Беккет, Сэмюэл

Сэмюэл Баркли Беккет
Samuel Barclay Beckett
Сэмюэл Беккет в 1977 году
Место рождения:	Дублин, Ирландия, Британская империя
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург, эссеист
Годы творчества:	1929—1989
Направление:	модернизм, театр абсурда
Язык произведений:	английский и французский
Дебют:	«Больше лает, чем кусает»
Премии:	Нобелевская премия по литературе (1969)
[lib.ru/PXESY/BEKETT/ Произведения на сайте Lib.ru]

Сэ́мюэл Бáркли Бе́ккет (англ. Samuel Barclay Beckett, 13 апреля 1906 — 22 декабря 1989) — ирландский писатель, поэт и драматург. Представитель модернизма в литературе. Один из основоположников (наряду с Эженом Ионеско) театра абсурда. Получил всемирную известность как автор пьесы «В ожидании Годо» (фр.  En attendant Godot), одного из самых значительных произведений мировой драматургии XX века. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1969 года. Писал на английском и французском языках.

Биография

Ранние годы (1906—1923)

Сэмюэл Баркли Беккет родился 13 апреля (в Страстную пятницу) 1906 года в небольшом поселении Фоксрок, пригороде Дублина, Ирландия.

Отец, Уильям Фрэнк Беккет (1871—1933), происходил из зажиточной протестантской семьи, имеющей французские корни — его предки покинули Францию в период контрреформации, вероятно, после отмены Нантского эдикта в 1685 году, поставившей гугенотов вне закона. Дед будущего писателя, тоже Уильям («Билл»), основал довольно крупный и успешный строительный бизнес: так, фирма «J. and W. Beckett Builders» выступала подрядчиком при строительстве зданий Национальной Библиотеки, а также Национального музея Ирландии. Отец Беккета продолжил семейное дело, профессионально занимаясь оценочной деятельностью в сфере недвижимости и сметами на строительство. В отличие от сына, а также своих братьев, дядьев Сэмюэла, Билл-младший не отличался артистическими наклонностями, зато был прекрасным спортсменом, хватким бизнесменом, хорошим семьянином и отличался добродушным нравом. Беккет был очень дружен с отцом и впоследствии тяжело переживал его смерть.

Мать, Мария (Мэй) Беккет, урождённая Роу (англ. Roe) (1871—1950), также происходила из протестантской семьи прихожан Церкви Ирландии и принадлежала к среднему классу: её отец был владельцем мельницы и занимался заготовками и продажей зерна. В 15 лет Мэй осиротела, семейный бизнес оказался в расстройстве, и будущая мать писателя была вынуждена работать сестрой и сиделкой в госпитале, где и познакомилась со своим будущим мужем. В 1901 году пара поженилась и в следующем году отметила рождение первенца Фрэнка, а спустя ещё 4 года родился Сэмюэл. Мэй отличалась твердым и властным характером, однако, супруги удачно дополняли друг друга, и брак их можно в целом назвать счастливым.

Детство будущий писатель провел в Фоксроке, в просторном родительском доме, к которому прилегал участок площадью в один акр. Беккет рос спортивным и непоседливым мальчиком, более близким с отцом, нежели с педантичной и властной матерью.

Беккет получил строгое протестантское воспитание, обучался сначала на дому, затем, начиная с возраста 9 лет, — в школе Эрлсфорт в Дублине. Школа была на хорошем счету у состоятельных ирландцев, многие из её преподавателей были выпускниками престижного Тринити-колледжа. В школе Беккет приобрел славу отличного спортсмена и способного ученика. В 1920 году в возрасте 14 лет Беккет становится учеником частной Королевской школы Портора в Эннискиллене, что в Северной Ирландии. Примечательно, что в той же школе ранее учился другой выдающийся литератор и соотечественник Беккета — Оскар Уайльд. В Порторе (школа существует и поныне) Беккет обнаружил блестящие способности как к гуманитарным наукам, так и к спортивным дисциплинам — регби, крикету, плаванью, гольфу и боксу. Однако, несмотря на успехи в учёбе и спорте, а также авторитет среди ровесников, Беккет испытывает проблемы с общением, растет угрюмым и замкнутым юношей.

Университетские и парижские годы (1923—1930)

Наконец, в 1923 году Беккет поступает в знаменитый дублинский Тринити-колледж, где интенсивно изучает английскую и современную ему европейскую литературу, французский и итальянский языки. В Тринити-колледже Беккет знакомится с профессором романских языков Томасом Родмоуз-Брауном, который прививает юноше интерес к классической и современной европейской литературе и драматургии (Беккет усиленно изучает Ронсара, Петрарку, Расина и других), а также ободряет в его первых творческих начинаниях. Кроме того, Беккет берёт частные уроки итальянского и с жадностью штудирует Маккиавелли, Джозуэ Кардуччи, Д'Аннунцио и, конечно же, «Божественную комедию» Данте.

