Бедная Настя
Поделись знанием:
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
(перенаправлено с «Бедная Настя (телесериал)»)
| Бедная Настя | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| В ролях |
Елена Корикова |
| Композитор | |
| Страна | |
| Количество серий |
127 |
| Производство | |
| Продюсер | |
| Режиссёр |
Пётр Штейн |
| Сценарист |
Лиза Сейдмен |
| Хронометраж |
40 мин. |
| Трансляция | |
| Телеканал |
|
| На экранах |
с 31 октября 2003 |
| Ссылки | |
| IMDb | |
«Бедная Настя» — российская историческая теленовелла, транслировавшаяся также в 34 странах мира[1]. Сериал основан на псевдоисторических событиях, в нём фигурируют как исторические персонажи, но с вымышленными обстоятельствами и сюжетными линиями, так и полностью вымышленные. Это оригинальный российский сериал.
Содержание
Сюжет
1839 год. Во главе страны — император Николай I. Повзрослевший наследник престола Александр не утруждает себя государственными делами, предпочитая балы и любовные интриги.
Тем временем, в провинции живут обычной для того времени жизнью две богатые семьи — князья Долгорукие и бароны Корфы. Их поместья располагаются по соседству, а главы семей являются давними друзьями. Из подрастающего поколения у Корфов, кроме молодого барона Владимира, проживает формально крепостная сирота, фактически воспитанница пожилого барона — Анна Платонова. Анна — талантливая девушка, прекрасно поёт и играет на сцене. В поместье у неё имеется завистница — мелочная и злая крепостная Полина. Полина тоже сирота, подброшенная к дверям дома, и воспитанная кухаркой Варварой.
Пожилой барон Корф вырастил Анну, как свою родную дочь, он её любил и всегда мечтал, чтобы та выступала на сцене императорского театра. Вся знать видит в Анне талант, и никто не сомневается в её будущем. Но никто и не знает, что она крепостная, выросшая в роскоши. Вскоре тайна эта откроется. В Анну влюбляется молодой князь Михаил Репнин, который не подозревает о её происхождении. Владимир Корф — сын Ивана Корфа, молодой надменный поручик, питает к Анне сложные чувства. Он влюблён в неё, рос вместе с ней и не хочет делить с ней отцовскую любовь. Но Михаил Репнин и Владимир Корф — лучшие друзья.
Привычный ритм жизни нарушает исчезновение князя Петра Долгорукого, а затем и внезапная смерть старшего барона Корфа от отравления индийским ядом. Большое влияние получает княгиня Мария Долгорукая, движимая страстями и совершающая одно за другим безумные действия. Она манипулирует своими дочерьми и мечтает завладеть соседским поместьем Корфов. Её старшая дочь Елизавета, романтичная, взбалмошная, решительная особа, влюблена во Владимира Корфа. Мать, однако, пытается выдать девушку за ненавистного той пожилого Андрея Забалуева, предводителя уездного дворянства.
Владимир Корф на балу-маскараде приглашает на танец красавицу Ольгу Калиновскую — первую фрейлину императрицы и возлюбленную наследника Александра, который и уводит её оскорбительным для барона способом. Не узнав за маской царственную особу, Владимир Корф вызывает Александра на дуэль. На дуэли чудесным образом (после неудачной попытки Владимира застрелиться) никто не оказывается пострадавшим, но слухи о ней доходят до императора, который видит в этом измену престолу, за что Владимир и его друг, адъютант цесаревича — Михаил Репнин, чудом избежав расстрела, лишаются всех званий и попадают под пристальнейшее наблюдение главы Третьего Отделения Александра Бенкендорфа. А Ольга Калиновская отправляется «от греха подальше» в ссылку в родную Польшу, где ей по высочайшему велению предстоит выйти замуж за немолодого уже дальнего родственника. В отместку Александр соглашается жениться на Марии Гессен-Дармштадтской, которая по мнению императрицы, будет совсем не подходящей партией из-за слухов о её незаконном рождении.
