Бекман, Валериан Александрович
Поделись знанием:
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.
Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
Валериан Бекман<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Вероятное изображение Валериана Бекмана.</td></tr> | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 8 июня 1851 — 1 ноября 1857 | |||||||
| Предшественник: | Павел Петрович Аносов | ||||||
| Преемник: | Александр Дмитриевич Озерский | ||||||
| Отец: | Александр Петрович Бекман | ||||||
| Мать: | Анна-Блондина Христофоровна Эйлер | ||||||
| Супруга: | Августа (Августина) Николаевна Нотбек | ||||||
| Награды: |
| ||||||
Валериан Александрович Бекман[комм. 1] (14 октября 1802 года[уточнить][комм. 2] — 2 февраля 1870 года, Санкт-Петербург, Российская Империя) — горный инженер, чиновник, менеджер, генерал-майор, дворянин, помещик[1][2][3].
Руководил Каслинским рудником на Миасских золотых промыслах (с 1827 года), Саткинским заводом (с 1829 года), Златоустовской оружейной фабрикой (с 1835 года и с 1847 года) и одноимённым округом (с 1847 года), Луганским литейным заводом и одноимённым посёлком (1840—1847), Алтайскими горными заводами (1851—1857), одновременно являясь Томским губернатором (1851—1857). Исполнял обязанности председателя в Совете Главного управления Западной Сибири (1853—1854 и 1856—1857).
Правнук Леонарда Эйлера[1].
Биография
Валериан Бекман родился 14 октября 1802 года в дворянской семье[1]. Его отец — Александр Петрович Бекман (1772—1871), был военным и служил в чине полковника; мать — Анна-Блондина (1780—1868), была дочерью генерал-лейтенанта Христофора Леонтьевича Эйлера (1743—1808), внучкой математика и механика, академика Леонарда Эйлера (1707—1783)[1].
В 1824 году Валериан Бекман с большими золотой и серебряной медалями по 1-му разряду окончил Горный кадетский корпус, был произведен в чин гиттенфервальтера и оставлен в лаборатории учебного заведения[1][2].
В 1826 году Бекман был назначен смотрителем, а уже в 1827 году — бергмейстером Каслинского рудника на Миасских золотых промыслах на Урале[1][2].
В январе 1829 года Валериан Александрович был произведён в чин маркшейдера (9-й класс по Табели о рангах) и с мая того же года работал управляющим Саткинским заводом[1][2].
В 1833 году Бекман был произведён в чин обер-гиттенфервальтера и, получив военный чин майора, переведён на службу в Корпус горных инженеров[1].
В 1835 году Валериан Бекман назначен руководителем Златоустовской оружейной фабрикой[1][2].
С 1838 года Бекман сверх должности состоит членом комитета для рассмотрения штатов Уральских заводов[1].
В 1838 году Валериан Александрович Бекман произведён в чин подполковника и назначен помощником начальника Екатеринбургских горных заводов[1].
В 1840 году Бекман становится начальником Луганского сталелитейного завода[1][2].
В 1842 Валериан Бекман был произведен в полковники[1].
В 1847 году был назначен горным начальником округа Златоустовского завода и директором Златоустовской оружейной фабрики, сменив на этой должности Павла Петровича Аносова[1][2]. В это время ему присваивается чин генерал-майора[1].
8 июня 1851 года[комм. 3], Высочайшим приказом Валериан Александрович Бекман был назначен главным начальником Алтайских горных заводов и томским гражданским губернатором, вновь сменив Павла Аносова[1][2][3].
При этом с ноября 1853 года по июнь 1854 года и с июня 1856 года по март 1857 года Валериан Бекман исполнял обязанности председателя в Совете Главного управления Западной Сибири в связи с отсутствием генерал-губернатора Западной Сибири генерала от инфантерии Густава Христиановича Гасфорда[1].
Во время своего пребывания на посту губернатора Бекман осуществил ряд административно-территориальных преобразований[1]:
- В 1853 году Семипалатинская округа Томской губернии была выделена в особую Семипалатинскую область, в которую вошли, ранее относившиеся к Бийской округе Томской губернии города Семипалатинск и Усть-Каменогорск;
- В декабре 1856 года была упразднена Колыванская округа, территория которой вошла в состав Томского округа.
- В 1856 году Министерство внутренних дел поддержало инициативу Бекман по созданию Кийского округа с центром в селе Кия (Кийск), в конце 1857 года был преобразованном в город и получил новое название — Мариинск, соответственно и округ стал называться Мариинским.
Историки отмечают также следующие изменения в Томске во время работы Бекмана: с 1853 г. для ночного освещения улиц стали ставить фонари, в городе появились тротуары, строились каменные лавки и воинские казармы, появилась мещанская богадельня, открыты вольные аптеки, была проделана работа по составлению нового плана города[2]. В 1854—1955 годах было произведено усиление полиции, у чиновников появились новые мундиры[2]. По инициативе Бекмана в Томске началось строительство часовни Иверской иконы Божьей Матери[2].