В университетские годы Беккет становится регулярным посетителем дублинских театров — ирландская драматургия того времени трудами Йейтса, О’Кейси и Синга переживает расцвет, — кинозалов, а также художественных галерей. Помимо этого, Беккет настойчиво и увлеченно занимается самообразованием, много читает, становится завсегдатаем Национальной галереи Ирландии, проникаясь страстью к изобразительному искусству и особенным интересом к Старым мастерам, в частности голландской живописи XVII века. Любовь к истории искусств и глубокое знание современной ему живописи Беккет пронесет через всю творческую биографию. К университетским годам относится и первое по-настоящему серьезное любовное увлечение Беккета, правда, судя по всему, невзаимное, — Этна Маккарти, выведенная позднее под именем Альбы в «Мечтах о женщинах, красивых и так себе».

В течение 1925—1926 годов Беккет много путешествует, впервые посещая Францию и Италию. В 1927 году Беккет сдаёт экзамены, получает степень бакалавра лингвистики (французский и итальянский языки) и по рекомендации своего учителя профессора Родмоуз-Брауна получает место преподавателя английского и французского языков в колледже Кэмпбелл в Белфасте. Педагогическая практика угнетает будущего писателя: Беккет находит невыносимо скучным объяснять элементарный материал, и, проработав два семестра, благодаря программе преподавательского обмена отправляется в Париж, в престижнейшую Эколь Нормаль сюперьёр, на должность преподавателя английского языка. Тогда же завязывается двухлетний роман Беккета с его кузиной Пегги Синклэр.

По приезде в Париж Беккет знакомится со своим предшественником по программе обмена с Эколь сюперьёр Томасом Макгриви, которому суждено стать ближайшим другом и конфидентом писателя на всю оставшуюся жизнь. Макгриви вводит Беккета в круги артистической богемы. В Париже Беккет заводит знакомства с такими знаменитостями, как Юджин Жолас (писатель, отец известной пианистки и композитора Бетси Жолас), Сильвия Бич (одна из значительнейших фигур литературного Парижа эпохи между двумя мировыми войнами), Джек Батлер Йейтс (крупнейший ирландский национальный художник, младший брат прославленного поэта), особняком среди которых стоит уже тогда признанный литературный гений Джеймс Джойс. Проходит совсем немного времени и Беккет становится частым гостем в доме знаменитого автора «Улисса».

Первые литературные опыты (1929—1933)

В 1929 году в Париже Беккет знакомится со своей будущей женой Сюзанн Дешево-Дюмениль (фр.  Suzanne Dechevaux-Dumesnil) (1900 — 17.06.1989), а также публикует в одном из журналов созданный по наущению Джойса свой первый литературный опыт — критическое эссе «Данте…Бруно. Вико..Джойс» и первый короткий рассказ «Вознесение» (англ.  Assumption).

Именно в эссе о Джойсе, комментируя нападки на позднее творчество знаменитого соотечественника, Беккет формулирует важную в контексте воззрений молодого автора на суть писательства мысль: «Здесь форма есть содержание, содержание — форма. Вы сетуете, что эта штука написана не по-английски. Она вообще не написана. Её не надлежит читать — или, точнее, её надлежит не только читать. Её нужно видеть и слышать. Его сочинение не о чём-то; оно и есть это что-то».

Приблизительно в то же время Беккет сближается с Джеймсом Джойсом и становится его литературным секретарём, в частности, помогая тому в работе над его последним и наиболее необычным и новаторским произведением, в итоге получившим название «Поминки по Финнегану» (англ. Finnegan's Wake). С семьей Джойса связан и неоднозначный эпизод биографии Беккета, ставший причиной разрыва, правда, временного, с прославленным соотечественником. Дочь Джойса, психически нестабильная Лючия, чрезмерно увлекается молодым и привлекательным помощником отца. Беккет не отвечает страдающей от шизофрении дочери Джойса взаимностью, итогом всему становится разрыв Беккета с Джойсом и скорое помещение Лючии в психиатрическую лечебницу, где она проведет остаток своих дней.

Осенью 1930 года Беккет возвращается в Тринити-колледж, где продолжает педагогическую деятельность в качестве ассистента проф. Родмоуз-Брауна, преподавая французский язык и читая лекции о Бальзаке, Стендале, Флобере, Жиде, Бергсоне. Лекторская работа и преподавание неимоверно тяготят замкнутого, почти патологически стеснительного Беккета — отработав один учебный год, Беккет, к резкому неудовольствию матери и разочарованию отца, покидает Тринити-колледж и возвращается в Париж.

