Беато, Феликс

Фе́ликс Беа́то
Felice Beato
Портрет Феликса Беато, 1866 год. Автор неизвестен.
Дата рождения:	1832(1832)
Место рождения:	Венеция
Дата смерти:	29 января 1909(1909-01-29)
Место смерти:	Флоренция

Фе́ликс Беа́то, Фели́че Беа́то (англ. Felix Beato, англ. Felice Beato, 1832 — 29 января 1909) — путешественник и один из первых британских фотографов, который начал снимать Восточную Азию, а также один из первых военных фотографов. Известен своими панорамами, жанровыми работами, портретами, видами и ландшафтами Средиземноморья и Азии. Его работы освещают Крымскую войну, Индийское национальное восстание 1857 года, Вторую опиумную войну и Войну Босин.

Биография

Происхождение

Долгое время точные даты рождения и смерти Феликса Беато были неизвестны. Лишь в 2009 году было обнаружено его свидетельство о смерти, из которого следует, что он родился в 1832 году в Венеции. По-видимому, ещё в первые годы жизни (в 1833 или 1834 году) он оказался на острове Корфу в государстве Объединённые Штаты Ионических Островов, которое являлось протекторатом британского правительства. Однако ещё в 1797 году Корфу был территорией Венецианской республики, затем владением Франции и только в 1815 году перешёл под британское управление. Поэтому в некоторых исторических записях Беато упоминается как итальянец. Таким образом он был британским подданным, итальянского происхождения.

Ранние годы

Феликс Беато приобрёл свою первую фотокамеру в Париже в 1851 году. В 1850 году на Мальте Беато встречает фотографа Джеймса Робертсона, который до этого работал гравировщиком в имперском османском монетном дворе, в 1851 году они вместе едут в Константинополь. В 1853 году Робертсон и Беато становятся партнёрами и начинают фотографировать вместе, в этом же году или же в 1854 году они открывают собственную фирму и называют её «Робертсон и Беато», в Константинополе открывается их фотостудия. В 1854 году они вместе с братом Антонио Беато отправляются на Мальту, в 1856 году в Грецию и в 1857 году в Иерусалим. Некоторое количество фотоснимков подписаны «Робертсон, Беато и Ко», где под Ко видимо имеется в виду именно Антонио.

В конце 1854 или в начале 1855 года Джеймс Робертсон женился на сестре братьев Беато — Леониде Марии Матильде Беато. У них было 3 дочери: Катерина Грейс (р. 1856), Эдит Маркон Вёрдженс (р. 1859) и Хелен Беатрук (р. 1861).

Крымская война

В 1855 году Феликс Беато и Джеймс Робертсон отправились в Крым в Балаклаву. Феликс Беато был военным фотографом Крымской войны, в своих фотоальбомах он старался предельно точно воссоздать хронологию событий, даже если съёмка была непоследовательной. Стоит отметить, что технические возможности того времени оставляли желать лучшего, поэтому фотографии были статичны и не могли передать, к примеру, триумф после победы или боль и страдания побеждённых, хотя именно этого хотел Феликс Беато.

Индия

В феврале 1858 года Феликс Беато приезжает в Калькутту и путешествует по Северной Индии, чтобы задокументировать последствия индийского национального восстания 1857 года. В течение этого времени он, возможно, впервые сфотографировал трупы. Есть мнение, что по крайней мере на одной его фотографии дворца Сикандар Баг в Лакхнау он откапывал и перекладывал остатки индийских повстанцев таким образом, чтобы усилить драматический эффект (см. события в крепостях Таку). Также он посетил города: Дели, Канпур, Мирут, Варанаси, Амритсар, Агра, Шимла и Лахор.

Однако стоит помнить, что Беато был всё же коммерческим фотографом, а фотостудии в то время приносили гораздо более хороший и стабильный доход, чем исследовательские хронологические фоторепортажи. В 1859 году Феликс Беато открыл фотостудию в Калькутте. Как и другие коммерческие фотографы того времени, в фотостудии Феликс Беато занимался тиражированием своих снимков. Технология представляла собой следующую последовательность действий: прикрепление готовых изображений на гладкую поверхность при помощи специальных кнопок, повторное их фотографирование. Вследствие этого на некоторых его фотографиях по краям остались круглые следы от кнопок, также, естественно, что с каждым новым снимком терялось качество снимков, детали стирались и фотография становилась совершенно нерезкой.

