Бедствия войны

Лист 2: По причине или без (Con razon ó sin ella)

Франсиско Гойя

Бедствия войны. 1810—1820

Los Desastres de la Guerra

Гравюра

К:Гравюры 1810 года

«Бедствия войны» (исп. Los Desastres de la Guerra) — серия из 82 гравюр Франсиско Гойи, созданных в период между 1810 и 1820 годами. Историки искусства рассматривают эту серию как протест против жестокости подавления антифранцузского восстания второго мая, последовавшей за ним войны на Пиренейском полуострове и реакционной политики восстановленной династии Бурбонов.

Описание

Во время войны между Наполеоновской империей и Испанией, Гойя занимал должность первого живописца двора и продолжал писать портреты испанских и французских вельмож. Война очень сильно задела его, но он хранил свои чувства в себе. Когда он начал работу над серией, его здоровье ослабло, он почти оглох. Впервые гравюры были опубликованы спустя 35 лет после его смерти. Только тогда стало возможным опубликовать работы, критикующие и французов, и испанских монархов.

«Бедствия войны», название под которым серия известна в настоящее время, было предложено не Гойей. Собственноручно сделанная подпись на альбоме, данном другу, гласила «Фатальные последствия кровавой войны Испании с Бонапартом и другие выразительные капричос» (исп. Fatales consequencias de la sangrienta guerra en España con Buonaparte, Y otros caprichos enfáticos)

Не считая подписей к самим гравюрам, это единственные слова, Гойи относительно серии. Серия стала отходом от традиций. Если раньше было принято окружать войну героическим ореолом. Художники изображали войну метафорически, делая акцент на героизме, романтике и военной славе. Гойя же показал катастрофическое действие войны на отдельного человека. Кроме того он отказался от использования цвета в пользу игры света и тени.

Гравюры были изготовлены методом глубокой печати. Как и другие гравюры Гойи, их иногда называют офортами, иногда акватинтами. Серию обычно делят на три группы условно по времени создания. Первый 47 изображают отдельные сцены войны и показывают последствия войны на отдельных солдат и граждан. Гравюры с 48 по 64 отражают последствия голода, обрушившегося на Мадрид в 1811—1812 годах. Последние 17 гравюр отражают разочарование либерально настроенной части населения, вызванное политикой Бурбонов — отменой Конституции 1812 года и противодействием реформам.

Исторические предпосылки

Наполеон I 18 февраля 1799 года объявил себя первым консулом французской республики, а в 1804 году стал императором. Испания представляла интерес для Франции, так как контролировала доступ к Средиземному морю. Правящий в то время в Испании Карл IV многими считался недостаточно способным. Существенную угрозу власти Карла представлял его пробританский наследник, кронпринц Фердинанд. Наполеон предложил Карлу начать совместную испано-французскую кампанию против Португалии. Приобретения предполагалось разделить между Францией, Испанией и испанским премьер-министром Мануэлем де Годой, который должен был получить титул герцога Алгарве. Годои согласился на предложение, не сумев рассмотреть за ним реальные мотивы Наполеона и Фердинанда.

В ноябре 1807 года 23-тысячная французская армия вошла в Испанию, якобы для помощи испанским войскам. Даже в феврале, когда их намерения стали ясными, французы не встретили сильного сопротивления. В 1808 году народное восстание, организованное сторонниками Фердинанда, не оставило Карлу другого выбора, кроме как отречься от престола, что он сделал 19 марта 1808 года. В итоге его сын взошёл на трон под именем Фердинанда VII. Фердинанд рассчитывал на поддержку Франции, однако Наполеон и его доверенный военачальник Иоахим Мюрат сочли, что Испания нуждается в более компетентных и прогрессивных правителях, нежели Бурбоны. На роль короля Испании они выбрали Жозефа Бонапарта, брата Наполеона. Наполеон пригласил Карла и Фердинанда в Бэйон во Франции и там убедил их отказаться от прав на престол в пользу Жозефа.

После французского вторжения, Гойя, как и многие другие либералы, оказался в сложном положении. Он поддерживал цели Французской революции и надеялся, что её идеалы помогут освободить Испанию от феодализма и будут способствовать её превращению в светскую страну с демократической формой правления. В то время Испанию раздирали два конфликта — борьба с французской интервенцией и борьба за либерализацию страны с правящим классом. После отступления французов на первый план вышла политическая борьба.

Война

• Goya-Guerra (09).jpg

  Лист 9: Они не хотят (No quieren). Солдат пытается изнасиловать отчаянно сопротивляющуюся молодую женщину и не замечает как сзади подкрадывается старуха с ножом.

• Goya-Guerra (10).jpg

  Лист 10:Эти тоже против (Tampoco). Испанские женщины были частыми жертвами насилия со стороны солдат.