Приблизительно к этому времени относится написание поэмы «Блудоскоп» (англ. Whorescope), созданной в форме монолога от лица одного из любимейших философов Беккета, Рене Декарта, — первого изданного отдельной книгой произведения писателя, — и критического эссе «Пруст» о творчестве французского модерниста Марселя Пруста.

В первой половине 1932 года, уже живя в Париже, Беккет работает над своим первым большим прозаическим произведением, романом «Мечты о женщинах, красивых и так себе» (англ. Dream of Fair to Middling Women), начатом в Дублине годом ранее. Книга, написанная сложным, не характерным для зрелого и, в особенности, позднего Беккета «барочным» языком, демонстрирующая изощрённую эрудицию молодого автора, посвящена многословному и запутанному описанию взаимоотношений носящего автобиографические черты юноши по имени Белаква (тезки одного из персонажей Дантова Чистилища) с тремя девушками (прототипом первой из них, Смеральдины-Римы, послужила его кузина Пегги Синклэр, второй, Сиры-Кузы, — безумная дочь Джойса, Лючия, третьей, Альбы, — любовное увлечение писателя университетских времен, Этна Маккарти). Роман представлял собой достаточно «сырое», по свидетельству самого Беккета, «незрелое и нестоящее», хотя и демонстрирующее обширную энциклопедическую эрудицию автора в вопросах литературы, философии и теологии, произведение и был ожидаемо отвергнут всеми издателями, а опубликован, согласно воле самого автора, лишь посмертно в 1992 году.

«Скверные времена», «Мёрфи», окончательная эмиграция во Францию (1933-40)

1933 год выдается непростым для начинающего и пока неудачливого писателя. Сначала от туберкулёза умирает Пегги Синклэр, несколькими неделями спустя уходит из жизни отец Беккета, что повергает того в тяжёлую депрессию, перемежающуюся приступами паники. Писатель в очередной раз покидает Ирландию и перебирается жить в Лондон. В Англии Беккет, несмотря на то, что отец оставил ему по смерти определенное содержание, живёт в материально стесненных условиях и продолжает страдать от депрессии, неуверенности в себе и собственном будущем. В надежде избавления от тяжелых психологических проблем Беккет прибегает к сеансам получающего стремительное развитие в то время психоанализа, увлеченно читает работы Фрейда, Адлера, Ранка и Юнга. Курс психотерапии помогает Беккету осознать, что творчество может быть неплохим лекарством на пути излечения от неврозов и комплексов.

В мае 1934 году Беккету наконец удается опубликовать свой первый сборник рассказов, объединённых уже знакомым нам общим героем Белаквой, — «Больше лает, чем кусает» (вариант перевода — «Больше тычков, чем ударов») ( (англ.). More Pricks Than Kicks), который, впрочем, также не имел сколько-нибудь значимого успеха ни у читателей, ни у критиков. В 1935 году маленькое издательство, принадлежащее одному из друзей писателя, публикует стихотворный сборник Беккета «Кости эха». К тому же времени относится начало работы над романом «Мёрфи».

Как видно, ни писательская карьера, ни карьера литературного критика и эссеиста в Лондоне не задаётся. Беккет находится в процессе тревожного и большей частью безуспешного поиска себя в профессии и жизни. Так, Беккет пишет письмо C. Эйзенштейну с просьбой о принятии на обучение в Государственный институт кинематографии (ответа не было получено), пытается получить место преподавателя в университете Кейптауна, попутно пишет поэму «Каскандо», в период с октября 1936 по апрель 1937 путешествует по нацистской Германии, особое внимание уделяя богатейшим художественным галереям Гамбурга, Берлина, Дрездена и Мюнхена.

В середине октября 1937 года писатель окончательно обосновывается в Париже, которому суждено стать его вторым домом до самой смерти.

Обосновавшись во Франции, Беккет пытается пристроить «Мёрфи», законченный в июне 1936 года, в какое-либо из издательств, и после 42 отказов роман всё-таки публикуется в марте 1938 года.

Это произведение является плодом большой и напряженной работы Беккета по оттачиванию собственного литературного стиля и повествовательного мастерства. В работе, которая была начата во время пребывания писателя в Лондоне в 1934 году, всё ещё сильно ощущается влияние Джойса, однако, голос Беккета приобретает все более индивидуальные черты. В центре повествования — безработный обитающий в Лондоне ирландец по фамилии Мёрфи и история его побега от реальности окрущающего мира. Мёрфи исповедует философию минимальных усилий, своего рода неделания, которая, в свою очередь, предопределяет эксцентричное поведение героя — Мёрфи периодически пристёгивается ремнями к кресле-качалке, вводя себя в своего рода транс и проводя в таком состоянии довольно длительное время. Испытывая глубокое недоверие, граничащее с отвращением, к любому виду физической или социальной активности, Мёрфи до крайности непрактичен и живёт на содержании у своей возлюбленной Селии, которая, будучи проституткой, тщетно пытается сподвигнуть Мёрфи на поиск работы и начало нормальной семейной жизни.

