Бекю, Август
| Август Людвик Бекю | |
| August Ludwik Bécu | |
 Портрет Августа Бекю (художник Ян Рустем) | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
26 августа (7 сентября) 1824 (53 года) |
| Место смерти: | |
| Научная сфера: | |
| Место работы: |
профессор Виленского университета |
| Альма-матер: | |
| Известен как: |
один из основателей и председатель Виленского Медицинского общества |
А́вгуст Бекю́ (польск. August Ludwik Bécu; лит. Augustas Ludvikas Bekiu; 1771—1824) — польский учёный-гигиенист, профессор Виленского университета, отчим известного поэта Юлиуша Словацкого.
Содержание
Биография
Август (Огюст) Бекю — потомок французских гугенотов, в XVII веке осевших в Померании, сам он — уроженец Речи Посполитой. Бекю закончил Главную Виленскую школу, получил степень доктора философии (1789), степень доктора медицины (1793). В Главной школе (в 1803 году преобразованной в императорский Виленский университет) преподавал в 1797—1824 годах курсы патологии, терапии, фармацевтики, физиологии; заведовал кафедрой физиологии (с 1805 года), кафедрой патологии и гигиены (с 1806 года). Стал одним из основателей виленского Медицинского общества (1805) и был его председателем с 1811 года. В 1807—1812 годах был членом школьной комиссии, в 1819 году исполнял должность попечителя школ.
В 1818 г. Бекю женился на польской армянке Саломее Словацкой, матери известного поэта Юлиуша Словацкого.
Погиб от удара молнии. Некролог, опубликованный в журнале „Dziennik Wileński“, датирует смерть Августа Бекю 26 августа 1824 года. Та же дата указана на надгробии на виленском кладбище Росса. В некоторых источниках ошибочно указывается 26 июля.
Вакцинация
Бекю был командирован Виленским университетом в Шотландию и по возвращении в 1803 году стал первым в Литве практиковать прививку оспы. Написал о вакцинации работу „O wakcynie czyli tak zwanei ospie krowiej“ («О вакцине, или так называемой коровьей оспе»; Вильна, 1803). В 1808 году вместе с профессором Йозефом Франком основал при университетской клинике институт вакцинации для обучения студентов прививкам. Сотрудничал в журнале „Dziennik Wileński“.
Репутация
А. Бекю состоял цензором при Виленском университете в 1807—1810 и 1817—1823 годах.
Участвуя в органах надзора над учебными заведениями, Август Бекю не мог не вызывать негативного отношения патриотически настроенной польской молодёжи. Считается, что он сыграл неблаговидную роль в расследовании дела филоматов—филаретов (1823—1824), вступив в тесное сотрудничество с Н. Н. Новосильцевым. Когда 26 августа 1824 года ударом молнии Бекю был убит в собственной квартире, в этом увидели доказательство его предательства и наказание; по некоторым источникам, молния будто бы сплавила в слиток хранившиеся у постели серебряные монеты, якобы полученные им за услуги российским властям. Адам Мицкевич, высланный по делу филоматов из Литвы, в третьей части поэмы «Дзяды» вывел негативную фигуру Доктора, в котором легко опознается Бекю. Считается, что это обстоятельство было причиной вражды между Мицкевичем и Словацким.
Труды
- O wakcynie czyli tak zwanei ospie krowiej. Wilno, 1803 («О вакцине, или так называемой коровьей оспе»).
- Rozprawa doskonalości szpitalów. Wilno, 1807 («Рассуждение об усовершенствовании больниц»).
- O porządnem utrzymywaniu spitalów. Wilno, 1807.
- Postrzeźenie mleka zielonego.
- O lączeniu medycyny z chirurgią. Wilno, 1817.
Напишите отзыв о статье "Бекю, Август"
Литература
- Бекю, Август // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Бекю, Август Людвигович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1900. — Т. 2: Алексинский — Бестужев-Рюмин. — С. 677-678.
Отрывок, характеризующий Бекю, Август
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
