Кублицкая-Пиоттух, Александра Андреевна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Кублицкий-Пиоттух и Бекетова

Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух
Санкт-Петербург, 1879
Имя при рождении:	Александра Андреевна Бекетова
Дата рождения:	6 марта (18 марта) 1860(1860-03-18)
Место рождения:	Харьков, Российская империя
Дата смерти:	25 февраля 1923(1923-02-25) (62 года)
Место смерти:	Петроград, РСФСР
Род деятельности:	переводчик, поэт
Язык произведений:	русский

Алекса́ндра Андре́евна Кубли́цкая-Пиотту́х, урождённая Беке́това (6 (18) марта 1860, Харьков, Российская империя — 25 февраля 1923, Петроград, РСФСР) — русская переводчица и литератор. Мать поэта Александра Александровича Блока.

Биография

Родилась в семье учёного-ботаника и организатора науки, профессора Андрея Николаевича Бекетова (1825—1902). Мать — Елизавета Григорьевна, урождённая Карелина, (1834—1902) — переводчица. Сестра переводчицы и поэтессы М. А. Бекетовой и поэтессы, писательницы и переводчицы Е. А. Красновой.

В январе 1879 года вышла замуж за Александра Львовича Блока (1852—1909), юриста, профессора Варшавского университета. В ноябре 1880 года в семье родился сын Александр, будущий поэт. После рождения сына Александра Андреевна разорвала отношения с мужем, причиной чего был тяжёлый характер мужа.

В 1889 году ей удалось добиться указа Синода о расторжении брака с первым супругом, и она вышла замуж за гвардейского офицера Франца Феликсовича Кублицкого-Пиоттуха.

Осенью 1907 года вместе с мужем, получившим новое назначение, уехала в Ревель. Тяжело переживала разлуку с сыном, своё новое окружение воспринимала, как глубоко чуждое. Обратно в Петербург Кублицкие-Пиоттух вернулись осенью 1911 года.

В 1896 году проявились признаки нервного расстройства, включая припадки эпилептического характера. Был обнаружен сильно развившийся порок сердца. С течением лет болезненные проявления усиливались. В связи с происходившими обострениями нервной болезни с «психическим уклоном» в 1910 и 1917 годах по несколько месяцев пребывала в санаториях.

В январе 1920 года скончался её муж. 7 августа 1921 ушёл из жизни сын. 25 февраля 1923 года умерла сама Александра Андреевна.

Была похоронена на Смоленском православном кладбище Петрограда рядом с могилой сына. В 1944 году её прах одновременно с прахом А. Блока был перезахоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища.

Мать и сын

Сын занимал центральное место в жизни Александры Андреевны. В ранние годы Блока мать оказывала на него огромное, несопоставимое с каким-либо иным, влияние. Александра Андреевна открыла сыну таких поэтов как Полонский и Фет, Ш. Бодлер и П. Верлен, указала на Аполлона Григорьева и Владимира Соловьева. Они вместе постигали новые веяния в поэзии и философии, обсуждали политические новости и споры.

Сын в свою очередь ощущал прочную духовную связь с матерью и относился к ней с глубоким доверием. Именно ей первой он читал свои стихи, доверял сердечные порывы, находя у неё понимание и поддержку. В общении матери и сына возрастной барьер между ними практически не ощущался. Ни с кем иным у него не было такой духовной близости и внутреннего сходства. «Мы с мамой — почти одно и то же…» — говорил Блок, а литературовед итожил:

Вспоминая судьбы других русских классиков, мы не углядим ничего подобного этому беспримерному опыту.

Литературная деятельность

В молодости Александра Андреевна писала много стихов, но считала их слабыми и не имеющими значения. Первые её публикации — стихи для детей в журналах «Семейные вечера» и «Игрушечка». Систематически переводить по заказу и печатать начала уже после второго замужества.

Переводила прозу О. Бальзака, А. Доде, Э. Золя, Ги де Мопассана, М. Прево, Г. Флобера, Эркмана-Шатриана. Ею переводились стихи Ш. Бодлера, П. Верлена, В. Гюго, Сюлли-Прюдома, Ф. Коппе А. Мюссе, Жюля Верна и др. Некоторые её переводы опубликованы под редакцией и с предисловием А. Блока.

Написала популярную биографию М. В. Ломоносова. Занималась редакторской работой, писала рецензии. Переводы, выполненные Кублицкой-Пиоттух, издаются вплоть до настоящего времени.

Ссылки

• [shakchmatovo.amr-museum.ru/russ/kompl_r2a.htm Бекетовы в Шахматово.] // Сайт Ассоциации музеев России.
• [www.vekperevoda.com/1855/kublit.htm Переводы А. А. Кублицкой-Пиоттух.] // Сайт «Век перевода».

Отрывок, характеризующий Кублицкая-Пиоттух, Александра Андреевна

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.