Безжалостный парламент

Безжалостный парламент (англ. Merciless Parliament) — сессия английского парламента, которая прошла с 3 февраля по 3 июня 1388 года. Термин был введён августинским хронистом Лестерского аббатства Святой Марии Генри Найтоном. На этой сессии под давлением лордов-апеллянтов было осуждено на смерть 8 соратников короля Англии Ричарда II.

Предыстория

21 июня 1377 года умер король Эдуард III. Перед смертью он объявил своим наследником своего малолетнего внука, Ричарда Бордоского, который был сыном умершего раньше отца Эдуарда Чёрного Принца, старшего из сыновей Эдуарда III. 16 июля 1377 года Ричард под именем Ричард II был коронован.

Став старше, Ричард стал вести себя очень самоуверенно, капризно и эгоистично. При этом он не терпел никаких возражений, они приводили его в бешенство, в котором он начинал вести себя крайне оскорбительно, теряя чувство королевского и человеческого достоинства, не гнушаясь брани и оскорблений. Кроме того, он окружил себя фаворитами, которых больше всего заботило собственное благосостояние; при этом их отличала алчность и легкомыслие. Для того, чтобы потакать прихотям приближённых, Ричард тратил огромные деньги, которых ему постоянно не хватало. Для покрытия расходов Ричард занимал деньги, а также закладывал драгоценности.

Главным фаворитом Ричарда был Роберт де Вер, 9-й граф Оксфорд. Ведущая роль в управлении Англией принадлежала лорду-канцлеру. Этот пост занимал Майкл де ла Поль, получивший от короля титул 1-го графа Саффолка. Вместе с бывшим наставником Ричарда, сэром Саймоном Берли, они держали в своих руках все нити управления государством.

Неразумные действия короля и его фаворитов вызвали недовольство знати, в первую очередь его дяди Томаса Вудстока, герцога Глостера, и бывшего опекуна Ричарда II — Ричарда Фицалана, 11-го графа Арундела. 20 ноября 1386 года на парламентской сессии, вошедшей в историю как «Замечательный парламент» (англ. Wonderful Parliament), был назначил «Большой постоянный совет». Срок действия совета был определён в 12 месяцев. Его целью объявлялась реформация системы управления, а также стремление покончить с фаворитами, а также принять все меры для эффективного противодействия врагам. В состав комиссии было назначено 14 комиссаров. Из них против короля выступали только трое: герцог Глостер, епископ Илийский и граф Арундел. Однако у комиссии оказались настолько широкие полномочия (она получала контроль за финансами, а также должна была распоряжаться большой и малой печатями), что король отказался её признать. Более того, он пошёл на открытый конфликт, назначив стюардом королевского двора своего друга Джона Бошана.

Но дальнейшие действия короля, который не собирался выполнять указания совета, привели к восстанию Арундела, Глостера и примкнувшего к ним Томаса де Бошана, 12-го графа Уорика. К трём лордам, которых назвали лордами-апеллянтами (от процедуры апелляции (лат. accusatio), которую они подали «Большому постоянному совету»). Позже к ним присоединилось ещё 2 лорда — Генри Болинброк, граф Дерби, позже — король Англии (под именем Генрих IV) и Томас де Моубрей, 1-й граф Ноттингем (позже — 1-й герцог Норфолк). 19 декабря армия апеллянтов подкараулила возвращавшегося из Нортгемптона графа Оксфорда около Рэдкот Бриджа. Сопровождавшие Оксфорда люди были захвачены, а сам он смог бежать и затем перебраться во Францию, где и прожил оставшиеся годы своей жизни.

После этой битвы примирения апеллянтов с королём уже быть не могло. После Рождества в конце декабря армия мятежников подошла к Лондону. Испуганный король укрылся в Тауэре, попытавшись через посредничество архиепископа Кентерберийского вести переговоры с апеллянтами. Однако те на уступки идти не хотели и заявили о возможном низложении короля. Желая любым способом сохранить корону, Ричард сдался. Он издал новые судебные приказы для парламента, а также предписал шерифам задержать пятерых беглецов, доставив их для суда.

Парламентская сессия

3 февраля 1388 года в Уайтхолле Вестминстерского дворца собрался парламент. В центре восседал король, слева от него расположились светские лорды, справа — церковные лорды. На мешке с шерстью располагался епископ Илийский. Эта бурная парламентская сессия вошла в историю под названием «Безжалостный парламент» (англ. Merciless Parliament).