В июле 1858 года к Феликсу Беато приехал его брат Антонио, но уже в декабре того же года последний покинул Индию по состоянию здоровья. Антонио Беато остановился в Египте в 1860 году, где через два года в 1862 году открыл фотостудию в Фивах.

Китай

В 1860 году Феликс Беато покинул фирму «Робертсон и Беато», хотя Робертсон продолжал использовать это название вплоть до 1867 года. Феликс Беато из Индии поехал фотографировать англо-французскую военную экспедицию в Китае в Второй Опиумной войне. Он прибыл в Гонконг в марте и сразу приступил к фотографированию города и его окраин, в том числе Кантон. Фотографии Феликса Беато являются одними из самых ранних фотографий Китая.

Будучи в Гонконге Беато встретил Чарльза Виргмана, карикатуриста и корреспондента газеты The Illustrated London News. Оба сопровождали англо-французские силы до залива Даляньвань, и позже в Бэйтан к крепостям Дагу в устье реки Хайхэ и в Пекин к окрестностям Летнего дворца. Иллюстрации Чарльза Виргмана для газеты The Illustrated London News часто основывались на фотографиях Феликса Беато, сделанных по пути.

Взятие крепостей Дагу

Фотографии Второй Опиумной войны Феликса Беато были первым документом военной компании, составленным из последовательных снимков с датами. Его фотографии крепостей Дагу показывают нарративный подход к воссозданию сражений. Снимки показывают подходы к фортам, последствия бомбардировок стен и фортификаций, разрушения в крепостях, включая тела погибших китайских солдат. В альбомах снимки расположены таким образом, чтобы воссоздать последовательность боя.

Снимки Феликса Беато погибших китайцев — он никогда не снимал погибших британцев или французов — показывают его манеру идеологической фотожурналистики. В результате фотографии представляют собой изображение военных успехов и военной мощи британского империализма, в том числе с коммерческой точки зрения основными покупателями его работ были британские солдаты, колониальные администраторы, торговцы и туристы. В Великобритании же снимками Беато оправдывали опиумные войны, а также другие колониальные войны. Фото Феликса Беато формировали и общественное мнение о Востоке.

Летний дворец

За Пекином в Летнем дворце, частной резиденции Китайского императора, Феликс Беато сделал серию фотографий, включая снимки павильонов дворца, храмов, живописного озера и садов. Некоторые из них, сделанные в период с 6 по 18 октября 1860 года, запечатлели здания, сожжённые Первой британской дивизией по приказу Лорда Элгина, как акт мести за пытки и убийство 20 членов Объединённой дипломатической миссии. Среди последних снимков Феликса Беато в Китае были портреты лорда Элгина, прибывшего в Пекин для подписания Пекинского трактата, и Принца Кунга, который расписывался за императора Сяньфена.

Великобритания

Беато вернулся в Англию к ноябрю 1861 года и в течение зимы продал более 400 фотографий Индии и Китая Генри Герингу, Лондонскому коммерческому фотографу портретисту. Геринг сдублировал и перепродал снимки. Стоимость коллекции снимков Китая Феликса Беато в 1867 году превосходила средний годовой доход (лат. per capita) в Англии и Уэльсе, а стоимость коллекции снимков Индии превосходила его почти вдвое.

Япония

В 1863 году Феликс Беато отправился в Йокогаму в Японию, где присоединился к Чарльзу Виргману, находившемуся там с 1861 года. Они организовали фирму «Беато и Виргман, художники и фотографы», существовавшую с 1864 по 1867 годы. Виргман опять делал рисунки с фотографий, сделанных Беато, в то время как Феликс Беато фотографировал некоторые наброски и работы Чарльза Виргмана. Японские фотографии Беато включают портреты, жанровые фотографии, пейзажи, панорамы городов, а также виды одной из пяти важнейших дорог периода Эдо: Токайдо, относящиеся к рисункам укиё-э японских художников Утагавы Хиросигэ и Кацусики Хокусай. Это было очень важное время для фотографирования, так как иностранный доступ в страну был сильно ограничен Сёгунатом. Снимки Феликса Беато уникальны не только своим качеством, но и в связи с редкостью фотографических изображений периода Эдо Японии.

