Бейтсон, Грегори

Грегори Бейтсон
Gregory Bateson
Грегори Бейтсон в 1975 году
Место смерти:	Сан-Франциско, США

Гре́гори Бе́йтсон (англ. Gregory Bateson; 9 мая 1904 — 4 июля 1980) — британо-американский учёный, работы которого носят междисциплинарный характер и исследуют широкий спектр вопросов эпистемологии, кибернетики, теории информации, антропологии, социализации, теории коммуникации, экологии.

Наиболее известные работы Г. Бейтсона опубликованы в его книгах «Шаги к экологии разума» (1972), «Разум и природа: неизбежное единство» (1979) и «Ангелы страшатся» (1988, написана в соавторстве с дочерью Мэри Катрин Бейтсон и опубликована после смерти Бейтсона).

Член ассоциации Уильяма Ирвина Томпсона Lindisfarne Association.

Биография

Раннее детство, юность

Грегори Бейтсон родился 9 мая 1904 года в деревеньке Гранчестер неподалеку от Кембриджа, Англия, в семье известного генетика Уильяма Бейтсона. В 1917 году Грегори Бейтсон обучается в Ча́ртерхаус-Скул (одна из девяти старейших престижных мужских привилегированных средних школ) и затем переводится в Сент-Джонс Колледж Кембриджского университета, где изучает естествознание. Он получает диплом в 1925, в возрасте 21 года.

Деятельность в Кембридже

Спустя некоторое время Бейтсон решает начать изучать антропологию и возвращается в Кэмбридж. Здесь он читает лекции по лингвистике под руководством Альфреда Реджиналда Редклиффа-Брауна. В 1930 году получает степень магистра.

Путешествие

После получения степени Бейтсон отправляется в Новую Гвинею на два года. Здесь он знакомится со своей будущей женой, Маргарет Мид. Также здесь он пишет книгу под названием «Naven» о племени ятмулов, обитающем в Новой Гвинее. Книга была опубликована в 1936 году.

Завершив исследования в Новой Гвинее, он предпринимает путешествие по США, читая лекции по различным тематикам во множестве разных вузов Америки. Бейтсон начинает изучать кибернетику с Норбертом Винером и Джоном фон Нейманном. Новое поле удовлетворило интерес Бейтсона в вопросах коммуникации между индивидуумами.

От переезда в США до конца жизни

В 1941 году Бейтсон работает в качестве аналитика немецких пропагандистских фильмов в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Затем он работает в Управлении стратегических служб, читает лекции в Колумбийском университете и затем служит в Китае, Бирме, Цейлоне и Индии в качестве преподавателя. После войны в течение долгого времени читает лекции в Гарвардском университете в качестве приглашённого специалиста.

В 1956 году Грегори Бейтсон получает гражданство Соединённых Штатов Америки.

Спустя некоторое время Бейтсон на год уезжает в Сан-Франциско для изучения процессов коммуникации.

В период с 1963 по 1964 год, по приглашению Джона Лилли, работает директором Института исследования коммуникаций в Сент-Томасе на Виргинских островах.

С 1964 по 1972 год он работает директором Океанического института (Гавайи), куда его пригласил Тейлор Прайор. В течение этого периода он исследовал процесс коммуникации между дельфинами — тему, до сих пор вызывающую много вопросов. Ему не удалось продвинуться в своих исследованиях так далеко, как он хотел.

Грегори Бейтсон умер 4 июля 1980 года в Сан-Франциско в возрасте 76 лет.

Научная деятельность и наследие

Многие люди, в том числе и известные учёные, считают Бейтсона культовой фигурой, чему способствовали его загадочность, эксцентричность и широта интересов. Бейтсон был специалистом во множестве дисциплин: он затрагивал вопросы кибернетики и зоопсихологии, этнологии и культурной антропологии, психологии и психиатрии. Физик Фритьоф Капра в книге «Уроки Мудрости», писал, что «будущие историки сочтут Грегори Бейтсона одним из наиболее влиятельных мыслителей нашего времени. Уникальность его мышления связана с широтой и обобщённостью. Во времена, характеризующиеся разделением и сверхспециализацией, Бейтсон противопоставил основным предпосылкам и методам различных наук поиск паттернов, лежащих за паттернами, и процессов, лежащих в основе структур».

