Бекетова, Елизавета Григорьевна
| Елизавета Григорьевна Бекетова | |
 | |
| Имя при рождении: |
Елизавета Григорьевна Карелина |
|---|---|
| Род деятельности: |
Переводчица |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Санкт-Петербург |
| Отец: | |
| Супруг: | |
| Дети: |
Бекетова Екатерина Андреевна, Бекетова Мария Андреевна, Бекетова Александра Андреевна |
Елизаве́та Григо́рьевна Беке́това (декабрь 1834, Оренбург — 1 (14) октября 1902, Санкт-Петербург) — русская переводчица; дочь путешественника Г. С. Карелина, мать переводчицы и поэтессы Е. А. Бекетовой, переводчицы и поэтессы М. А. Бекетовой, переводчицы А. А. Кублицкой-Пиоттух, бабушка А. А. Блока.
Биография
Образование получила самостоятельно. В 1854 году вышла замуж за ботаника и публициста А. Н. Бекетова. В семье поддерживала интерес к литературе. Оказала влияние на становление художественных вкусов Блока. Свободно владела основными европейскими языками.
Переводческая деятельность
С 1850-х занималась переводческой деятельностью. Первыми крупными публикациями стали переводы романов «Даниэлла» Жорж Санд и «Хижина дяди Тома» Г. Бичер-Стоу, вышедшие приложениями к журналу «Русский вестник» в 1857. Перевела «Мери Бертон» Э. Гаскелл («Время», 1861; № 4—9), «Даниэль Деронда» Дж. Элиот (Санкт-Петербург, 1877), «Путешествие вокруг света на корабле „Бигль“» Чарльза Дарвина (Санкт-Петербург, 1865; многократно переиздавались).
Свою переводческую деятельность активизировала в 1890-е годы. В приложении к журналу «Вестник иностранной литературы» под редакцией А. Н. Энгельгардта были изданы её переводы книг Г. М. Стэнли «В дебрях Африки» (1892) и «Мои чернокожие спутники и диковинные их рассказы» (1894), роман М. Деленд «Сидни» (1895). Для изданий Г. Ф. Пантелеева переводила произведения Вальтера Скотта, Чарльза Диккенса, Виктора Гюго, Оноре де Бальзака, Оливера Голдсмита, Уильяма Теккерея, А. Р. Лесажа, Ф. Брет Гарта, Ги де Мопассана, «Сентиментальное воспитание» Гюстава Флобера.
Незадолго до смерти составила также популярные очерки об английских механиках Г. Иодслее, Дж. Стефенсоне и Р. Стефенсоне, Дж. Несмите в книге «Герои труда. Ряд биографий, составленных по Смайльсу и другим. Под редакцией Елизаветы Бекетовой» (Санкт-Петербург, 1902); авторы других биографий в книге — М. А. Бекетова (Христофор Колумб и Авраам Линкольн) и А. А. Кублицкая-Пиоттух (М. В. Ломоносов).
Скончалась 1 (14) октября 1902 года в Санкт-Петербурге. Была похоронена на Смоленском православном кладбище, в 1944 году её прах перезахоронили на Литераторских мостках Волковского кладбища[1].
Некоторые переводы Бекетовой продолжали переиздаваться в 1950-х и 1960-х годах, например, сокращённый перевод «Давида Копперфильда» Диккенса, «Айвенго» Вальтера Скотта.
Напишите отзыв о статье "Бекетова, Елизавета Григорьевна"
Литература
- Бекетова, Елизавета Григорьевна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1905. — Т. доп. I. — С. 237.
- [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-1123.htm?cmd=2&istext=1 Бекетова, Елизавета Григорьевна] // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Советская энциклопедия, 1962. — Т. 1.
- Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 1: А — Г. Москва: Большая российская энциклопедия, 1992. С. 203—204.
Ссылки
- [shakchmatovo.amr-museum.ru/russ/kompl_r2a.htm Бекетовы в Шахматово. Сайт Ассоциации музеев России.]
- [az.lib.ru/b/beketowa_e_g/ Сочинения Бекетовой на сайте Lib.ru: Классика]
Примечания
- ↑ [volkovka.ru/nekropol/view/item/id/469/catid/4 Могила Е. Г. Бекетовой на Волковском кладбище]
Отрывок, характеризующий Бекетова, Елизавета Григорьевна
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