Феликс Беато, пребывая в Японии, был очень активен. В сентябре 1864 года он был официальным фотографом военной экспедиции к Симоносеки. В следующем году Беато сделал серию видов города Нагасаки и его окрестностей. С 1866 года с Феликса Беато очень часто рисовали карикатуры в газете «Японский Удар», основанной Виргманом. В октябре 1866 года пожар уничтожил большую часть Йокогамы, Беато потерял свою студию и негативы, следующие два года он усердно работал, создавая новый материал, воспроизводя потери. Результатом были два тома фотографий: Национальные типы, содержащие 100 портретных и жанровых работ, а также Виды Японии, содержащие 98 пейзажей и городских панорам. Многие фотографии были раскрашены вручную с помощью улучшенной японской акварельной техники и техники гравюры на дереве, применённой к европейской фотографии. С 1869 по 1877 годы Феликс Беато уже без Виргмана содержал студию в Йокогаме «Ф. Беато & Ко., фотографы» с ассистентом Г. Вулеттом и четырьмя японскими фотографами, и четырьмя японскими художниками. Кусакабе Кимбей, возможно, был одним из художников-ассистентов Беато, перед тем как стал сам фотографом. Феликс Беато фотографировал с одним из первых японских фотографов Уено Хирома и другими, а также, возможно, учил фотографии австрийского фотографа Раймунда фон Штильфрида.

В 1871 году Беато служил официальным фотографом морской экспедиции США адмирала Роджерса в Корею. Виды, снятые Феликсом Беато в этой экспедиции являются самыми ранними подтверждёнными фотографиями Кореи и её жителей. В Японии Феликс Беато, кроме фотографирования, владел землёй и несколькими фотостудиями, был консультантом по собственности, имел финансовый интерес в Йокогамском Гранд Отеле и был дилером импортных ковров и женских сумок. Несколько раз он появлялся в суде в разных качествах. 6 августа 1873 года Феликс Беато был назначен Генеральным консулом Греции в Японии — факт, косвенно подтверждающий его рождение на на острове Корфу.

В 1877 году, Феликс Беато продал большую часть работ фирме Стилфрид и Андерсен, которые вскоре переехали в его студию. В свою очередь, Стилфрид и Андерсен продали работы итальянскому фотографу Адольфо Фарсари в 1885 году. После этой сделки Беато отошёл от фотографии на несколько лет, занявшись финансовыми спекуляциями и торговлей. 29 ноября 1884 года Феликс Беато покинул Японию и прибыл в Порт-Саид, Египет. В японских газетах было написано, что он потерял все свои деньги на йокогамской серебряной бирже.

Кроме копирования многочисленных снимков житейских сценок и жанровых портретов, привезённых им из Японии, Беато освоил технику цветной печати, то есть технику раскрашивания готовых изображений. Феликс Беато делал объёмные панорамы, например, панорама Петанга, практически без швов, была 2,5 метра в длину.

Панорама Йокогамы, Феликс Беато, 1863 - 1870.

Панорама Эдо, Феликс Беато, 1865-1866

Последние годы

C 1884 по 1885 годы Беато был официальным фотографом экспедиционных сил барона Г. Волселей, направленных в Хартум в Судан для помощи генералу Чарльзу Гордону. Ни одна фотография, сделанная Феликсом Беато в Судане, не сохранилась. В 1886 году он преподавал фотографию в «лондонском и провинциальном фотографическом обществе», однако уже в 1888 году он опять фотографировал в Азии, на этот раз в Британской Бирме. С 1896 года у него фотостудия, мебельный и антикварный бизнес в городе Мандалай, с отделениями в Рангуне. Известны по крайней мере 2 коллекции его работ в Бирме.

О последних годах жизни Феликса Беато, имя которого останется в истории репортажной, жанровой и пейзажной фотографии навсегда, практически ничего не известно. Вероятно, после 1899 года он уже не фотографировал, однако его фирма «Беато Лтд.» существовала вплоть до 1907 года, когда стала банкротом. Феликс Беато переехал в Италию и умер 29 января 1909 г. во Флоренции, как указано в недавно найденном свидетельстве о смерти, согласно этому документу, фотограф умер неженатым.