Балансируя на грани пародии при описании многочисленных странностей не вполне нормального с точки зрения обывателя героя, Беккет тем не менее не ставит себе целью высмеять ещё одного из бесконечного ряда бесталанных неудачников, прикрывающих свою лень и неприспособленность к практической жизни надуманными взбалмошными теориями. Беккет одновременно и насмешлив, и предельно серьезен по отношении к своему персонажу, идейные поиски которого: попытка разрешить противоречие между душой и телом, стремлением к покою и необходимостью деятельности, попытка найти гармонию с собой, герметично отгородившись от мира, — составляют сердцевину философских исканий самого писателя на протяжении всей жизни. Интеллектуальный побег Мёрфи заканчивается трагически, а сам роман, написанный в отходе от привычных беллетристических лекал, полный специфического юмора, литературно-философских аллюзий, несмотря на похвалу Джойса, был принят критиками весьма сдержанно и не имел никакого коммерческого успеха.

Очередную литературную неудачу и без того страдающий от депрессии Беккет переживает очень тяжело. Утешение Беккет пытается найти в обустройстве личной жизни, сходясь с Сюзанн Дешево-Дюмениль, как оказалось — на всю оставшуюся жизнь (пара официально поженится лишь в 1961 году). В это же время Беккет начинает переводить «Мёрфи» на французский и делает первые попытки написания стихов на не родном для себя языке.

Вторая мировая война, «Уотт» (1940—1945)

В июне 1940 года Третий рейх наносит сокрушительный удар по Франции, немецкие войска входят в Париж. Беккет, несмотря на то, что является гражданином нейтральной Ирландии, становится участником Сопротивления. Несмотря на то, что участие Беккета в «Сопротивлении» сводилось в основном к выполнению переводческих и курьерских функции, опасность, которой подвергал себя писатель, была вполне реальной, если не сказать смертельной. Позже Беккет, со свойственной ему скромностью и самоиронией, вспоминал, что его борьба с нацистской Германией была похожа на игру бойскаутов.

В 1942 году ячейку «Сопротивления», членом которой являлись Сэмюэл и Сюзанн, разоблачают, её участников арестовывают, и пара, спасаясь от преследований Гестапо, вынуждена бежать в неоккупированную часть Франции, в небольшую деревню Руссийон в провинции Воклюз на юге страны. Здесь Беккет залегает на дно, изображая из себя французского крестьянина и разнорабочего, зарабатывая на жизнь поденным трудом в поле, рубкой дров.

Мрачный жизненный опыт, полученный в течение несколько лет, проведённых на юге Франции, в атмосфере неотступного страха за собственную жизнь, заброшенности и оторванности от мира, занятых тяжёлым физическим трудом, лёг в основу следующего прозаического произведения Беккета, третьего по счету романа «Уотт», изданного лишь в 1953 году и ставшего поворотным этапом в творчестве писателя. Если прежние произведения Беккета всё ещё следовали в фарватере основополагающих литературных канонов, имели, хотя и нечетко структурированный, сюжет, персонажей, наделенных реалистичной биографией, то «Уотт» новаторски порывает с любыми подобными условностями. Если Мёрфи ещё можно классифицировать как типичного «городского сумасшедшего», свихнувшегося на фоне философствований и бедности «вечного студента» или просто молодого интеллектуала, находящегося в конфликте с миром, то Уотт — это существо с темным прошлым, мало понятным настоящим и совершенно туманным будущим. Сюжет романа, при всей его схематической условности, весьма прост: Уотт поступает на работу в дом к мистеру Нотту, оказывается в центре совершенно алогичных и абсурдных событий, которые безуспешно пытается осознать. Все попытки Уотта помыслить, понять или просто ощутить господина Нотта, в ходе которых Уотт теряет способность к рациональному мышлению и коммуникации, терпят крах, и Уотт, совершенно дезориентированный, покидает дом мистера Нотта, на место же Уотта приходит другой слуга, Мик. Как пишет современный русский исследователь творчества писателя, Д. В. Токарев, роль божества в романе «выполняет господин Нотт, природа которого трансцендирует понятия, присущие человеческому разуму. Божество недоступно восприятию, недоступно взгляду внешнего наблюдателя, пытающегося приписать ему человеческие качества». Таким образом, в «Уотте» Беккет поднимает целый пласт вопросов философии, теологии, закладывая основу своего новаторского творческого метода, заключающегося в отказе от предшествующей реалистической традиции с её условностями и набором стандартных приемов.

