числе несколько германских офицеров с важными документами.

Транзитный путь

Через город издревле проходил великий шёлковый путь. Баязет находился на скрещивании дорог из Эрзерума в Тавриз и из Эривани в Алашкерт. Через первый — проходила большая транзитная дорога из Европы в Индию, через второй — велась торговля с Россией. По первому пути ещё в первой половине XIX века только английских товаров ежегодно в Персию провозилось на сумму 750 000 фунтов стерлингов. Одной из причин прохождения торгового пути через Баязет было то, что южнее проживали «разбойничьи» племена курдов и езидов.

С открытием в 1869 году Суэцкого канала, соединившего Средиземное и Красное моря, для выхода в Индийский океан, караванная торговля в огромной степени снизилась. В связи с этим Баязет утратил своё торговое значение и пришёл в упадок, а главной деятельностью местных жителей (армян и курдов) стала контрабанда. Город продолжал иметь только важное стратегическое значение в военном плане. По отзыву русских участников кампании 1877—1878 годов, также принимавших участие в предыдущей кампании 1853—1856 годов:

«… Баязет неузнаваем; тогда можно было достать всё; были открыты порядочные магазины с английскими и французскими произведениями , кофейни в восточном вкусе и даже некоторые увеселительные места; кроме того, проезжало из Эрзерума в Тавриз много караванов, которые открывали мелочную торговлю при встрече с нашими войсками; в настоящее же время ничего подобного нет; если встречались караваны, то всегда редко и мелочной торговли не вели вовсе».

См. также

• Оборона Баязета
• Массовые убийства в Баязете (1877)
• Баязет (роман)
• Баязет (телесериал)

Отрывок, характеризующий Догубаязит

– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.