Вклад в мировое наследие

Наибольший вклад Феликса Беато состоит в том, что с помощью его фоторепортажей европейцы получили возможность узнать о жизни людей совершенно другой культуры, других стран и континентов, узнать что происходило в мире, а современное человечество имеет наглядное представление об обычаях и традициях своих предков. Феликс Беато повлиял на целое поколение фотографов, с которыми либо работал сам, либо которые видели его работы, можно перечислить следующих: Джеймс Робертсон, Кусакабе Кимбей, Хьюго Крафт, Раймунд фон Штильфрид, Адольфо Фарсари и другие. Феликс Беато в то же время показал, что, несмотря на совсем несовершенное оборудование, он добивался очень качественного изображения на фотографиях, передающего настроение, стиль, а также мировоззрение автора, уделял внимание правильному освещению, расположению объектов и людей. Феликс Беато часто фотографировал местное население таким образом, чтобы отобразить архитектурные или топографические особенности, поэтому иногда люди (или другие движущиеся объекты) получались размытыми или полупрозрачными. Такая размытость вообще характерна для фотографий XIX века. В основном Феликс Беато работал с альбуминовой серебряной печатью, сделанной по стеклянным негативам, изготовленным по мокроколлодионному процессу. Также Беато один из первых освоил и применял технику цветной печати и тонирование. Феликс Беато опять же один из первых стал снимать панорамы, где тоже добился удивительного для того времени качества, панорамы получались практически без швов и стыков.

В настоящее время его фотографии находятся в очень многих частных коллекциях, так как они перепечатывались как самим автором, так и новыми владельцами для последующих продаж. Достаточно перечислить некоторые всемирно известные музеи на разных континентах, чтобы понять как широко представлены его работы: Национальная галерея Шотландии, Музей Гетти, Музей Орсе, Национальная Галерея Виктории, Музей Виктории и Альберта, Музей искусств Кливленда, Музей Людвига, Российский государственный архив кинофотодокументов.