По окончании войны Беккет, за своё участие в Сопротивлении награждённый французским правительством, некоторое время служит в военном госпитале Ирландского Красного Креста в Сен-Ло в Нормандии, затем — возвращается вместе с Сюзанной в Париж.

Послевоенный успех, трилогия, театр абсурда (1946—1969)

Живя в Париже, в период с 1946 по 1950 гг. Беккет продолжает работать над прозой: короткими новеллами, романами «Мерсье и Камье», «Моллой», «Малон умирает» и «Безымянный». Последние три произведения, составляющие трилогию, представляют собой отдельную веху в творческой биографии Беккета. Поиск издателя для трилогии занял несколько лет. При активном участии жены Беккета, Сюзанны, к началу 1950-х издатель нашелся, а продвинутые критики обратили на малоизвестного автора пристальное внимание.

Если в начале творческого пути Беккет тяготел к унаследованному напрямую от Джойса развернутому и усложненному интеллектуальному и философскому поиску, был увлечен языковыми играми и построением усложненных литературных аллюзий, то при работе над «Уоттом» и трилогией Беккет руководствуется уже радикально иной поэтикой — персонажи теряют сколько-нибудь характеризующие их индивидуальные черты, реалии и приметы времени и места действия становятся неуловимыми, само действие сводится на нет. Эти тексты действительно совершили переворот в мировой литературе: к примеру, Луи Арагон признавался, что не понимает: как такая проза вообще возможна. Однако, она стала возможна, причем, парадоксально — на неродном автору языке.

В 1948 году Беккет завершает работу над своим самым известным произведением, снискавшим ему мировую славу, — абсурдистской пьесой «В ожидании Годо», премьера которой состоялась в Париже в самом начале января 1953 года.

Большинство произведений, созданных Беккетом после окончания Второй мировой, написаны автором по-французски. Таким образом, Беккет окончательно обращается к французскому как к основному языку литературного творчества, тем самым продолжая редкую традицию билингвизма в европейской литературе, становясь в один ряд с Джозефом Конрадом, Францем Кафкой и Владимиром Набоковым. Переход на французский Беккет позднее объяснял необходимостью выработки отстранённого метода письма, лишённого отличительного стиля.

К началу 1950-х гг. к Беккету наконец приходит успех. «В ожидании Годо» ставят в лучших театрах Европы. С 1951 по 1953 год издается прозаическая трилогия (романы «Моллой», «Малон умирает» и «Безымянный»), сделавшая Беккета одним из самых известных и влиятельных писателей XX века. Эти произведения, основанные на новаторских подходах к прозе, опробованных в ходе работы над «Уоттом», и имеющие мало общего с привычными литературными формами, написаны на французском языке и позднее переведены самим автором на английский.

Следуя успеху «В ожидании Годо», Беккет продолжает работать в качестве драматурга, в 1956 году получая заказ на создание радио-пьесы от Би-Би-Си, получившей название «Обо всех падающих»/«All That Fall». В конце 1950-х и начале 1960-х годов Беккет создаёт пьесы, заложившие фундамент так называемого театра абсурда — «Конец игры»/«Endgame» (1957), «Последняя лента Крэппа»/ «Krapp’s Last Tape» (1958) и «Счастливые дни»/«Happy Days» (1961). Эти работы, почти сразу ставшие международной театральной классикой, близкие по тематике с философией экзистенциализма, затрагивают темы отчаяния и воли к жизни перед лицом равнодушного к человеку и непознаваемого мира. В 1964 году по единственному сценарию Беккета для кино был снят короткометражный чёрно-белый фильм «Фильм», посвящённый проблеме воспринимаемого объекта и воспринимающего субъекта.

Беккет продолжает работать на ниве драматургии и, несмотря на то, что его произведения глубоко проникнуты темами старения, одиночества, страдания и смерти, достигает не просто локального успеха в среде интеллектуальной богемы Парижа и Лондона, но приобретает общемировую известность и признание, вершиной которого становится присуждение Нобелевской премии по литературе за 1969 год. В своём решении Нобелевский комитет отметил:

Сэмюэл Беккет награждён премией за новаторские произведения в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом. Глубинный пессимизм Беккета содержит в себе такую любовь к человечеству, которая лишь возрастает по мере углубления в бездну мерзости и отчаяния, и, когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что сострадание не имеет границ.

Премию Беккет, который плохо переносил пристальное внимание к собственной персоне, сопутствующее литературной славе, согласился принять только при условии, что получит её французский издатель и, по совместительству, давний друг Беккета, Жером Лендон, что и было исполнено.