Сестра Михаила, фрейлина императрицы Наталия Репнина, умная и сообразительная девушка — единственная, кому Ольга Калиновская может рассказать о своей любви. Наташа не скрывает своей неприязни к Владимиру Корфу, считая его виновным во всех проблемах брата. Наталия влюблена в друга Владимира Корфа — Андрея Долгорукого, сына княгини Марии Долгорукой. Андрей Долгорукий обожает сестёр, маменьку и отца, человек очень добрый, но бесхарактерный.
Но самые страшные тайны скрыты в избушке, затерянной где-то в лесах между поместьями Корфов и Долгоруких. Там живёт Сычиха, которую все считают колдуньей. И только она знает ответ на самый главный вопрос.
В конце сериала выясняется основная тайна: Анна Платонова (крещёная, как Анастасия) — дочь князя Петра Долгорукого и его любовницы, бывшей крепостной Долгоруких — Марфы. Старый барон Корф, желая сохранить честь семьи друга, обеспечивал их тайные встречи в своём поместье. После рождения ребёнка Петра Долгорукого и Марфы Иван Корф сказал Марфе, что ребёнок умер, освободил Марфу, а её дочь отдал в приёмную семью. В то время, Петру Долгорукому не сообщили, что Марфа родила от него дочь. После смерти приёмных родителей Анастасии Иван Корф взял её на воспитание и вырастил, как своего ребёнка, потому что всю жизнь испытывал чувство вины из-за того, что так поступил с Марфой. Спустя время, Мария Долгорукая узнала о том, что Пётр изменял ей с крепостной, а барон Иван Корф помогал любовникам и покрывал их тайные свидания. По этой причине княгиня Мария Долгорукая ненавидела и барона Ивана Корфа, и князя Петра Долгорукого.
В последней серии играют две свадьбы — Анны с Владимиром Корфом и Михаила Репнина с Елизаветой Долгорукой. В этой же серии изгоняют хитреца и вора — управляющего поместьем сначала Корфов, а затем Долгоруких — Карла Модестовича Шуллера. Княгиня Мария Долгорукая кается в своих злодеяниях и отправляется жить в монастырь. Мошенник Андрей Забалуев (предводитель уездного дворянства) отправляется в тюрьму, а Ольга Калиновская — в Польшу.
Персонажи
Поместье Корфов
- Иван Иванович Корф — старый барон, отец Владимира Корфа, лучший друг Петра Долгорукого. Потерял жену, имеет сына — молодого барона Владимира Корфа, и воспитанницу — формально крепостную Анну Платонову. Человек очень мягкий с теми, кого он любит, и строгий, но справедливый к своим крепостным. Четыре самые большие любви в жизни барона — покойная жена, сын Владимир, Сычиха и, конечно, любимая Анечка. И именно с Анной связана его самая большая тайна. Умер от индийского яда, подсыпанного в его бренди Марией Долгорукой.
- Владимир Иванович Корф — 24 года, сын Ивана Ивановича Корфа, племянник Сычихи, лучший друг Михаила Репнина, приятель Андрея Долгорукого. Красивый, но очень самоуверенный молодой человек. Поручик. Вырос вместе с Анной и всю жизнь делит с ней отцовскую любовь. Любовь же отца к Анне всегда вызывала во Владимире отторжение и презрение, граничащее с ненавистью, что усугублялось тем, что он был тайно в неё влюблён.
- Анна Петровна Платонова (Анастасия Петровна Долгорукая) — 20 лет, формально крепостная, воспитанница Ивана Ивановича Корфа, внебрачная дочь Петра Долгорукого и бывшей крепостной Марфы, единокровная (по отцу) младшая сестра Андрея, старшая сестра Лизы и Сони Долгоруких. Светлая, независимая, очень красивая, смелая, просто ангельски добрая. Обладает незаурядным актёрским талантом и чистым сильным голосом.