По собственному признанию Бейтсона, работы его зачастую неправильно истолковываются, чему способствует и необычность его стиля. Бейтсон не отличался любовью к современным академическим стандартам научного стиля, и его работы зачастую были оформлены в виде эссе, а не научных работ; в своих трудах он применяет множество метафор, а выбор источников, как правило, можно считать нестандартным с точки зрения консервативной науки (например, он мог цитировать поэтов прошлого и игнорировать свежие научные исследования). Несмотря ни на что, многие люди рассматривают его работы как источник весьма оригинальных мыслей, достойный тщательного чтения.

Наиболее значимые для Бейтсона и часто упоминаемые им авторы и идеи: Ж.-Б. Ламарк; У. Блейк; С. Батлер; Б. Рассел (теория логических типов); К. Г. Юнг («Семь проповедей к мертвым»); А. Коржибски («Карта не есть территория»); Р. Дж. Коллингвуд.

Среди наиболее известных фраз, часто употреблявшихся Бейтсоном и отражающих его мировоззрение, были следующие:

• «Число отличается от количества».
• «Карта не есть территория» и «имя не есть названный им предмет» (Альфред Коржибски).
• «Логика — плохая модель для причины и следствия».

«Двойное послание»

Грегори Бейтсон наиболее известен разработкой теории «двойного послания» (англ. double bind). Двойное послание — коммуникативный парадокс, впервые описанный в контексте изучения шизофрении. Для полноценного двойного послания необходимо соблюдение ряда условий:

1. Жертва двойного послания воспринимает противоречивые указания или эмоциональные послания на различных уровнях коммуникации (например, на словах выражается любовь, а невербальное поведение, или «метасообщение», выражает ненависть; либо ребёнку предлагают говорить свободно, но критикуют или заставляют замолчать всякий раз, когда он так делает).
2. Невозможность метакоммуникации. Например, дифференцирование двух посланий, определение коммуникации как не поддающейся разумению.
3. Жертва не способна прекратить общение.
4. Неспособность выполнить противоречивые директивы наказывается (например, прекращением выражения любви).

Двойное послание изначально предлагалось в качестве объяснения части проблемы этиологии шизофрении. Сейчас более значимо его влияние в качестве примера подхода Бейтсона к сложностям коммуникации.

Эпистемология

Ключевые для Бейтсона философские вопросы затрагивают отношения «организм — среда» и «сознание — бессознательное». Бейтсон полагает, что западная цивилизация пошла, во-первых, по пути превознесения индивида в ущерб его существованию в целостности и равновесии со средой и, во-вторых, по пути гипертрофии сознания в ущерб взаимодействию и равновесию сознательных и бессознательных (искусство, религия и пр.) форм психической деятельности.

Так, что касается отношения «организм — среда», Бейтсон настаивает на том, что «ментальный мир — разум, мир обработки информации — не ограничивается кожей»: разум имманентен не только телу, но также информационным потокам вне тела. Точно так же биологической единицей выживания при естественном отборе является не организм или множество организмов, как в дарвиновской теории эволюции (такой подход ведёт организм к разбалансированности отношений с окружающей средой, её разрушению, а с ней — и самого организма), но «гибкая система „организм в своей окружающей среде“». Разум имманентен не индивиду, а экосистеме или эволюционной структуре в целом.

Бейтсон называл единицей разума различие и определял минимальное информативное изменение как «небезразличное различие» (a difference that makes a difference).

Кибернетика

В круг интересов Бейтсона входили теория систем и кибернетика, одним из основателей которой он считается (Бейтсон был в числе основоположников дисциплины). В процессе работы Бейтсон сосредоточился на соотношении кибернетики и теории систем с эпистемологией.