Позднее творчество и последние годы (1970—1989)

К концу 1960-х — началу 1970-х творчество Беккета всё более дрейфует в сторону минимализма и компактности. Ярким примером такой эволюции может служить пьеса «Дыхание»/«Breath» (1969), которая длится всего 35 секунд и не имеет ни единого действующего лица. Во время постановки пьесы «Не я»/«Not I» (1972) зритель имеет возможность лицезреть лишь ярко освещенный рот рассказчика, в то время, как оставшаяся часть сцены полностью покрыта мраком.

Несмотря на то, что работы Беккета сфокусированы на индивидуальном «экзистенциальном» опыте отдельной, частной и в социальном плане маргинальной личности, в творчестве автора есть место и проявлению гражданской позиции. Примером может служить пьеса «Катастрофа»/ «Catastrophe» (1982), посвященная чешскому драматургу, хорошему другу Беккета и впоследствии первому президенту пост-коммунистической Чехии Вацлаву Гавелу, которая сосредоточена на теме тирании.

Поздний период творчества Беккета отмечен длительными паузами, продолжением прерванных драматургическими работами опытов с поэзией и прозой. В первой половине 1980-х Беккетом создается серия новелл «Компания» / «Company» (1980), «Плохо увидено плохо рассказано» / «Ill Seen Ill Said» (1982) и «Худшему навстречу» / «Worstward Ho» (1984), в которых писатель продолжает диалог с памятью, голосами из прошлого.

Последние годы Беккет вёл чрезвычайно замкнутый образ жизни, избегая давать каких-либо комментариев о своём творчестве. Сэмюэл Беккет умер в Париже 22 декабря 1989 года в возрасте 83 лет, спустя несколько месяцев после смерти своей супруги Сюзанн.

Интересные факты

• Беккет всю жизнь проявлял стойкий интерес к шахматам. Страсть к этой игре, вероятно, передалась Беккету от его родного дяди Хауарда, который сумел переиграть действующего чемпиона мира по шахматам Рауля Капабланку в ходе сеанса одновременной игры с дублинскими любителями.
• Беккет был привлекателен для женщин: так, к писателю стойкий романтический интерес испытывала одна из самых богатых невест своего времени, Пегги Гуггенхайм, наследница мультимиллионного состояния, однако Беккет не искал легких путей в жизни.
• Любимой книгой Беккета была «Божественная комедия» Данте, писатель мог рассуждать о ней или цитировать огромные куски из неё часами. Показательно, что на смертном одре писателя, в 1989, нашли поэму великого итальянца издания студенческих времен Беккета.
• Несмотря на, в целом, отрицательное отношение к ирландскому национализму, резкое неприятие аттестации самого себя в качестве ирландского писателя и то, что бóльшую часть жизни Беккет провел в эмиграции, писатель до конца своих дней сохранял гражданство Ирландской Республики.

Наследие

Беккет, обретший громкую славу ещё при жизни, заслуженно входит в число классиков западно-европейской литературы 20 века. Творчество писателя, отличающееся новаторским подходом и глубоким философским содержанием, занимает почетное место в пантеоне англоязычной и мировой литературы наравне со своими выдающимися предшественниками Джойсом, Прустом и Кафкой. Работа Беккета представляет собой наиболее последовательную атаку на реалистическую литературную традицию. Беккет, по сути, вновь изобрел и литературу, и театр, очистив их от диктата условностей, сосредоточив своё внимание на максимально универсально формулируемых проблемах индивидуального существования, поиска его смысла, одиночества и смерти. Как отмечает российский литературовед Александр Генис, «герой Беккета — человек, который нетвердо стоит на ногах. Оно и понятно. Земля тянет его вниз, небо — вверх. Растянутый между ними, как на дыбе, он не может встать с карачек. Заурядная судьба всех и каждого. Беккета ведь интересовали исключительно универсальные категории бытия, равно описывающие любую разумную особь».

Влияние Беккета на современное искусство огромно. В разное время такие знаменитые драматурги, как Вацлав Гавел, Джон Бэнвилл, Эйдан Хиггинс, Том Стоппард и Гарольд Пинтер публично признавали авторитет Беккета. Многим обязаны творчеству ирландского писателя представители поколения битников, а также такие авторы, как Томас Кинселла и Дерек Махон. Многие крупные композиторы, включая Мортона Фельдмана, Хайнца Холлигера, Паскаля Дюсапена, создавали произведения на тексты Беккета.

В Ирландии, где память писателя чтут не менее ревностно, чем память Джойса, регулярно проходят фестивали, посвященные творческому наследию Беккета. 10 декабря 2009 года в Дублине при участии другого Нобелевского лауреата по литературе от Ирландии, знаменитого поэта Шеймаса Хини, состоялась торжественная церемония открытия нового моста через Лиффи, носящего имя писателя.