- Полина Пенькова — 20 лет, крепостная, завистница Анны. Полина — сирота, в младенчестве была подброшена в корзине к дверям поместья Корфов. Добрая повариха Корфов, Варвара, нашла её и воспитала. Полина отличается лёгким поведением.
- Карл Модестович Шуллер — управляющий имением Корфов, позже имением Долгоруких. Немец по происхождению, но отлично себя чувствует в России, хотя и порывается купить «в Курляндии» поместье. Прекрасно говорит по-русски, хорошо знает законы, что не мешает их ему регулярно нарушать. Модестович — мошенник, обманщик и фальсификатор. Был влюблён в Полину Пенькову.
- Варвара — повариха по званию и по призванию. Порядочность и справедливость — Варварин конёк. Варвара сыграла не последнюю роль в истории с Анастасией, буквой А и одеяльцем, чем спутала все карты в поисках дочери Долгорукого.
- Никита Хворостов — крепостной в доме Корфов, позже был освобождён и работал управляющим вместо Карла Модестовича. Был безответно влюблён в Анну Платонову, позже его любовью стала Софья, дочь Долгоруких. Никита — это палочка-выручалочка, для него не составит труда поднять перевернувшиеся сани и вытащить из медвежьей ямы случайно свалившуюся туда княжну.
Поместье Долгоруких
- Пётр Михайлович Долгорукий — муж Марии Долгорукой, отец Андрея, Лизы, Анастасии (Анны Платоновой) и Сони, лучший друг Ивана Корфа. В юности, будучи уже женатым на Марье Алексеевне, Пётр Долгорукий завёл связь с крепостной Марфой, встречаясь с ней у барона Ивана Корфа, хозяина этой крепостной. От этой связи рождается девочка, вокруг которой и закрутилась вся эта история. О дочери Петру не сообщают, Марфе же говорят, что девочка умерла. Вскоре княгиня Долгорукая накрывает любовников, и при попытке побега последних стреляет в мужа. Думая, что убила его, она убегает. Пётр считается погибшим, на самом же деле в течение года проживает с Марфой в старом поместье, пытаясь оправиться от ранения. Тайну исчезновения отца раскрывает его дочь Елизавета. Так Пётр водворяется в своём доме.
- Мария Алексеевна Долгорукая — жена Петра Долгорукого, мать Андрея, Лизы и Сони. С юности её интересовала во всём исключительно личная выгода. Стремится властвовать над окружающими, не говоря уже о собственных детях, от которых требуется беспрекословное повиновение. Способна на всё ради своих целей.
- Андрей Петрович Долгорукий — 24 года, единственный сын Петра и Марии Долгоруких, старший брат Лизы и Сони, единокровный старший брат Анастасии Долгорукой (Анны Платоновой), приятель Михаила Репнина и Владимира Корфа. Умён, благороден, но нерешителен. Жених Наталии Репниной, разрывается между ней и своей крепостной Татьяной Верёвкиной.
- Елизавета Петровна Долгорукая (Лиза) — 20 лет, старшая дочь Петра и Марии Долгоруких, младшая сестра Андрея и старшая сестра Сони, единокровная младшая сестра Анастасии Долгорукой (Анны Платоновой), лучшая подруга своей крепостной Татьяны Верёвкиной. Весёлая, бойкая, порывистая и нетерпеливая. Это истинный ребёнок, озорной и непослушный. Но ей невольно приходится повзрослеть со смертью отца. Первая её любовь — к далёкому и прекрасному Владимиру Корфу, который, конечно, существенно выигрывает в сравнении с Андреем Забалуевым, за которого мать вознамерилась выдать её замуж. Отважная и отчаянная, способная идти до конца. Не терпит несправедливостей и с головой окунается в чужие проблемы. Учится жертвовать собой ради других. Необыкновенная сила духа позволяет ей с честью выдержать выпавшие на её долю испытания.
- Софья Петровна Долгорукая (Соня) — младшая дочь Петра и Марии Долгоруких, младшая сестра Андрея и Лизы, единокровная младшая сестра Анастасии Долгорукой (Анны Платоновой), с ранних лет дружит со своей крепостной Татьяной Верёвкиной. Премилейшая девочка, всегда послушна и приветлива. Учится живописи. Гордость родителей.
