Безымянный (узник Кексгольма)

Безымянный
Имя при рождении:	Иван Пакарин (?)
Род деятельности:	самозванец, выдававший себя за сына Екатерины II или мужа её дочери (?)
Дата рождения:	1750—1760-е (?)
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	1810—1820-е (?)
Место смерти:	Кексгольм
Отец:	Никита Панин (?)
Мать:	Екатерина II (?)
Супруга:	дочь Екатерины II (?)
Безымянный на Викискладе

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Безымянный (1750—1760-е (?) — 1810—1820-е (?), Кексгольм, Российская империя) — заключённый тюрьмы в Кексгольмской крепости, содержавшийся в атмосфере строгой тайны. Освобождён императором Александром I.

Биография

Узник был привезён в крепость в правление Екатерины II. Содержался в Пороховом погребе крепости Кексгольм. В документах проходил как «Безымянный». Павел I, взойдя на престол, отдал в отношении заключённого приказ «Оставить в нынешнем положении». Узника, который к тому времени почти ничего не видел, освободил Александр I, но ему было запрещено покидать Кексгольм. Бывшему узнику была назначена пенсия. Он жил в деревянном доме в Кексгольме под полицейским надзором. Его похоронили на Православном кладбище, на надгробной доске была надпись — «Безымянный» (само надгробие не сохранилось).

Местные жители с уважением относились к Безымянному, называли узника, который к этому времени утратил память и разум, но так и не открыл никому своё настоящее имя, Никифором Пантелеевичем. В книге «Käkisalmen kaupungin ja maalaiskunnan vaiheita», изданной в Лахти на финском языке в 1958 году, содержится пересказ информации о «Безымянном». Авторы привели в книге фотографию конца XIX века деревянного дома, где, по их мнению, проживал узник.

Ранние сообщения об узнике

Первым опубликовал короткую заметку об узнике в 1847 году профессор-филолог Гельсингфорсского университета Я. К. Грот (с сохранением орфографии оригинала):

«Въ началѣ царствованія императора АЛЕКСАНДРА сидѣлъ въ темномъ подвалѣ шлота какой-то преступникъ, котораго судьба для всѣхъ покрыта была совершенною тайною. Государь, въ 1803 году находясь въ Кексгольмѣ, посѣтилъ темницу и милостиво освѣдомлялся объ имени каждаго изъ заключенныхъ. Когда очередь дошла до таинственнаго узника, то онъ объявилъ, что не можетъ въ присутствіи другихъ сказать, кто онъ такой. Пробывъ съ нимъ нѣсколько минутъ наединѣ, Государь вышелъ отъ него со слезами на глазахъ и повелѣлъ выпустить несчастнаго, съ тѣмъ, чтобъ онъ оставался въ Кексгольмѣ. Онъ жилъ ещё лѣтъ пятнадцать послѣ того, получалъ отъ казны содержаніе и извѣстенъ былъ въ городѣ подъ названіемъ Безыменнаго. Проведши въ заключеніи болѣе 30-ти лѣтъ, онъ по выходѣ изъ темницы долго не могъ привыкнуть къ свѣту и въ послѣдніе годы жизни совершенно ослѣпъ. Его любили жители, изъ которыхъ онъ ко многимъ часто хаживалъ».

— Грот Я. К. 1847. Переѣзды по Финляндіи (отъ Ладожскаго озера до р. Торнео).

В отчёте финского общества «Древностей» позже было размещено краткое сообщение почтмейстера Гренквиста. В номере журнала «Русская Старина» за январь 1876 года была помещена маленькая заметка А. А. Чуминова под названием «Таинственный узник 1802 г.», которая являлась переводом сообщения Гренквиста (с сохранением орфографии оригинала):

«Таинственный узник.

Въ отчетѣ финляндскаго общества „Древностей“ нашли мы слѣдующiй загадочный случай, сообщенный почтмейстеромъ Гренквистомъ. Императоръ Адександръ I, посетивъ, въ августѣ 1802 г., Кексгольм, приказал упразднить въ немъ крѣпость и при этомъ самъ лично освободилъ изъ нея какую-то личность, которая была заключена въ ней около 30-ти летъ и принадлежала къ такъ называемымь "безымянным". Кто могла быть эта личность?

Сообщ. А. А. Чуминов».