Литература

• Terry Bennett: Early Japanese Images. Charles E. Tuttle Company, Rutland Vermont 1996. ISBN 0-8048-2029-5
• John Clark: Japanese Exchanges in Art, 1850s to 1930s with Britain, continental Europe, and the USA. Papers and Research Materials. Power Publications, Sydney 2001. ISBN 1-86487-303-5
• Vidya Dehejia: India through the Lens — Photography 1840—1911. Freer Gallery of Art and Arthur M. Sackler Gallery. Ahmedabad Mapin Publishing, Washington D.C. 2000. ISBN 3-7913-2408-X
• Sebastian Dobson: 'I been to keep up my position': Felice Beato in Japan, 1863—1877 und Reflecting Truth: Japanese Photography in the Nineteenth Century. Herausgegeben von Nicole Coolidge Rousmaniere und Mikiko Hirayama. Hotei Publishing, Amsterdam 2004. ISBN 90-74822-76-2
• en:Helmut Gernsheim: Geschichte der Photographie — Die ersten Hundert Jahre. Propyläen Verlag, Wien 1983. ISBN 3-549-05213-8
• Helmut Gernsheim: The Rise of Photography, 1850—1880, The Age of Collodion. Thames and Hudson Ltd, London 1988. ISBN 0-500-97349-0
• David Harris: Of Battle and Beauty. Felice Beato’s Photographs of China. Santa Barbara Museum of Art, Santa Barbara 1999. ISBN 0-89951-101-5
• Beaumont Newhall: Geschichte der Photographie. Schirmer-Mosel, München 1998. ISBN 3-88814-319-5
• Nissan N. Perez: Focus East. Early Photography in the Near East, 1839—1885. Harry N. Abrams, New York 1988. ISBN 0-8109-0924-3
• Claudia Gabriele Philipp, Dietmar Siegert und Rainer Wick (Hg.): Felice Beato in Japan — Photographien zum Ende der Feudalzeit 1863—1873. Edition Braus, Heidelberg 1991. ISBN 3-925835-79-2
• Auer, Michèle i Michel Auer. Encyclopédie internationale des photographes de 1839 à nos jours/Photographers Encyclopaedia International 1839 to the Present (Hermance: Editions Camera Obscura, 1985).
• [www.art-antiques.ch/exhibitions/2003/photograph/artist/Beato/index.html Bachmann Eckenstein Art & Antiques]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Banta, Melissa i Susan Taylor, eds. A Timely Encounter: Nineteenth-Century Photographs of Japan (Cambridge, Massachusetts: Peabody Museum Press, 1988).
• Bennett, Terry. 'Early Japanese Images' (Rutland, Vermont: Charles E. Tuttle Company, 1996).
• [www.old-japan.co.uk/article_korea.html Bennett, Terry. Felice Beato and the United States Expedition to Korea of 1871, Old Japan]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Bennett, Terry. Korea: Caught in time (Reading, UK: Garnet Publishing Limited, 1997).
• [www.ideageneration.co.uk/PRESS%20OFFICE/PL%20Galleries/frieze_01-40.htm Bernard J Shapero Rare Books London, at Ideageneration.co.uk, Photo-London]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Best, Geoffrey. Mid-Victorian Britain, 1851-75 (Londyn: Fontana Press, 1971).
• Blau, Eve i Edward Kaufman, eds. Architecture and Its Image: Four Centuries of Architectural Representation, Works from the Collection of the Canadian Centre for Architecture (Montréal: Centre Canadien d’Architecture/Canadian Centre for Architecture, 1989).
• [www.bu.edu/art/webPages/exhibBattle.html Boston University Art Gallery. Of Battle and Beauty: Felice Beato’s Photographs of China]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Broecker, William L., ed. International Center of Photography Encyclopedia of Photography (Nowy Jork: Pound Press, Crown Publishers, 1984).
• [www.brown.edu/Facilities/University_Library/collections/askb/beato/beato.html Brown University Library; Anne S. K. Brown Military Collection: Photographic views of Lucknow taken after the Indian Mutiny]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• [www.cca.qc.ca/collectionenligne/fiches/fiches15.asp?ID=Beato%2C+Felice&origineObject=PH1979:0482:001-002&ficheType=2&langue=2 Canadian Centre for Architecture; Collections Online, s.v. «Beato, Felice»]. Dostęp 29 września 2005.
• [www.cca.qc.ca/collectionenligne/fiches/fiches15.asp?id=31889&ficheType=1&langue=2 Canadian Centre for Architecture; Collections Online, «Panorama of Edo (now Tokyo)», PH1981:0809:001-005]. Dostęp 10 marca 2006.
• Clark, John. Japanese Exchanges in Art, 1850s to 1930s with Britain, continental Europe, and the USA: Papers and Research Materials (Sydney: Power Publications, 2001).
• Clark, John, John Fraser, and Colin Osman. «A revised chronology of Felice (Felix) Beato (1825/34?-1908?)». In Japanese Exchanges in Art, 1850s to 1930s with Britain, Continental Europe, and the USA: Papers and Research Materials. (Sydney: Power Publications, 2001).
• Dehejia, Vidya, et al. India through the Lens: Photography 1840—1911 (Waszyngton: Freer Gallery of Art and Arthur M. Sackler Gallery; Ahmedabad: Mapin Publishing; Munich, Prestel, 2000).