- Татьяна Верёвкина — 20 лет, крепостная девушка Долгоруких, сирота. Честная, мягкая, преданная. Лучшая подруга Лизы, также с детства дружит с Соней. Татьяна с детства дружила с Андреем, сейчас она искренне любит его и страдает, не имея возможности бороться за него.
Императорский двор
- Николай I Павлович Романов — император, сын Софии Марии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской и Павла I, муж Шарлотты Прусской (Александры Фёдоровны Романовой), отец цесаревича Александра, великих князей Константина, Михаила и великой княжны Александры. На первом месте у него — благополучие России, жизнь и служение ей на благо. Жёсткий, прямолинейный человек, царь в полном понимании этого слова.
- Александра Фёдоровна (Шарлотта Прусская) — императрица, дочь Фридриха Вильгельма III и Луизы Августы Вильгельмины Амалии, жена императора Николая I, мать цесаревича Александра, великих князей Константина, Михаила и великой княжны Александры. Имя при рождении — Фридерика Шарлотта Вильгельмина, в православии получила имя Александра Фёдоровна. Родом из Пруссии, прусская принцесса. Мягкая, но несколько предвзятая.
- Александр Николаевич Романов — 21 год, наследник российского престола, цесаревич. Вспыльчивый, саркастичный, упрямый. Влюбчив. Жалеет, что родился наследником, хотел бы «жить, как хочется, и любить, кого хочется, а не кого должно». Умеет найти правильные слова, утешить, успокоить, развеселить. С трудом прощает людям их недостатки.
- Мария Гессен-Дармштадтская — принцесса, невеста цесаревича Александра, незаконнорожденная дочь принцессы Вильгельмины Баденской и её камергера, барона де Гранси. Поистине ангельское существо с нежным сердцем. Доверчива, наивна, всегда готова прийти на помощь, ей не откажешь в смелости, переживает чужие беды, как свои. Неглупа по природе, но от недостатка образования нередко оказывается в неприятном положении. Безумно влюблена в Александра и очень страдает от того, что он не отвечает ей взаимностью.
- Жуковский Василий Андреевич — поэт и романтик, незаконнорождённый сын помещика Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки Сальхи (в крещении — Елизаветы Дементьевны Турчаниновой), привезённой крепостными Бунина. Учитель цесаревича Александра. Всячески помогает и прикрывает Александра в его любовных делах. Поддерживает и помогает принцессе Марии.
- Бенкендорф Александр Христофорович — граф, шеф жандармов и одновременно главный начальник III отделения Собственной его Императорского Величества канцелярии, сын премьер-майора Христофора Ивановича Бенкендорфа и Анны Юлианы (баронессы Шиллинг фон Канштадт). Он верно служит императору, при этом не чураясь тайных сговоров с сомнительными осведомителями, одним из которых является Андрей Забалуев.
Другие персонажи
- Михаил Александрович Репнин — 24 года, старший брат Натальи Репниной, племянник Сергея Оболенского, лучший друг Владимира Корфа, приятель Андрея Долгорукого. Мужественный, благородный, упорный. Поэт, романтик от природы. Сердце молодого князя занимает хрупкая и нежная воспитанница старого барона Корфа Анна, о которой он грезит с первой встречи. Мучимый ревностью Владимир раскрывает Михаилу происхождение Анны. Прекрасный образ возлюбленной, который рисовал себе Михаил, неожиданно рушится, однако после долгих терзаний он всё же решает бороться за Анну и их совместное счастье, не замечая, как неумолимо угасают в нём прежние чувства. Чтобы как-то залечить эту рану, он с головой окунается в расследование, и здесь судьба сталкивает его с Елизаветой Долгорукой. Смелая и самостоятельная, она поражает князя своим совершенно не «кукольным» характером и решительными поступками. Она совсем не соответствует его представлению об идеальной девушке, но, как ни странно, именно в неё и влюбляется князь.