• Goya-Guerra (15).jpg

  Лист 15: Ничего не поделаешь (Y no hay remedio). Расстрел пленных. Напоминает Третье мая 1808 года в Мадриде

• Goya-Guerra (18).jpg

  Лист 18: Хоронить и молчать (Enterrar y callar). Зверства, голод и человеческая деградация как «удивительный цвет ярости».

С первого по 47 лист Гойя посвятил реалистичным изображениям ужасов войны. Большая часть изображённых событий происходит после битвы; это изуродованные тела и конечности, развешенные на деревьях. И французские, и испанские войска позволяли себе издеваться над пленниками, многие гравюры содержат детальное изображение подобных бесчеловечных актов. Смерть мирных жителей тоже нашла место в серии.

Часто мирные жители следовали за армиями. Если их соотечественники побеждали, женщины и дети, искали среди убитых и раненых мужей, отцов и сыновей. Если же их сторона проигрывала, то мирные жители бежали в страхе быть убитыми и изнасилованными.

Собрание начинается с гравюры «Мрачные предчувствия того, что должно произойти» (Tristes premoniciones de lo que ha de acontecer), на которой изображён коленопреклонённый мужчина с разведёнными руками. На следующих гравюрах изображены битвы с французами, которые, по выражению критика Вивьен Рейнор, «больше похожи на казаков, колющих штыками мирных жителей», а «испанцы изображаются рубящими французов». Гравюры с 31 по 39 концентрируются на зверствах и находятся в одной серии с гравюрами, посвящёнными голоду. Другие основываются на эскизах из Sketchbook-journal, в которых Гойя разрабатывал тему гротескного изображения тел в приложении к иконографии жертв пыток. В акварели «Мы не можем на это смотреть» (1814—24), выполненной индийскими чернилами, он разработал тему надругательства над телами в трагической и жалостливой манере.

В отличие от большинства ранних испанских художников, Гойя отказывается от идеала геройской гордости. Он отказывается концентрироваться на отдельных участниках. Хотя гравюры и основываются на классических произведениях, они изображают действующих лиц как безымянных жертв, а не как известных героев. Исключение составляет лист номер 7 «Какое мужество!», изображающий Августину Арагонскую, героиню Сарагосы. Августина Арагонская приносила артиллеристам еду во время осады, унёсшей 54 000 жизней. Когда все артиллеристы были убиты, Августина взяла оборону в свои руки, заряжая и стреляя из пушек. Хотя считается, что Гойя не мог быть свидетелем этого происшествия, Роберт Хьюз считает, что Гойю вдохновил на создание серии визит в Сарагосу во время затишья.

Голод

• Goya-Guerra (52).jpg

  Лист 52: Они не успели (No llegan a tiempo). Две женщины, одна с ребёнком, теснятся в развалинах дома, чтобы дать место третьей женщине.

• Goya-Guerra (59).jpg

  Лист 59: Что толку от чашки? (De qué sirve una taza?). Две истощённые женщины лежат на земле, одна из них находится при смерти, в то время как третья подаёт умирающей чашку воды.

• Goya-Guerra (60).jpg

  Лист 60: Никто не поможет (No hay quien los socorra). На сколе холма лежат три мёртвые женщины, в стороне их оплакивает одинокая фигура.

• Goya-Guerra (62).jpg

  Лист 62: Смертные ложа (Las camas de la muerte). Женщина идёт вдоль многочисленных тел, готовых к погребению.

Вторая группа, с 48 по 64 лист, посвящены голоду, обрушившимся на Мадрид с августа 1811 до освобождения города войсками Веллингтона в августе 1812 года. Голод послужил причиной смерти 20000 человек в том году. В этих офортах Гойя отходит от обобщённых сцен резни в безымянных областях Испании в сторону конкретного кошмара, наблюдавшегося в Мадриде. Голод был вызван целым рядом причин. Одной из них было то, что французские войска, партизаны и бандиты блокировали дороги, ведущие в Мадрид, тем самым затруднив поставки провизии.

Гойя не задаётся вопросом о причинах голода и не винит ни одну из сторон. Его интересует только как голод сказывается на народе. Хотя изображения этой серии основывались на впечатлениях, вынесенных из Мадрида, ни одна гравюра не изображает конкретные события. На гравюрах нет зданий, по которым можно было бы идентифицировать местность. Гойя заостряет внимание на тёмных скоплениях мёртвых и полуживых людей, мужчин, несущих женские трупы, брошенных детях, оплакивающих родителей. Хьюз считает 50-й лист «Несчастная мать!» (Madre infeliz!), самым сильным из серии. По его мнению, пространство между маленькой девочкой и телом её матери олицетворяет «тьму, представляющую собой суть потери и сиротства». Эта серия листов была предположительно завершена в начале 1814 года.

