Кун, Бела

Бела Кун венг. Kun Béla<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фотография 1923 года</td></tr>
Народный комиссар иностранных дел Венгерской советской республики
21 марта — 1 августа 1919 года
Предшественник:	Ференц Харрер (как министр иностранных дел Венгерской народной республики)
Преемник:	Петер Агостон
Рождение:	деревня Леле, Трансильвания, Австро-Венгрия (ныне: Чеху-Сильваниэй в жудеце Сэлаж, Румыния)
Смерть:	Москва, СССР
Партия:	1) ВКП (1918—1919) 2) ВКП(б) (1917—1918;1919-1937)

Бе́ла Кун (Бела Морисович Кун, венг. Kun Béla; 20 февраля 1886, деревня Леле близ г. Силадьчех (сейчас Чеху-Сильваниэй, жудец Сэлаж), Трансильвания — 29 августа 1938, Москва) — венгерский и советский коммунистический политический деятель и журналист. В марте 1919 года провозгласил Венгерскую советскую республику, просуществовавшую в итоге 133 дня. В ноябре 1920 года после установления в Крыму советской власти был назначен председателем Крымского ревкома. На этом посту стал организатором и активным участником массовых казней в Крыму.

Ранние годы

Родился в семье трансильванского сельского нотариуса, этнического еврея, и кальвинистки (религиозное меньшинство в католической Венгрии). В силу своего происхождения Кун позже подвергался гонениям и высмеиванию на страницах прессы правыми шовинистами. Среднее образование получил в одном из крупнейших реформатских (кальвинистских) коллегиумов в Коложваре (Клуж-Напока), во время учёбы в котором Кун был награждён премией за лучшую работу по литературе (свой очерк он посвятил Шандору Петёфи). После окончания школы поступил в Коложварский университет на юридический факультет, однако прервал своё обучение в 1904 году и начал работать в качестве журналиста в Коложваре и Надьвараде.

Ещё во время учёбы Кун через своего близкого друга поэта Эндре Ади (бывшего в своё время его репетитором) познакомился с деятельностью левых интеллектуалов в Будапеште. В 1902 году в 16-летнем возрасте с их помощью он становится членом Венгерской социал-демократической партии, участвует в организации трансильванского отделения партии, работает над созданием трансильванских союзов строительных рабочих и горняков. Поступив в Коложварский университет, сперва в нём, а затем в Будапеште, участвовал в создании марксистских студенческих организаций.

Под руководством Куна в 1905 году на многих промышленных предприятиях Трансильвании начались забастовки. В городе Коложваре забастовка привела к кровавым столкновениям с полицией. За участие в забастовочной деятельности Кун был осуждён на 2,5 года тюремного заключения (по кассационному решению отбыл только 1 год и 3 месяца). После освобождения в 1908 участвовал в руководстве социал-демократической партией и профдвижением в Коложваре, участвовал в организации рабочего движения среди горняков Жильвельд.

В 1913 году был выбран делегатом на съезд партии.

Первое пребывание в России

Во время Первой мировой войны Бела Кун был призван в австро-венгерскую армию и в 1916 году попал в русский плен. Как военнопленный он был отправлен на Урал, где окончательно оформился как убеждённый коммунист. В плену Кун впридачу к немецкому и английскому досконально изучил русский язык.

После Февральской революции Кун вступил в РСДРП(б) и занял ответственный пост в томском губкоме партии и в редакции большевистского журнала «Сибирский Рабочий» и газеты «Знамя Революции».

В марте 1918 года Кун с единомышленниками сформировал из бывших венгерских военнопленных Венгерскую группу при Российской коммунистической партии (большевиков) — фактического предшественника венгерской Компартии. Совместно с Тибором Самуэли редактировал венгерскую газету «Социальная Революция», под влиянием которой многие венгерские военнопленные вступали в российскую, а затем и в венгерскую Красную Армию. Вскоре он прибыл в Петроград, а затем — в Москву, где встретился с Лениным, поручившим ему руководство коммунистическим движением в Австро-Венгрии.

На протяжении 1918 года Бела Кун сражался на фронтах Гражданской войны против немецких интервентов, чехословацкого корпуса, белогвардейцев Колчака, а также участвовал в подавлении левоэсеровского мятежа и восстаний правых эсеров. Кроме того, он активно писал статьи в «Правду» и «Известия».

Кун вернулся в Будапешт после падения Австро-Венгерской империи 17 ноября 1918 года и уже 24 ноября инициировал основание Венгерской коммунистической партии (первоначально Партия коммунистов Венгрии, KMP) и возглавил её Центральный комитет. В официальном печатном издании партии «Красная газета» (венг. Vörös Újság) он подвергал жёсткой критике правительство Каройи, а также весьма резко высказывался о социал-демократах, которые, тем не менее, высказывали своё стремление к диалогу с коммунистами. Во главе Компартии Кун приступил к активной организации рабочих стачек и митингов, расширявших базу партии, которая первоначально объединяла лишь несколько сотен представителей радикальной интеллигенции.