- Наталья Александровна Репнина — 21 год, младшая сестра Михаила Репнина, племянница Сергея Оболенского, невеста Андрея Долгорукого, фрейлина императрицы, затем — Марии Гессен-Дармштадтской, лучшая подруга Ольги Калиновской. Жизнерадостная, открытая, в то же время рассудительная, очень умная, решительная, находчивая, благородная и знающая себе цену. Очень дружна с цесаревичем Александром.
- Забалуев Андрей Платонович — предводитель уездного дворянства. Главных страсти — две: дети и деньги. Первую — тщательно скрывает вместе с настоящей женой в какой-то глуши, но настаивает на том, что сильно уж их любит. Человек подлый, низкий, мелочный, скупой, проиграл свои деньги в карты, женился на Елизавете Долгорукой из-за её приданого. На свадьбе настояла княгиня Мария Долгорукая.
- Ольга Калиновская — полячка, фрейлина императрицы и прекрасная возлюбленная цесаревича Александра, лучшая подруга Наталии Репниной. Ольга — красивая и знающая себе цену. Проявляет собой ярчайшее подтверждение старой истины: «Влюблённая женщина способна на многое, а отвергнутая — на всё». Наследник престола Александр страстно влюблён в Ольгу, однако у его родителей другие планы относительно невесты сына. Её насильно увозят в Польшу с тем, чтобы там выдать замуж за богатого старика-родственника. Потом Ольга возвращается в Россию под именем «Елена Болотова», но убедившись, что Александр её больше не любит, начинает мстить всем окружающим.
- Марфа — бывшая крепостная. В молодости эта красавица была крепостной Долгоруких и в их имении познакомилась с князем Петром Михайловичем Долгоруким, который не на шутку ею увлёкся. Потом Пётр Долгорукий продал её Корфам, чтобы беспрепятственно встречаться с ней в их поместье. Результатом романа стало рождение девочки Анастасии, которая тут же была разлучена с матерью добрым Иваном Ивановичем Корфом — так он предполагал спасти семейное счастье Петра Долгорукого и его жены. Сычиха, замешанная в этой истории, сообщила Марфе, что девочка умерла.
- Сычиха — самый загадочный персонаж сериала. Почти все считают её ведьмой. На самом деле, она — сестра матери Владимира Корфа. С молодости Сычиха была влюблена в Ивана Ивановича Корфа, но потом — после одного его поступка — его возненавидела. С самого начала сериала Сычиха знает все тайны и помогает их разгадать.
- Рада — молодая и красивая цыганка. Младшая сестра цыгана Седого, убитого Андреем Забалуевым. Рада любит князя Михаила Репнина, но не взаимно. Она знает, что хороша собой, и умеет этим пользоваться.
- Илья Петрович Штерн — немец по происхождению, доктор. Добрый и честный человек. Друг семьи Корфов.
