Бэр, Макс

Макс Бэр
Общая информация
Полное имя:	англ. Maximilian Adalbert Baer
Прозвище:	(англ. Livermore Larupper)
Гражданство:	США США
Весовая категория:	тяжёлый вес
Профессиональная карьера
Первый бой:	16 мая 1929
Последний бой:	4 апреля 1941
Количество боёв:	81
Количество побед:	68
Побед нокаутом:	52
Поражений:	13
Ничьих:	0
Несостоявшихся:	0

Макс Бэр (англ. Max Baer, полное имя Максимилиан Адальберт Бэр, нем. Maximilian Adalbert Baer; 11 февраля 1909, Омаха, штат Небраска, США — 21 ноября 1959, Голливуд, штат Калифорния, США) — американский боксёр-профессионал и актёр, чемпион мира в тяжёлом весе в 1934—1935 годах. Член Международного зала боксёрской славы с 1995 года и Международного еврейского спортивного зала славы с 2010 года.

Биография

Макс Бэр родился в семье принявшего протестантство еврея Якова Бера. Макс начал карьеру профессионального боксёра в 1929 году в возрасте 22 лет и выиграл 22 из своих первых 24 матчей, в том числе девять нокаутом в первом раунде. Он быстро зарекомендовал себя как опасный соперник на ринге, в 1930 году отправив одного из своих соперников — Фрэнки Кэмпбелла — в нокаут, после которого тот скончался. Бэру было предъявлено обвинение в убийстве, но впоследствии он был оправдан, хотя на год отстранён от участия в боях в штате Калифорния.

После этого Бэр на несколько месяцев прервал выступления, а затем проиграл четыре из шести следующих боёв, в частности из-за того, что опасался переходить в атаку. Кроме того, в боях с сильными соперниками стали ясны недостатки его техники. Один из его победителей, будущий член Международного зала боксёрской славы Томми Лаугран, объяснил Бэру, что тот делает слишком широкий замах и даёт понять противнику, какой удар он готовит. Укоротить удар Бэру помог Джек Демпси, и в дальнейшем следивший за его карьерой.

Когда Бэр восстановил мощь своих ударов, он снова стал опасен для соперников. В 1932 году после его нокаута с ринга унесли без сознания бывшего претендента на звание чемпиона мира Эрни Шаафа. Вскоре после этого Шааф принял участие в бою с итальянцем Примо Карнерой и умер, не приходя в сознание, после нокаута. Эту смерть частично связывали с травмой, полученной в бою с Бэром.

В 1933 году Бэр на «Янки-стэдиум» в Нью-Йорке встретился в матче с известным немецким боксёром, любимцем Гитлера Максом Шмелингом. На глазах у 60 тысяч зрителей Бэр выступавший на ринге со Звездой Давида нанёс своему сопернику сокрушительное поражение: хотя бой не закончился нокаутом, рефери остановил его в десятом раунде за явным преимуществом американца. Эта победа обеспечила Бэру участие в матче за мировой титул в тяжёлом весе против Карнеры. Этот бой состоялся 14 июня 1934 года на «Мэдисон-Сквер-Гарден-Боул» в присутствии 50 тысяч зрителей и окончился победой Бэра нокаутом в 11-м раунде после того, как он посылал Карнеру в нокдаун по разу в каждом из десяти предшествующих раундов.

После победы над Карнерой Бэр расслабился, наслаждаясь обретённой известностью. Он вёл роскошную жизнь, завёл многочисленных любовниц, в том числе актрис театра и кино, и сам начал сниматься в кино, сыграв в фильме «Боксёр и леди» (запрещённом в нацистской Германии из-за его еврейских корней). Ровно через год после завоевания звания чемпиона мира, 13 июня 1935 года, он вышел на ринг против Джеймса Брэддока, чтобы защищать титул. Однако Бэр в этом матче был далёк от своей лучшей формы, выступал с повреждённой правой рукой и в целом не воспринимал бой слишком серьёзно, и в итоге судьи после 15 раундов провозгласили новым чемпионом Брэддока.

После потери титула Бэр выступал на ринге ещё шесть лет, проведя 34 боя, из которых победил в 30. После окончания спортивной карьеры он продолжал сниматься в кино, а также выступал в ночных клубах с комическими программами — как в одиночку, так и в дуэте с другим боксёром-актёром Макси (Слапси) Розенблумом. Макс Бэр также подвизался в качестве рефери и судил матчи в боксе и реслинге. Его сын, Макс Бэр-младший, сделал успешную телевизионную карьеру, запомнившись зрителям многолетним участием в сериале «Деревенщина из Беверли-Хиллс».

Всего за годы профессиональной карьеры Макс Бэр провёл 83 боя, из которых победил в 70, в том числе в 52 — нокаутом. Из 13 поражений — 3 нокаутом, 8 решением судей, 2 из-за нарушений правил. Успехи Бэра в профессиональном боксе были отмечены после его смерти. Его имя было включено в списки ряда залов боксёрской славы, в том числе Всемирного зала славы бокса в 1981 году и Международного зала боксёрской славы в 1995 году. В 2003 году журнал «Ring» поставил его на 22-е место в списке ста лучших «панчеров» в истории, а в 2010 году его имя было включено в списки Международного еврейского спортивного зала славы.

Ссылки

• [boxrec.com/list_bouts.php?human_id=012077&cat=boxer Бэр, Макс] (англ.) — статистика профессиональных боёв на сайте BoxRec
• [www.ibhof.com/pages/about/inductees/oldtimer/baer.html Биография] на сайте Международного зала боксёрской славы  (англ.)
• [www.jewishsports.net/BioPages/Maximilian-Baer.htm Биография] на сайте Международного еврейского спортивного зала славы  (англ.)

Отрывок, характеризующий Бэр, Макс

– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».