Грозный, Бедржих

Бедржих Грозный (чеш. Bedřich Hrozný, до 1918 года также Фридрих Грозный, нем. Friedrich Hrozny; 6 мая 1879, Лиса-над-Лабем — 12 декабря 1952, Прага) — австрийский, с 1919 чехословацкий востоковед, лингвист, филолог. Он дешифровал хеттский язык, доказав, что он и другие анатолийские языки относятся к индоевропейским языкам. Автор первой в мире грамматики хеттского языка, изданной в 1917 году в Вене.

Биография

Грозный родился в Австро-Венгрии на территории современной Чехии) в семье евангелического пастора. В гимназии г. Колин он изучил основы древнееврейского (иврита) и арабского языков. Позднее, во время учёбы в Венском университете (факультет теологии) к ним добавились аккадский, арамейский, эфиопский, шумерский и санскрит, а также клинопись Малой Азии, Месопотамии и Персии. Затем он изучал востоковедение в Берлинском университете.

В 1906 г. при раскопках столицы Хеттского царства г. Хаттуса (совр. Богазкёй, Турция) в 150 км к северо-востоку от Анкары немецкая экспедиция обнаружила Богазкёйский архив (архив хеттских царей), выполненный местной разновидностью аккадской клинописи, но на неизвестном языке. В 1915—1916 гг. Грозный опубликовал работы по дешифровке хеттского языка и его грамматику, доказав, что он относился к индоевропейским языкам.

Позднее Грозный пытался дешифровать другие письменности (критское письмо, библское письмо, протоиндское письмо и др.), но его дешифровки были признаны ошибочными. Как сильной, так и слабой стороной Грозного был его сравнительно-исторический метод; используя его, он недооценивал другие методы, например, логико-комбинаторный.

Он прочитал многочисленные успешные лекции в различных университетах Европы. В 1929 основал Archiv Orientální («Восточный архив»), остающийся по сей день основным чешским журналом по востоковедению.

В январе 1929 года назначен членом Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству Лиги Наций (предшественницы ЮНЕСКО) — вместе с норвежским радиохимиком Эллен Гледич, латвийским химиком Мартином Приманисом и индийским политиком и журналистом Абдулом Кадиром. В 1936 году побывал в СССР, посетил 5 республик, оставил ряд апологетических статей о советской действительности.

В 1939 году у него была возможность эмигрировать из оккупированной Чехословакии, но он решил остаться и был избран ректором Карлова университета в Праге. В 1940 году ему был также предложен пост в министерстве просвещения, который он однако отклонил.

В годы немецкой оккупации Чехословакии Грозный занимает пост ректора Пражского университета. Несмотря на то, что занятия в университете были остановлены на неопределённый срок, учёный проводил лекции в залах вне университета, издавал научные работы, спасал от ареста студентов.

Большим достижением Грозного было то, что благодаря его усилиям в университетской типографии были созданы шрифты для практически всех известных к тому времени письменностей мира.

Среди учеников Грозного были археолог Богумил Судский, антрополог-индеанист Честмир Лоукотка.

В 1944 году он пережил сердечный приступ и с тех пор не занимался преподавательской деятельностью, однако продолжил работу над главным делом свой жизни — обобщённой историей Древнего Востока. Эта работа вышла в 1949 году.

12 ноября 1952 года его избирают членом новосозданной Академии наук Чехословакии. Ровно месяц спустя, 12 декабря 1952 года, академик Бедржих Грозный умер.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Бедржих Грозный
• [annals.xlegio.ru/hetts/telamar.htm Ф.Грозный. О «хеттских» иероглифах на стелах Тель-Амара]

Литература

• Лоукотка Ч. Развитие письма. М. 1952.
• [www.e-reading.club/book.php?book=132558 Волков А. В., Непомнящий Н. Н. «Хетты. Неизвестная империя Малой Азии.»]

Отрывок, характеризующий Грозный, Бедржих

Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.