Влияние на психотерапию

Грегори Бейтсон способствовал возникновению нескольких школ психотерапии, включая «антипсихиатрию» (Рональд Лэинг и др.) и нейролингвистическое программирование (НЛП). Бейтсон выступил наставником основателей НЛП Ричарда Бэндлера и Джона Гриндера, а также познакомил их с психотерапевтом Милтоном Эриксоном, использовавшим так называемый «мягкий» (эриксоновский) гипноз для своих психотерапевтических сессий.

Терминология Бейтсона

• Абдукция — метод сравнения паттернов отношений и их симметрии и асимметрии (как, например, в сравнительной анатомии), особенно в комплексных органических или психических системах. Бейтсон использовал этот термин для обозначения третьего метода науки (наряду с индукцией и дедукцией) и рассматривал её как центральное звено своего качественного и целостного (холистического) подхода.
• Критерии разума:

1. Разум есть совокупность взаимодействующих частей или компонентов.
2. Взаимодействие между частями разума вызывается различием.
3. Для психических процессов необходима коллатеральная энергия.
4. Для психических процессов необходимы замкнутые (или более сложные) цепи детерминации.
5. В психических процессах эффекты различия (дифференциации) рассматриваются как трансформы (то есть закодированные версии) различий, которые им предшествовали.
6. Описание и классификация данных процессов трансформации выявляют иерархию логических типов, свойственных явлению.

• Креатура и Плерома — заимствованные у Карла Юнга («Семь проповедей мертвым» — «Septem Sermones ad Mortuos») гностические термины, сравнимые с концепцией майя в индуизме. Основная идея в их различении состоит в том, что смысл и организация проецируются в мир. Плерома — неживой мир, недиферренцированный субъектом, мир физических взаимодействий; креатура — живой мир, мир мысли и языка, где явления определяются отличительными признаками, различиями и информацией.

Бейтсон подверг критике фундаментальную противоположность формы и сущности. Недостатком естественных наук Бэйтсон считал сведение подлинной действительности к чистой субстанции, и отнесение формы, соответственно, к явлению как эпифеномену. Эта противоположность является неочевидным следствием ложного противопоставления разума и природы. Разум имманентен системе взаимодействия организм-среда, в которой невозможно провести четкую грань между индивидом и внешней природной средой. Отношение между разумом и средой Бэйтсон иллюстрирует связью креатуры (живое) и плеромы (неживое), как её описал в своих гностических размышлениях Карл Юнг. Плерома описывается как мир сил и столкновений, но в нём отсутствуют различия, экология этого мира — это экология материалов и энергии. Мир креатуры — это разницы и различия, которые и оказывают воздействия. Экология мира креатуры — это экология идей.

См. также

• Маргарет Мид — жена Грегори Бейтсона
• Мэри Катрин Бейтсон — дочь Грегори Бейтсона

Работы учёного

На английском языке

Книги приведены в хронологическом порядке издания (указаны первые издания книг).

Изданные при жизни

1. Bateson G. Naven: A Survey of the Problems suggested by a Composite Picture of the Culture of a New Guinea Tribe drawn from Three Points of View. — 1936.
2. Bateson G., Mead M. Balinese Character: A Photographic Analysis. — New York Academy of Sciences, 1942. — ISBN 0-89072-780-5.
3. Ruesch J., Bateson G. Communication: The Social Matrix of Psychiatry. — 1951.
4. Bateson G. Steps to an Ecology of Mind: Collected Essays in Anthropology, Psychiatry, Evolution, and Epistemology. — New York: Ballantine Books, 1972.
5. Bateson G. Mind and Nature: A Necessary Unity (Advances in Systems Theory, Complexity, and the Human Sciences). — Hampton Press, 1979. — ISBN 1-57273-434-5.

Изданные после смерти

1. Bateson G., Bateson M. C. Angels Fear: Towards an Epistemology of the Sacred. — Toronto: Bantam Books, 1987.
2. Bateson G., Donaldson R. E. A Sacred Unity: Further Steps to an Ecology of Mind. — Harper Collins, 1991. — 346 p. — ISBN 0-06-250100-3, ISBN 978-0-06-250100-4.

Русскоязычные переводы

Книги приведены в хронологическом порядке издания оригиналов.