Съёмочная группа
Производство
- Авторы сценария: Лиза Сейдмен, Елена Исаева, Ирина Пивоварова, Сергей Калужанов, Александр Коровкин, Виктория Авдеенко, Николай Анашкин, Елена Густова, Анатолий Ковалёв, Ольга Нагдасева, Юлия Изранова
- Режиссёры: Пётр Штейн, Алла Плоткина, Пётр Кротенко, Станислав Либин, Екатерина Двигубская, Александр Смирнов
- Композитор: Ирина Туманова
- Звукорежиссёр: Алексей Дмитриев
- Продюсер: Александр Акопов
- Художник по костюмам: Наталия Стыцюк
В ролях
- Елена Корикова — Анна Платонова (крещёная Анастасия), дочь Марфы и Петра Долгорукого, единокровная сестра (по отцу) Андрея, Лизы и Сони, воспитанница барона Корфа
- Даниил Страхов — Владимир Корф, барон, сын Ивана Корфа, племянник Сычихи, лучший друг Михаила Репнина, приятель Андрея Долгорукого
- Анна Табанина — княжна Елизавета «Лиза» Долгорукая, старшая дочь Петра и Марии Долгоруких, сестра Андрея и Сони, лучшая подруга Татьяны Верёвкиной, жена Андрея Забалуева
- Пётр Красилов — Михаил Репнин, князь, поручик, брат Наталии Репниной, племянник Сергея Оболенского, лучший друг Владимира Корфа, приятель Андрея Долгорукого
- Екатерина Климова — Наталья Репнина, сестра Михаила Репнина, племянница Сергея Оболенского, младшая фрейлина императрицы, лучшая подруга Ольги Калиновской, невеста Андрея Долгорукого
- Эммануил Виторган — князь Пётр Долгорукий, отец Андрея, Лизы, Сони, Анны Платоновой и муж Марии Долгорукой, лучший друг Ивана Корфа
- Ольга Остроумова — Мария Алексеевна Долгорукая, жена Петра Долгрукого, мать Андрея, Лизы и Сони, помещица
- Александр Филиппенко — Андрей Платонович Забалуев, Уездный предводитель дворянства
- Антон Макарский — Андрей Долгорукий, сын Петра и Марии Долгоруких, старший брат Лизы и Сони, приятель Михаила Репнина и Владимира Корфа
- Людмила Курепова — Софья Долгорукая, младшая дочь Петра и Марии Долгоруких, младшая сестра Андрея и Лизы, приятельница Татьяны Верёвкиной
- Владимир Качан — Бенкендорф
- Виктор Вержбицкий — император Николай I
- Алёна Бондарчук — императрица Александра Фёдоровна
- Анна Горшкова — Полина Пенькова, крепостная актриса
- Дмитрий Шевченко — Карл Модестович Шуллер, управляющий в поместье Корфа
- Альберт Филозов — Иван Иванович Корф, барон, отец Владимира Корфа, лучший друг Петра Долгорукого, герой войны 1812 года
- Игорь Дмитриев — Сергей Степанович Оболенский, дядя Михаила и Наталии Репниных, старый друг Ивана Корфа
- Дмитрий Исаев — цесаревич Александр
- Марина Александрова — принцесса Мария Гессен-Дармштадтская
- Марина Казанкова — Ольга Калиновская, полячка, лучшая подруга Наталии Репниной, бывшая возлюбленная Александра
- Александр Калягин — Василий Жуковский, поэт, воспитатель и наставник Александра, друг и поверенный царской семьи
- Светлана Тома — Сычиха, тётя Владимира Корфа
- Нина Усатова — Варвара, кухарка в имении барона Корфа
- Ольга Сёмина — Татьяна Верёвкина, крепостная Долгоруких. Лучшая подруга Лизы, приятельница Сони
- Алексей Осипов, Илья Соколовский — Никита Хворостов, конюх барона Корфа
- Александр Дзюба — Седой, цыган
- Теона Дольникова — Рада, молодая и красивая цыганка, младшая сестра Седого
- Мария Романова — Фрейлина императрицы
- Алексей Весёлкин — Константин, младший брат Александра
- Юрий Шибанов — Силантий, купец
- Сергей Астахов — Шишкин, помощник директора императорского театра
- Фархад Махмудов — посол Персии
- Лариса Шахворостова — Марфа, мать Анны Платоновой, бывшая любовница Петра Долгорукого, крепостная Петра Долгорукого, проданная Ивану Ивановичу Корфу
- Владимир Большов — Илья Петрович Штерн, врач, старинный друг Ивана Корфа
- Раиса Конюхова— Анфиса
- Дарья Лузина — княжна Ольга
- Светлана Аманова — мадам де Воланж
Трансляция сериала
Россия
Премьера теленовеллы состоялась 31 октября 2003 года на канале СТС. Сериал транслировался по будням в прайм-тайм в 20.00 часов (с повтором утром в 8.00 часов) до 30 апреля 2004 года.