С 15 августа 1857 года в Томской губернии началось издание первой газеты — «Томских губернских ведомостей», которые выходили под непосредственным наблюдением губернатора[1].
В бытность губернатором Бекману приходилось общаться с некоторыми ссыльными, например, с Гавриилом Степановичем Батеньковым и Иваном Ивановичем Пущиным, способствовал облегчению участи петрашевца Феликса Густавовича Толля, который был переведен из Керевского каторжного села сначала в с. Жарково, а затем в Томск[1].
1 ноября 1857 года[комм. 4] Высочайшим приказом по Корпусу горных инженеров было удовлетворено прошение Валериана Александровича Бекмана и он «по домашним обстоятельствам» был уволен от службы с назначением ему пенсии[1][3].
После ухода со службы как помещик Лугского уезда Бекман был причислен к дворянству Петербургской губернии, большую часть времени жил в Санкт-Петербурге в собственном доме[1].
Валериан Александрович Бекман умер 2 февраля 1870 года в Санкт-Петербурге и был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры[1][2].
Семья
Отец — Александр Петрович Бекман (1772—1871) — военный, служил в чине полковника[1].
Мать — Анна-Блондина Христофоровна Эйлер (1780—1868) — дочь генерал-лейтенанта Христофора Леонтьевича Эйлера (1743—1808), внучка математика и механика, академика Леонарда Эйлера (1707—1783)[1].
Жена — Августа (Августина) Николаевна Нотбек (28.03.1818 — 06.05.1894), дочь вологодского городского врача, статского советника Н. Б. Нотбека[1].
Награды
Валериан Александрович Бекман был награждён:
- Орденом Святого Станислава 3-й (1836) и 1-й (1854) степеней.
- Орденом Святого Владимира 4-й (1840) и 3-й (1849) степеней.
- Орденом Святой Анны 2-й (1846) и 1-й (1856) степеней.
Отзывы
Феликс Густавович Толль так описал губернатора Бекмана[1]:
|
Маленький пожилой мужчинка, рыжий, невзрачный, в золотых очках, в горном сюртуке без эполет. | 
|
Деятельность Бекмана на посту губернатора также подвергалась критике. Так Григорий Николаевич Потанин описал его работу в герценовском «Колоколе» следующим образом[1]:
|
|
Он ездил по губернии, рассматривал с любопытством странные явления природы, интересовался нравами жителей и улыбался приятно, когда жаловались мужики и рассказывали возмутительные истории, вообще был губернатором для собственного удовольствия. |
|
Напишите отзыв о статье "Бекман, Валериан Александрович"
Комментарии
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 А. В. Яковенко, В. Д. Гахов. [elib.tomsk.ru/elib/data/2013/2013-0024/2013-0024.pdf Бекман Валериан Александрович // Томские губернаторы : биобиблиографический указатель] (рус.). Ветер (2012). Проверено 16 июля 2013. [www.webcitation.org/6JNWwytDh Архивировано из первоисточника 4 сентября 2013].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 [sib.net/tomsk/bekman-valerij-aleksandrovich/ Бекман Валерий Александрович]. Энциклопедия Сибирь-матушка. Проверено 16 июля 2013. [www.webcitation.org/6JNWzWomE Архивировано из первоисточника 4 сентября 2013].
- ↑ 1 2 3 [kraeved.lib.tomsk.ru/page/711/ Томские губернаторы]. Земля Томская. Проверено 16 июля 2013. [www.webcitation.org/6JNX0QaL2 Архивировано из первоисточника 4 сентября 2013].
Литература
- Гришаев, В. Ф. 200 лет со дня рождения главного начальника Алтайских горных заводов и Томского гражданского губернатора В.А. Бекмана (1801–1870) // Страницы истории Алтая. 2001 г.: календарь знаменательных и памятных дат. — Барнаул, 2001. — С. 88–89.
- Юшковский, В.Д. Батеньков в Томске. — Томск: UFO-Plus, 2007. — С. 330.
- Берсенев, В. Бекман (Beckmann) Валериан Александрович // Немцы России: энциклопедия. — М.: ЭРН, 1999. — Т. 1: (А–И).. — С. 150.
- А. В. Яковенко, В. Д. Гахов. Бекман Валериан Александрович // [elib.tomsk.ru/purl/1-5913/ Томские губернаторы : биобиблиографический указатель] / Том. обл. универсал. науч. б-ка им. А. С. Пушкина; Гос. архив Томской обл.. — Томск: Ветер, 2012. — С. 74-79. — 223 с. — 250 экз.
- Гришаев, В. Ф. Бекман Валериан Александрович // Энциклопедия Алтайского края: в 2 т. — Барнаул: Пикет, 1997. — Т. 2. — С. 66.
- Федоров, Ю. Где жили и правили томские губернаторы // Томский вестник. — Томск, 1994. 5 февр. (№ 24). — С. 14.