1. Переводы книги «Steps to an Ecology of Mind: Collected Essays in Anthropology, Psychiatry, Evolution, and Epistemology»:
   1. Бейтсон Г. Экология разума: Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии / Пер. Д. Я. Федотова, М. П. Папуша; вступ. ст. А. М. Эткинда. — 1-е изд. — М.: Смысл, 2000. — 476 с. — (Золотой фонд мировой психологии). — ISBN 5-89357-081-2.
   2. Второе издание, исправленное и дополненное, вышло в трех отдельных книгах:
      1. Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума: избранные статьи по антропологии / Пер. с англ. и предисл. Д. Я. Федотова. — 2-е изд., испр. — М.: URSS: КомКнига, 2005. — 229 с. — (Культовый интеллектуальный бестселлер). — ISBN 5-484-00226-5;
      2. Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума: избранные статьи по психиатрии / Пер. с англ. и предисл. Д. Я. Федотова. — 2-е изд., испр. — М.: URSS: КомКнига, 2005. — 245 с. — (Культовый интеллектуальный бестселлер). — ISBN 5-484-00227-3;
      3. Бейтсон Г. Шаги в направлении экологии разума: избранные статьи по теории эволюции и эпистемологии / Пер. с англ. и предисл. Д. Я. Федотова. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: URSS: КомКнига, 2005. — 245 с. — (Культовый интеллектуальный бестселлер). — ISBN 5-484-00228-1.
2. Переводы книги «Mind and Nature: A Necessary Unity»:
   1. Бейтсон Г. Разум и природа. Необходимое единство / Пер. А. И. Фета. — Новосибирск: Институт семейной терапии, 2005. — 187 с. — ISBN 5-85617-136-7 (ошибоч.). [www.aifet.com/books/transl_v7_Bateson.pdf Переиздание]: Nyköping: Philosophical arkiv, 2016. — 214 s. — ISBN 978-91-983073-6-8
   2. Бейтсон Г. Разум и природа: неизбежное единство / Пер. с англ. и предисл. Д. Я. Федотова. — М.: URSS: КомКнига, 2007. — 244 с.: ил. — ISBN 978-5-484-00766-0.
3. Бейтсон Г., Бейтсон М. К. Ангелы страшатся: К эпистемологии священного / Сокр. пер. с англ. В. Котляра — М.: Технологическая школа бизнеса, 1992. (Перевод книги «Angels Fear: Towards an Epistemology of the Sacred»).

Литература

• About Bateson / ed. by John Brockman. — New York: E. P. Dutton, 1977.
• The Individual, Communication, and Society: Essays in Memory of Gregory Bateson / ed. by Robert W. Rieber. — Cambridge: Cambridge University Press, 1989.
• Rigor and Imagination: Essays From the Legacy of Gregory Bateson / ed. by C. Wilder-Mott and John H. Weakland. — New York: Praeger, 1981.
• Bateson, Mary Catherine. Peripheral Visions: Learning Along the Way. — New York: HarperCollins, 1994.
• Bateson, Mary Catherine. With a Daughter’s Eye. — New York: Pocket Books, 1984.
• Lipset, David. Gregory Bateson: The Legacy of a Scientist. — Boston: Beacon Press, 1982.

Фильмы

• «Trance and Dance in Bali» (англ.) (Маргарет Мид и Грегори Бейтсон)

Ссылки

• [www.gwu.edu/~asc/people/Bateson/bio.html Биография Грегори Бейтсона] (англ.)
• [bateson.ru/ Русскоязычный сайт, посвященный Грегори Бейтсону и его работам]
• [cat4chat.narod.ru/bateson.htm Бейтсонианский архив Дмитрия Федотова. Оригиналы, переводы, уникальные фотоматериалы.]
• [double-bind.livejournal.com «Теоретическое наследие Грегори Бейтсона» — ЖЖ Дмитрия Федотова.]
• [www.interculturalstudies.org/Bateson/biography.html Биография и фото с женой и дочерью] (англ.)
• [www.anecologyofmind.com/ Gregory Bateson Documentary Website] (англ.) (На сайте есть фильм о Бейтсоне)

Отрывок, характеризующий Бейтсон, Грегори

– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.