«Бедная Настя» — первая российская теленовелла, транслировавшаяся на СТС, и первый проект компании «Амедиа». Успех сериала привёл к плодотворному дальнейшему сотрудничеству СТС и «Амедиа», результатом которого стали такие хиты как «Не родись красивой», «Адъютанты любви», «Моя прекрасная няня» и «Закрытая школа».
С 21 июня 2004 года сериал повторялся на канале «Россия». Сначала также в прайм-тайм по будням в 20.55 часов с утренним повтором в 8.45 часов[2]. Позднее, однако, трансляция была перенесена на 12.00 часов.
С 10 января 2006 года по многочисленным просьбам телезрителей очередной повтор «Бедной Насти» начался на CTC по будням в 17.30 часов[3]. Однако, уже в феврале 2006 года показ был перенесён на 12.00 часов, а в 17.30 начался очередной повтор «Зачарованных».
С 18 июля 2008 года «Бедная Настя» повторялась также на канале «Домашний» по будням в 17.00 часов с ночным плавающим повтором в 3-4 часа ночи.
С 12 мая 2011 года очередной повтор сериала начинается на телеканале SET Russia по будням в 15.55 с повтором глубокой ночью (плавающее время) и утром в 9.25 часов[4].
С 7 апреля 2014 года сериал «Бедная Настя» стал показываться на телеканале "Ю".
С 19 февраля 2016 года теленовелла ежедневно выходит в эфире краевого телеканала "Енисей" (Красноярский край).
Украина
Украинская премьера «Бедной Насти» (укр. Бідна Настя) состоялась одновременно с российской премьерой — 31 октября 2003 года на канале «1+1» в 20.15 часов с повтором в 14.50.
С 1 декабря 2004 украинский телеканал ТЕТ повторил «Бедную Настю» по будним вечерам в 21.00[5]. Кроме того, сериал был ещё раз повторён каналом «1+1» с 19 декабря 2005 года по утрам в 11.15 часов[6].
Китай
В 2005 году «Бедная Настя» была показана в Китае под названием «Цин ми би де бао» («Любовь в Петербурге») на национальном 8-м канале Китая[7]. Сериал посмотрело более 20 миллионов человек. Причина столь большого успеха «Бедной Насти» в Китае объясняется, вероятно, большим интересом китайцев к произведениям русской литературы. Сами китайцы продюсируют и снимают минисериалы и теленовеллы, основанные на произведениях русских классиков, например, сериалы «Как закалялась сталь», «А зори здесь тихие», в которых принимали участие российские и украинские актёры[8][9].
Беларусь
В 2003-2004 годах «Бедная Настя» была показана в Белоруссии на Восьмом канале.
Другие страны
«Бедная Настя» была показана также во многих других странах, среди прочего — в Казахстане, Эстонии, Латвии, Финляндии, Болгарии, Венгрии, Румынии, Греции, Словакии, Сербии и Черногории, Чехии, Испании, Турции, Израиле, в некоторых странах Латинской Америки[7][10][11][12].
Наибольший успех «Бедная Настя» имела в странах Восточной Европы, а также в Греции, где она транслировалась по центральному каналу Mega-TV[7]. В Израиле «Бедную Настю» можно было увидеть на русскоязычном канале Israel Plus[12].
Но не во всех странах зрители встретили «Бедную Настю» с восторгом. В Испании теленовеллу ожидал провал. Первая серия «Анастасии» (так здесь было переведено название сериала) произвела неплохое впечатление. Однако вскоре интерес к сериалу угас. Сначала серии были сокращены до 20 минут, затем показ был перенесён на 13.30 часов. Вскоре сериал был вообще снят с показа из-за низких рейтингов[7]. Похожая история произошла и в Колумбии.
Бедная Настя 2
Большой успех «Бедной Насти» в России, странах СНГ, Китае и Греции привёл к идее снять продолжение сериала. В прессе сообщалось, что съёмки продолжения должны были начаться осенью 2005 года[13][14]. Планировалось показывать продолжение после повторного показа «Бедной Насти» на СТС в 2006 году. На СТС даже крутили рекламный ролик о продолжении сериала. Ролик доступен сейчас на YouTube[15].