- Голубев, П. Горное дело // Алтай: историко-статистический сборник по вопросам экономического и гражданского развития Алтайского горного округа.. — Томск: Типолитография Михайлова и Макушина, 1890. — С. 382.
- Губернии Российской империи. История и руководители, 1708–1917.. — М.: Объединенная редакция МВД России, 2003. — С. 306.
- Дмитриенко, Н.М. День за днем, год за годом: хроника жизни Томска в XVII–XX столетиях. — Томск: Изд-во Том. ун-та, 2002. — С. 38–40.
- Документы Государственного архива Томской области о деятельности томских губернаторов (1804–1917 гг.) // Документ как социокультурный феномен: сб. материалов IV Всерос. науч.-практ. конф. с международным участием (г. Томск, 29–30 окт. 2009 г.) / под ред. Н.С. Ларькова. — Томск: Том. гос. ун-т, 2010. — С. 352.
- Толль, Ф. Из записок моего сосланного приятеля (1850 г.) // Петрашевцы в воспоминаниях современников: сб. материалов / Сост. П.Е. Щеглов.. — М.: ГИЗ, 1926. — P. 267–269, 273.
- Из истории российско-германских отношений. Томский фрагмент = Ausder Geschichte Russisch-Deutschen Beziehungen: ein Fragmentvon Tomsk: // [сб. док. и материалов из фондов Том. обл. гос. архива]. — Томск: Красное знамя, 2006. — С. 19.
- Извещение о смерти В.А. Бекмана, Голос (СПб.). №34 (3 февраля 1870), стр. 1. Проверено 16 июля 2013.
- Казанский, П.И. Историческая справка о покорении Сибири, о Томске, Колыванской области, Томской губернии и её губернаторах // Памятная книжка Томской губернии на 1910 г.. — Томск: Тип. губернского управления, 1910. — С. 167 (2-я пагинация).
- Евтропов, К.Н. История Троицкого кафедрального собора в Томске: (постройка его с характеристикой времени и деятелей): лепта к трехсотлетию гор. Томска.. — Томск: Тип. Епархиального братства, 1904. — С. 199, 201..
- Потанин, Г. Н. К характеристике СибириСибири: [статья, опубликованная 1 июня 1860 г.] // Колокол – газета А.И. Герцена и Н.П. Огарева: 1857–1867. – Факсимильное изд.. — М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1963. — С. 604–606.
- Т.Н. Соболева, В.Н. Разгон. Очерки истории кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина XVIII – первая половина XIX в.): управление и обслуживание. — Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1997. — С. 97, 147.
- Гахов, В. Первое лицо губернии // Начало века. — Томск, 2008. — Т. 1. — P. 168.
- Петербургский некрополь / Издание Великого князя Николая Михайловича / Сост. В.И. Саитов.. — СПб: Тип. М.М. Стасюлевича, 1912. — Т. 1: (А–Г). — С. 184.
- Письма Г.С. Батенькова, И.И. Пущина и Э.Г. Толля.. — М.: Издание Всесоюзной библиотеки им. В.И. Ленина, 1936. — С. 245, 247, 262, 293, 295, 305, 323.
- Жилякова, Э.М. «Сердце золотое, благородное, чистое…»: (петрашевец Ф. Толль в Томской губернии) // Русские писатели в Томске. — Томск: Водолей, 1996. — P. 68, 74.
- Дмитриенко, Н.М. Сибирский город Томск в XIX – первой трети XX века: управление, экономика, население.. — Томск: Изд-во Том. ун-та, 2000. — С. 26, 277.
- Батеньков, Г. С. Сочинения и письма. — Иркутск: Вост.- Сиб. кн. изд-во, 1989. — Т. 1: Письма (1813–1856). — P. 280, 472, 479, 490.
- Мисюрев, А.А. Томская губернская гимназия в первое пятидесятилетие её существования (1838–1888).. — Томск: Губернская тип., 1894. — С. 22.
- Гахов, В. Эпоха генерал-майоров // Красное знамя (Томск). — Пятница: спец. вып., 1999 - 11 нояб.. — С. 6.
Отрывок, характеризующий Бекман, Валериан Александрович
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.
Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
Категории:
- Кавалеры ордена Святого Станислава 3 степени
- Кавалеры ордена Святого Станислава 1 степени
- Кавалеры ордена Святого Владимира 4 степени
- Кавалеры ордена Святого Владимира 3 степени
- Кавалеры ордена Святой Анны 2 степени
- Кавалеры ордена Святой Анны 1 степени
- Персоналии по алфавиту
- Военные инженеры
- Главы Златоуста
- Главы Луганска
- Инженеры по алфавиту
- Инженеры Российской империи
- Металлурги России
- Горные инженеры
- Персоналии:Златоуст
- Персоналии:Луганск
- Персоналии:Санкт-Петербург
- Томские губернаторы
- Похороненные на Никольском кладбище Александро-Невской лавры
- Управленцы России