Основные произведения (с указанием времени публикации)

Проза

• Мечты о женщинах, красивых и так себе / Dream of Fair to Middling Women (1932)
• Больше лает, чем кусает / More pricks than kicks (1992) (рассказы)
• Мёрфи / Murphy (1938)
• Моллой / Molloy (1951)
• Малон умирает / Malone meurt (1951)
• Уотт/ Watt (1953)
• Неназываемый (роман) / L’Innomable (1953)
• Как оно есть / Comment c’est (1961)
• Опустошитель / Le Depeupler (1971)
• Мерсье и Камье / Mercier et Camier (1974)
• Собеседник / Company (1979)

Пьесы

• В ожидании Годо / En attendant Godot (1952, русский перевод 1966)
• Действие без слов 1 / Act Without Words I (1956)
• Действие без слов 2 / Act Without Words II (1956)
• Конец игры / Fin de partie (1957)
• Последняя плёнка Крэппа / Krapp’s Last Tape (1958)
• Театральный осколок 1 / Rough for Theatre I (конец 1950-х)
• Театральный осколок 2 / Rough for Theatre II (конец 1950-х)
• Счастливые дни / Happy Days (1960)
• Игра / Play (1963)
• Приходят и уходят / Come and Go (1965)
• Дыхание / Breath (1969)
• Не я / Not I (1972)
• That Time (1975)
• Footfalls (1975)
• A Piece of Monologue (1980)
• Rockaby (1981)
• Экспромт в стиле Огайо / Ohio Impromptu (1981)
• Катастрофа / Catastrophe (1982)
• Что где / What Where (1983)
• Элефтерия / Eleutheria (1947, опубл. 1995)

Стихотворения

• Poems (разные годы)

Сценарии

• Фильм / Film (1963; снят в 1964)

Издания на русском языке

• Изгнанник . М.: Известия, 1989. Серия: Библиотека журнала «Иностранная литература».
• Трилогия . М.: Издательство Чернышева, 1994. ISBN 5-85555-028-1
• В ожидании Годо . М.: ГИТИС, 1998. Серия: Открытое пространство. ISBN 5-7196-0218-6
• Театр . СПб.: Азбука, 1999. Серия: Коллекция. ISBN 5-7684-0579-8
• Мёрфи . Киев: Ника-Центр, 1999. Серия: 700. ISBN 966-521-135-8
• Больше лает, чем кусает . Киев: Ника-Центр, 1999. Серия: 700. ISBN 966-521-110-2
• Моллой. Мэлон умирает . СПб.: Амфора, 2000. Серия: Новая коллекция. ISBN 5-8301-0080-0
• Никчёмные тексты . СПб.: Наука, 2001. ISBN 5-02-028514-5
• Мёрфи. М.: Текст, 2002. Серия: Квадрат. ISBN 5-7516-0306-0
• Уотт . М.: Эксмо, 2004. Серия: Палата № 6. ISBN 5-699-07308-6
• Мечты о женщинах, красивых и так себе . М.: Текст, 2006. Серия: Квадрат. ISBN 5-7516-0534-9
• Мёрфи . М.: Текст, 2006. Серия: Квадрат. ISBN 5-7516-0596-9
• Моллой . М.: Текст, 2008. Серия: Лучшие книги за ХХ лет. ISBN 978-5-7516-0674-9
• Осколки . М.: Текст, 2009. Серия: Коллекция. ISBN 978-5-7516-0717-3
• В ожидании Годо . М.: Текст, 2009. Серия: Классика. ISBN 978-5-7516-0715-9
• Стихотворения . М.: Текст, 2010. ISBN 978-5-7516-0861-3
• Мечты о женщинах, красивых и так себе . М.: Текст, 2010. Серия: Квадрат. ISBN 978-5-7516-0896-5
• Дальше никак / пер. с англ. Валерия Молота. Blurb.com, 2010. 104 с. (Сборник прозаических произведений: «Компания», «Плохо увидено плохо расказано», «Худшему навстречу»)
• Как есть / пер. с англ. Валерия Молота. Blurb.com, 2011. 208 с.
• Про всех падающих . М.: Текст, 2012. Серия: Классика. ISBN 978-5-7516-1028-9

Беккет и музыка

Барретт, Ричард / Barrett, Richard (1959)

• «Nothing elsewhere» для альта (1987—2005)
• «I open and close» для струнного квартета (1983—1988)
• «Another Heavenly Day» для инструментов и электроники (1990) по мотивам пьес Беккета

Берио, Лучано / Berio, Luciano (1925—2003)

• Sinfonia для 8 голосов и оркестра (1968) по пьесе «Безымянный»/«Unnamable» (1953)

Гласс, Филипп / Glass, Philip (1937)

• Музыка к спектаклю «Игра»/«Play» (1965) по одноименной пьесе (1963)
• Квартет N2 (1984), по рассказу Беккета «Собеседник»/«Company» (1979)
• Балет «Beckett short» (2007) по сюжетам пьес Беккета