До сегодняшнего дня, однако, никакого продолжения снято не было. В интервью от 5 августа 2006 года газете «Труд» Даниил Страхов сказал, что он не имеет понятия о съёмках продолжения и что вообще собрать снова всех актёров через три года практически невозможно[16].
Факты
- Бюджет сериала составил более 11,8 миллионов долларов США[17].
- В кастинге на роли главных героев приняли участие более 7 200 актёров в 14 городах России[3].
- Значительная часть съёмок проходила в Санкт-Петербурге, на территории парка Александрино и одноимённой усадьбы.
- Главную тему к «Бедной Насте» (песня «Мне не жаль») исполнили Антон Макарский, Сергей Ли и Арина.
- Сериал называется «Бедная Настя», так как при рождении главной героине дали имя Анастасия.
Напишите отзыв о статье "Бедная Настя"
Ссылки
- [www.bednayanastya.ru/ Официальный сайт сериала «Бедная Настя»]
- [www.serialnastya.com/ Неофициальный сайт по сериалу «Бедная Настя»]
- [tainipeterburga19.rolka.su/ Ролевая игра по сериалу «Бедная Настя»]
- [www.rutv.ru/tvpreg.html?id=47338&cid=42&d=0 Страничка «Бедной Насти» на сайте канала «Россия»]
- [uniawy.kamrbb.ru/ форум СТЛ или Синий форум по «Бедной Насте»]
- [castell.forum24.ru/ Клуб «Старая усадьба»]
- [msfic.myqip.ru/ Лунно-песочный форум]
Примечания
- ↑ [www.broadcasting.ru/newstext.php?news_id=29507 Президент СТС Александр Роднянский: СТС свои проекты ни с кем не делит]
- ↑ [www.kalyagin.ru/cinema/poor_nastya/ Бедная Настя на канале Россия]
- ↑ 1 2 [www.media-online.ru/index.php3?id=18347 Новый год на СТС. Поздравления от звёзд телеканала.]
- ↑ [www.set-russia.com/shows/бедная-настя Бедная Настя] // SET Russia
- ↑ [tet.tv/home.php?part=2&index_type=mod_21&issue_id=8 У будні на телеканалі ТЕТ — культовий російський серіал «Бідна Настя»]
- ↑ [tvpanorama.blogspot.com/2005/12/11-19.html Серіал «Бідна Настя» знову в ефірі «1+1» з 19 грудня]
- ↑ 1 2 3 4 [www.interlinks.ru/serials-articles/374.html Бедная Настя — мировое турне]
- ↑ [www.boyarka-city.com/index.php?option=com_content&task=view&id=4&Itemid=11 Николай Островский — судьба и роман жизни]
- ↑ [russian.people.com.cn/31515/3362507.html Китай снял 19-серийный телесериал «А зори здесь тихие»]
- ↑ [archive.is/20120910050034/www.izvestia.ru/media/article3109396/ Формат на экспорт]
- ↑ [www.ogoniok.com/4917/33/ Огонёк: Победная Настя]
- ↑ 1 2 [www.telesputnik.ru/archive/154/article/40.html Израиль-плюс для семейного просмотра]
- ↑ [www.obozrevatel.com/news/2005/9/9/41861.htm Бедная Настя. Продолжение следует]
- ↑ [www.kp.ru/daily/23575.3/44151/ «Бедную Настю-2» снимут для греков]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=ElpPquy-ZjE YouTube: Bednaya Nastya 2]
- ↑ [www.trud.ru/article/05-08-2006/106603_daniil_straxov_k_bednoj_naste_ne_vernus.html Даниил Страхов: К «Бедной Насте» не вернусь!]
- ↑ [www.imdb.de/title/tt0414720/business Budget und Einspielergebnisse]
Отрывок, характеризующий Бедная Настя
– Ты говоришь, при смерти?Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