— Чуминов А. А. Таинственный узник

В апрельском номере «Русской Старины» за 1904 год было опубликовано развёрнутое сообщение некоей Кл. Вл. З-ой под названием «Рассказ о „Безымянном“». Она вспомнила рассказ своего деда. Он ездил в Кексгольм под видом торговца навестить родственников в крепости, видел уже освобожденного узника, расспросил одного из служащих тюрьмы о нём. Это сообщение дополняет предшествующие большим количеством подробностей и называет другую дату встречи императора с узником. Привезли узника в правление Екатерины II в шинели, шапке и рубашке (лошади кареты были в мыле от быстрой непрерывной скачки), в тюремной книге он был записан как «Безымянный», содержался на хлебе и воде. Дверь в камеру, где находился заключённый, была замурована. Император Александр I посетил в августе 1802 года крепость Кексгольм. При этом он освободил из неё узника, который был там заключён уже около 30 лет. Александр беседовал с узником более часа, а после беседы выглядел заплаканным. Император приказал обмыть узника и отдал ему собственную запасную одежду, он обедал вместе с узником и подарил ему при расставании свою фуражку.

Научные версии и отождествления

По версии старшего научного сотрудника музея-крепости Корела А. П. Дмитриевой, загадочным узником был Иван Пакарин, переводчик Коллегии иностранных дел. Это был самозванец, называвший себя сыном Екатерины II и графа Никиты Ивановича Панина. Узник был внешне похож на Екатерину II. Он находился в крепости в заключении, по данным Дмитриева, с 24 июля 1785 по 4 апреля 1801 года. К этой версии склоняются И. Курукин и Е. А. Никулина в книге «Повседневная жизнь тайной канцелярии».

По версии О. Г. Усенко, Иван Пакарин выдавал себя не за сына, а за жениха никогда не существовавшей дочери Екатерины II, национальность Пакарина, по его мнению, неизвестна (по его предположению, он не был славянином). Усенко разделил самозванцев в правление Екатерины II на несколько категорий и относил Безымянного к особому разряду самозванцев — «блаженным». Для них самозванство было не средством достижения личной корыстной цели. Они не прятались от властей и не противопоставляли им себя, а напротив, пытались довести до властей информацию о себе, ожидали от власти официального признания и материального благополучия. Такие самозванцы верили, что займут место на троне рядом с Екатериной II. Эту группу (18 человек, или 33 % от всего количества самозванцев) составляли кроме Пакарина: Сергеев, Леонтьев, Дубровкин, Г. Васильев, Гришин, Фридрих, Мейбом, Шнидер, К. Васильев, Баташевский, Фоменко, Корсакова, Петров, Галушка, Шурыгин, Ушаков, Дьяконов.

См. также

• Железная Маска
• Иоанн Антонович

Литература

• Грот Я. К. [elib.gnpbu.ru/textpage/download/html/?book=grot_trudy_t1_iz-skandinavskogo_1898&bookhl 1847. Переѣзды по Финляндіи (отъ Ладожскаго озера до р. Торнео)] // Труды Я. К. Грота в 5 т.. — СПб.: тип. М-ва пут. сообщ. (т-ва И. Н. Кушнерев и К°), 1898. — Т. 1: Из Скандинавского и Финского мира. — 1072 с.
• Erkki K., Eino P., Sarkanen J. Nimetön // Käkisalmen kaupungin ja maalaiskunnan vaiheita. — 1958. — С. 267—268. — 985 с.  (фин.)
• Анисимов Е. В. [www.romanbook.net/book/59696/ Русская пытка. Политический сыск в России XVIII века]. — СПб.: Норинт, 2004.
• Курукин И., Никулина Е. А. [www.telenir.net/istorija/povsednevnaja_zhizn_tainoi_kanceljarii_xviii_veka/p9.php#metkadoc7 «Чести нарушение» и конфискация «пожитков»] // Повседневная жизнь тайной канцелярии. — СПб.: Молодая гвардия, 2008. — С. 774. — 806 с. — (Живая история. Повседневная жизнь человечества). — ISBN 978-5-235-03140-1.
• Дмитриев А. П., Лихая М. П. Дмитриева Л. В., Дубовцева И. В. Музей-крепость Корела. — СПб.: КБУК ЛО Музейное агентство; Каламос, 2014. — 25 с. — ISBN 978-5-905836-21-3.

Отрывок, характеризующий Безымянный (узник Кексгольма)

Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.