Джервазони, Стефано / Gervasoni, Stefano (1962)

• «Два французских стихотворения Беккета»/«Due poesie francesi di Beckett» для голоса, басовой флейты, альта и ударных (1995)
• «Pas si'» для аккордеона и 2 голосов (1998) на тексты Беккета

Караев Фарадж (1943)

• «В ожидании Годо» для четырёх солистов и камерного оркестра (1986) по одноимённой пьесе (1952)

Куртаг, Дьёрдь / Kurtág, György (1926)

• «Сэмюэл Беккет: что есть слово»/«Samuel Beckett: what is the word» op.30b на тексты Беккета для речитирующего альта, голосов и камерного ансамбля (1991)
• «…pas à pas — nulle part…» ор.36 на тексты Беккета для баритона, струнного трио и ударных (1997)

Ранд, Бернард / Rand, Bernard (1934)

• «Memo 2» для тромбона соло (1973) по структуре пьесы «Не я»/«Not I» (1972)
• версия «Memo 2B» для тромбона и женской пантомимы (1980)
• версия «Memo 2D» для тромбона, струнного квартета и женской пантомимы (1980)
• «…меж голосов…»/«…among the voices…» по Беккету для хора и арфы (1988)

Тёрнидж, Марк-Энтони / Turnage, Mark-Anthony (1960)

• концерт «Five Views of a Mouth» для флейты и оркестра (2007) по мотивам пьесы Беккета «Не я»/«Not I» (1972)
• «Твоя колыбельная»/«Your Rockbaby» для саксофона и оркестра (1993) с использованием «ритмических» элементов из «Колыбельной»/«Rockbaby» (1981)

Фельдман, Мортон / Feldman, Morton (1926—1987)

• «антиопера» «Ни…»/«Neither» по либретто Беккета (1977)
• музыка к американской версии радиопьесы Беккета «Words and Music» для двух чтецов, двух флейт, вибрафона, фортепиано и струнного трио (1987)
• «Сэмюэлю Беккету» для оркестра (1987);
• нереализованная идея музыки к радиопьесе Беккета «Cascando» (1961)

Финнисси, Майкл / Finnissy, Michael (1946)

• «Достаточно»/«Enough» для фортепиано (2001) по одноимённому тексту (1966)

Хаубеншток-Рамати, Роман / Haubenstock-Ramati, Roman (1919—1994)

• «антиопера» в одном действии «Игра» «Spiel» (1968) по одноимённой пьесе (1963)

Холлигер, Хайнц / Holliger, Heinz (1939)

• опера «Приходят и уходят»/«Come and Go» для 9 голосов и 9 инструментов (1976) по одноимённой пьесе (1965)
• «Не я»/«Not I» для сопрано и пленки (1980) по одноимённой пьесе (1972)
• опера «Что Где»/«What Where» (1988) по одноимённой пьесе (1983)

Планируются к постановке (по информации на декабрь 2011 года)

Куртаг, Дьёрдь / Kurtág, György (1926)

• опера по мотивам пьесы «Конец игры»/«Fin de partie» (1957) — Зальцбургский фестиваль, премьера запланирована на 2013 год

Булез, Пьер / Boulez, Pierre (1925)

• опера по мотивам пьесы «В ожидании Годо»/ «En attendant Godot» (1952) — Alla Scala, Милан, премьера запланирована на 2015 год

Ссылки

• [www.lib.ru/PXESY/BEKETT/ Сэмюэл Беккет] в библиотеке Максима Мошкова
• [spintongues.msk.ru/samuel_beck.html Сэмюэл Беккет] в «Лавке языков»
• [okno.webs.com/No9/mescheryakov.htm Эссе о пьесах Беккета]
• Сэмюэл Беккет (англ.) на сайте Internet Movie Database

Избранная библиография

• Беккет С. Осколки: эссе, рецензии, критические статьи. — М.: Текст, 2009.
• Токарев Д. Курс на худшее: абсурд как категория текста у Даниила Хармса и Сэмюэля Беккета. — М.: Новое литературное объединение, 2002. — 336 с.
• Эсслин М. [ec-dejavu.net/b-2/Beckett.html Сэмюэль Беккет. В поисках себя] // Театр абсурда / Пер. с англ. Г. Коваленко. — СПб.: Балтийские сезоны, 2010. — С. 31-94.
• James Knowlson. Damned to Fame. The Life of Samuel Beckett. Grove Press. New York. 2004.
• Bair D. Samuel Beckett: A Biography. — Vintage/Ebury, 1978. — ISBN 0-09-980070-5.
• Fletcher J. About Beckett. — London: Faber and Faber, 2006. — ISBN 978-0-571-23011-2.

Отрывок, характеризующий Беккет, Сэмюэл

– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?