• Dobson, Sebastian. «'I been to keep up my position': Felice Beato in Japan, 1863—1877», in Reflecting Truth: Japanese Photography in the Nineteenth Century, ed. Nicole Coolidge Rousmaniere, Mikiko Hirayama (Amsterdam: Hotei Publishing, 2004)
• Dobson, Sebastian. «Yokohama Shashin». In Art & Artifice: Japanese Photographs of the Meiji Era — Selections from the Jean S. and Frederic A. Sharf Collection at the Museum of Fine Arts, Boston (Boston: MFA Publications, 2004), 16, 38.
• [www.geh.org/ne/mismi3/india_sum00001.html George Eastman House: «India»; «Technology and War»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Gernsheim, Helmut. The Rise of Photography: 1850—1880: The Age of Collodion (Londyn: Thames and Hudson Ltd., 1988).
• [www.luminous-lint.com/_switchbox.php?action=ACT_SING_TH&p1=233 Griffiths, Alan. Second Chinese Opium War (1856—1860), Luminous-Lint]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Harris, David. Of Battle and Beauty: Felice Beato’s Photographs of China (Santa Barbara: Santa Barbara Museum of Art, 1999).
• Masselos, Jim and Narayani Gupta. Beato’s Delhi 1857, 1997 (Delhi: Ravi Dayal, 2000).
• [www.visasia.com.au/programmes/arts_of_asia/arts_of_india_2004/the_photographers_gaze_seeing_19th_century_india Masselos, Jim. The Photographer’s Gaze: Seeing 19th Century India, VisAsia].
• [www.museeniepce.com/book3.php?folder_code=63 Musée Nicéphore Niépce; Collection du musée Niépce. Thé/Laque/Photographie]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• [oldphoto.lb.nagasaki-u.ac.jp/en/list.php?req=1&target=Beato Nagasaki University Library; Japanese Old Photographs in Bakumatsu-Meiji Period, s.v. «F. Beato»]. Dostęp 24 stycznia 2007.
• [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchresult.cfm?word=Beato%2C%20Felice&s=3&notword=&f=4&cols=4 The New York Public Library, s.v. «Beato, Felice»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Osman, Colin. «Invenzione e verità sulla vita di Felice Beato». In 'Felice Beato: Viaggio in Giappone, 1863—1877', eds. Claudia Gabriele Philipp, et al. (Mediolan: Federico Motta, 1991), str. 17
• Oztuncay, Bahattin. James Robertson: Pioneer of Photography in the Ottoman Empire (Stambuł: Eren, 1992), 24-26.
• Pare, Richard. Photography and Architecture: 1839—1939 (Montréal: Centre Canadien d’Architecture/Canadian Centre for Architecture; Nowy Jork: Callaways Editions, 1982).
• [www.pem.org/collections/photography.php Peabody Essex Museum Collections; Photography]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Perez, Nissan N. Focus East: Early Photography in the Near East, 1839—1885 (Nowy Jork: Harry N. Abrams, Inc. 1988).
• [hearstmuseum.berkeley.edu/exhibitions/photo/beato.html Phoebe A. Hearst Museum of Anthropology. The World in a Frame: Photographs from the Great Age of Exploration, 1865—1915, s.v. «Felice Beato»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• [www.frontlineonnet.com/fl1815/18150640.htm Rahman, Ram. Camera Indica: Photography as history and memory in the 19th century], Frontline Volume 18, Issue 15, 21 July — 3 August 2001. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Robinson, Bonnell D. «Transition and the Quest for Permanence: Photographer and Photographic Technology in Japan, 1854-1880s». In A Timely Encounter: Nineteenth-Century Photographs of Japan, ed. Melissa Banta, Susan Taylor (Cambridge, Massachusetts: Peabody Museum Press, 1988), 48.
• Rosenblum, Naomi. A World History of Photography (Nowy Jork: Abbeville Press, 1984).
• Turner, Jane, ed. The Dictionary of Art, vol. 3 (Nowy Jork: Grove, 1996).
• [www.getty.edu/vow/ULANFullDisplay?find=beato&role=&nation=&prev_page=1&subjectid=500002985 Union List of Artists Names, s.v. «Beato, Felice»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• [www.vintageworks.net/search/result_list.php/256/Robertson%2C+James Vintage Works, Ltd., s.v. «Robertson, James»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• [www.vintageworks.net/search/result_list.php/256/Robertson%2C+James+and+Beato%2C+Felice Vintage Works, Ltd., s.v. «Robertson, James and Beato, Felice»]. Dostęp 3 kwietnia 2006.
• Zannier, Italo. Antonio e Felice Beato (Wenecja: Ikona Photo Gallery, 1983).
• Zannier, Italo. Verso oriente: Fotografie di Antonio e Felice Beato (Florencja: Alinari, 1986).
• [portal.dnb.de/opac.htm?method=simpleSearch&query=118987186 Беато, Феликс] в Немецкой национальной библиотеке

Отрывок, характеризующий Беато, Феликс

Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.