Бурбоны и духовенство

• Goya-Guerra (70).jpg

  Лист 70: Не зная пути (No saben el camino). Длинная вереница связанных верёвкой пленных идут по горной местности.

• Goya-Guerra (71).jpg

  Лист 71: Против общественного блага (Contra el bien general). Крылатый демон сидит на скале и пишет в книгу, книгу судеб или книгу зла.

• Goya-Guerra (74).jpg

  Лист 74: Это хуже всего! (Esto es lo peor!). Волк пишет приказы на свитке в окружении коленопреклонных людей и помогающего ему монаха.

• Goya-Guerra (76).jpg

  Лист 76: Плотоядный стервятник (El buitre carnívoro). Толпа людей гонится за хищной птицей.

Листы с 65 по 82 носят название выразительных капричос («caprichos enfáticos»). Они были выполнены в период с 1813 по 1820 и охватывают падение и возвращение к власти Фердинанда VII. Они содержат аллегорические сцены, критикующие послевоенную политику в Испании, включая инквизицию и пытки, распространённый атрибут суда того времени. Безусловно, мир был необходим, но он создал более гнетущую, чем ранее политическую атмосферу. Новый режим положил конец/придушил надежды либералов, к числу которых принадлежал и Гойя. Хьюз назвал эту группу листов «Бедствиями мира».

После шести лет абсолютизма, установившегося с приходом Фердинанда, Рафаэль дель Диего организовал переворот, нацеленный на восстановление Конституции 1812 года. Король был вынужден согласиться с требованиями революционеров, но уже в сентябре 1823, после периода политической нестабильности, при участии французских интервентов, конституционное правительство было смещено. Последние листы из серии, вероятно, были напечатаны не ранее, чем Конституция была восстановлена, но определённо до 1824 года, когда Гойя уехал из Испании. Сочетание оптимизма и цинизма не позволяет отнести их с определённостью к каким-либо определённым моментам в предшествовавшем водовороте событий.

Литература

• Wilson-Bareau, Juliet. Goya’s Prints, The Tomás Harris Collection in the British Museum. London: British Museum Publications, 1981. ISBN 0-7141-0789-1
• Clark, Kenneth. [www.artchive.com/artchive/G/goya/may_3rd.jpg.html Looking at Pictures]. Boston: Beacon Press, 1968.
• Connell, Evan S. Francisco Goya: A Life. New York: Counterpoint, 2004. ISBN 1-58243-307-0
• Gudiol, José. Goya. New York: Hyperion Press, 1941.
• Gudiol, José. Goya 1746—1828, Volume 1. Barcelona: Ediciones Poligrafa, 1971.
• Heras, Margarita Moreno de las, et al. Goya and the Spirit of Enlightenment. Museum of Fine Arts, Boston, 1989. ISBN 0-87846-300-3
• Hofer, Philip. The Disasters of War. New York: Dover Publications, 2006. ISBN 0-486-44758-8
• Hollander, Anne. Moving Pictures. New York: Alfred a Knopf, 1989. ISBN 0-394-57400-1
• Hughes, Robert. Goya. New York: Alfred A. Knopf, 2004. ISBN 0-394-58028-1
• Hughes, Robert. Nothing If Not Critical. London: The Harvill Press, 1990. ISBN 8-8604-6859-4
• Huxley, Aldous. The Complete Etchings of Goya. New York: Crown Publishers, Inc., 1947.
• Licht, Fred. Goya: The Origins of the Modern Temper in Art. Universe Books, 1979. ISBN 0-87663-294-0
• Licht, Fred, et al. Goya in Perspective. Englewood Cliffs, New Jersey: Prentice Hall, Inc., 1973. ISBN 0-13-361964-8
• Sayre, Eleanor A. The Changing Image: Prints by Francisco Goya. Boston: Museum of Fine Arts, 1974. ISBN 0-87846-085-3
• Shaw, Philip. «Abjection Sustained: Goya, the Chapman Brothers and the 'Disasters of War'». Art History, Volume 26, No. 4, September 2003. ISSN 0141-6790
• Stoichita, Victor and Coderch, Anna Maria. Goya: the Last Carnival. London: Reakton books, 1999. ISBN 1-86189-045-1
• Swartz, Mark. The Disasters of War. Museum of Modern Art, Volume 4, No. 1, January 2001. 10-13
• Tomlinson, Janis A. Goya in the Twilight of Enlightenment. New Haven: Yale University Press, 1992. ISBN 0-300-05462-9

Ссылки

• [servicios.bne.es/productos/Goya/es_home_desastres.html «Бедствия войны» на сайте Национальной библиотеки Испании] (исп.)
• [www.britishmuseum.org/explore/highlights/highlight_objects/pd/f/francisco_jos%C3%A9_de_goya_y_luc-2.aspx «Бедствия войны» на сайте Британского музея] (англ.)

Отрывок, характеризующий Бедствия войны

– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.