По сигналу короля вошли лорды-апеллянты в золотых сюркотах: герцог Глостер, графы Арундел, Уорик, Дерби и Ноттингем. Глостер, выступив вперёд, заявил, что он не собирается узурпировать корону, низложив короля. Затем в течение не менее двух часов на французском языке зачитывалась преамбула апелляции, а затем — тридцать девять обвинений. Из пяти ответчиков присутствовал только один — Николас Брембр, но апеллянты потребовали, чтобы не явившихся осудили заочно.

Далее представитель короля заявил, что перед рассмотрением виновности ответчиков необходимо рассмотреть законность апелляции, поскольку предъявленные обвинения противоречили статуту 1352 года. Кроме того, не существовало прецедента рассмотрения подобных вопросов в парламенте. На основании он объявил, что все юристы и адвокаты, с которыми вопрос обсуждался советниками короля, признали апелляцию юридически несостоятельной.

Однако противники короля возразили, что законы принимает парламент, а положения гражданского и общего права в данном случае не применимы, поскольку преступления совершены против короля персонально, и многие преступники являются пэрами, поэтому судить их может только парламент, которому на это должен дать санкцию король. По мнению ряда историков, это был первый случай, когда было провозглашено верховенство парламента над законом.

В итоге лорды поддержали апелляцию. Против фаворитов короля было выдвинуто множество обвинений в том, что они, воспользовавшись неопытностью короля, узурпировали власть, нарушали законы, использовали своё влияние для личного обогащения, а также заставляли короля пренебрегать интересами государства.

В результате все пятеро фаворитов были признаны виновными. Архиепископ Йоркский как духовное лицо сохранял жизнь, но все его владения и имущество были конфискованы. Однако папа Урбан VI, которому в итоге было передано дело архиепископа, сначала велел отослать его к неверным, но потом по непонятной причине назначил его в Сент-Эндрюс в Шотландии. Однако шотландцы не признавали папой Урбана, так что Александр туда не поехал, проведя остаток жизни в Лёвене, служа приходским священником. Ещё троих беглецов приговорили к смерти заочно.

Единственный присутствующий обвиняемый, Николас Брембр, предложил доказать свою невиновность в судебном поединке, отвергнув все обвинения. Однако ему в этом было отказано. Была назначена комиссия, в которую вошли 12 пэров. После проведённого слушания они доложили, что не нашли причин для смертной казни, чем привели апеллянтов в ярость. Но вскоре страсти немного улеглись, поскольку поймали бывшего верховного судью Тресилиана. Его доставили в Уайтхолл, заставили выслушать приговор и, несмотря на то, что он кричал о своей невиновности, его незамедлительно казнили. Затем вернулись к Брембру и под давлением апеллянтов его приговорили к казни. Приговор был приведён в исполнение 20 февраля.

Затем дело дошло до менее знатных обвиняемых. Сэр Джон Солсбери, которого обвинили в переговорах с королём Франции, был повешен за измену. Сэр Джон Бернерс, сэр Джон Бошам, сэр Саймон Берли, а также ещё несколько рыцарей были также приговорены к казни. Хотя за их жизнь просила королева, став на колени, приговор не был смягчён, им только заменили повешение на обезглавливание. Всего было казнено 8 человек. Остальных ответчиков освободили под поручительство, но многие были высланы из Англии.

Парламент закончил свою работу 3 июня, а члены обеих палат снова поклялись королю в верности.

В результате данного судебного процесса был создан ряд прецедентов, которые в будущем стоили Англии многих потрясений.

Последствия

После того, как парламент был распущен, Ричард в течение года старался вести себя тихо. Всё управление Англией находилось в руках лордов-апеллянтов. Однако постепенно он смог обрести независимость, а двоих апеллянтов — графов Нотингема и Дерби — привлёк на свою сторону. А в 1397 году он смог расправится с тремя апеллянтами — Глостер был убит, Арундел казнён, а Уорик приговорён к изгнанию.

Литература

• Норвич Д. История Англии и шекспировские короли. — М.: Астрель, 2012. — 414, [2] с. — ISBN 978-5-271-43630-7.

Отрывок, характеризующий Безжалостный парламент

– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.