22 февраля коммунисты под руководством Куна организовали демонстрацию у окон социал-демократического издания «Народное слово» (венг. Népszava), которая вылилась в открытое противостояние и перестрелку с полицией, в результате которой был убит один из полицейских. За организацию этого выступления Кун был арестован и осуждён по обвинению в государственной измене, однако и в заключении продолжал организационную работу, подготавливая объединение с Венгерской Социал-демократической партией (венг. Magyarországi Szociáldemokrata Párt, MSZDP). Венгерские социал-демократы также были готовы к союзу с коммунистами, так как нота Антанты, отправленная венгерскому правительству, вызвала возмущение в Венгрии и побуждала к поиску союзников, способных защитить права Венгрии от посягательств западных держав. Так как единственным таким союзником могла быть Советская Россия, социал-демократы пошли на компромисс с коммунистами.

Венгерская советская республика

21 марта 1919 года сторонники Куна, пользуясь всеобщим недовольством буржуазным правительством, провели объединительный съезд Коммунистической и Социал-демократической (под руководством Шандора Гарбаи) партии, объединённых в Социалистическую партию. Новая партия немедленно провозгласила образование Венгерской советской республики (в руководстве которой коммунисты и социал-демократы были представлены соответственно 14 и 17 представителями), второго после России европейского государства с леворадикальным правительством, а также освободила Куна из заключения. Революционное правительство возглавил Шандор Гарбаи. Собственно, сам Бела Кун в новом социалистическом правительстве занял только пост комиссара иностранных дел, позже стал членом коллегии Наркомвоена, именно он был фактическим руководителем ВСР, как сам и утверждал в сообщении Ленину: «Моё личное влияние в Революционном правительстве настолько велико, что диктатура пролетариата будет решительно установлена».

В Венгерской советской республике по примеру Советской России были начаты кардинальные преобразования, состоявшие в экспроприации промышленности и сельского хозяйства в пользу коммунистического режима. После попытки свержения революционного правительства 24 июня 1919 года фактический глава республики Кун объявил о «вынужденном» начале красного террора. Бывшие социал-демократы выступили против применения террора; тем не менее, количество его жертв составило не менее 590 человек.

На помощь борцам с коммунистическими радикалами, захватившими власть в Венгрии, пришли чехословацкие и румынские войска. Первоначально успех сопутствовал возглавляемой видным стратегом Аурелем Штромфельдом венгерской Красной армии, которой удалось занять практически всю Восточную и Южную Словакию и провозгласить там Словацкую Советскую республику. Однако Антанта потребовала у Венгрии оставить занятые рубежи, и, хотя коммунисты выполнили требования и отвели войска из Словакии, продолжила финансирование сил, выступающих против самопровозглашенного коммунистического правительства Венгрии. Вскоре в Сегеде контр-адмирал Миклош Хорти организовал боевой отряд оппозиционных коммунистам сил — Национальную армию, с помощью которой повёл борьбу с красными. Кун пытался заключить мирное соглашение с Антантой и даже встречался в Будапеште с будущим премьером Южно-Африканского союза генералом Яном Смэтсом, однако Англия и Франция не отреагировали на эти переговоры. Советская Россия также не смогла оказать помощи венгерским коммунистам, поскольку наступления Колчака, а затем Деникина сковывали основные силы Красной армии.

Венгерская советская республика пала 1 августа 1919 года, после 133 дней существования. Бела Кун со своими последователями бежал в Австрию, где был интернирован в Гейдельмюле, затем в Карлштейне и Штейгофе. После освобождения вернулся в Россию, где восстановил членство в РКП(б).

На посту председателя Крымского ревкома

В октябре 1920 года был назначен членом Реввоенсовета Южного фронта. 16 ноября 1920 года был образован Крымский ревком, председателем которого был назначен Бела Кун. Деятельность Куна на этом посту стала наиболее важной в его биографии. Он вместе с Розалией Землячкой стал организатором жесточайшего террора против оказавшихся в руках советской власти на территории Крыма бывших военнослужащих Русской армии, женщин, детей и стариков, расцениваемых им как возможные противники.

Работа в Коминтерне

С 1921 года член Исполкома и Президиума Коминтерна. В том же году направлен в Германию, где пытался поднять коммунистическое восстание. В 1921—1923 гг. на большевистской работе в Екатеринбурге на посту члена Уралбюро и заведующего Агитпропотдела областного Бюро РКП(б). С сентября 1923 года уполномоченный ЦК РКП(б) в ЦК Российского коммунистического союза молодежи. С июля 1924 года заведовал Агитпропотделом Исполкома Коминтерна и являлся членом ЦК Компартии Венгрии. В апреле 1928 года за революционную деятельность арестован в Вене, но после организации в СССР шумной кампании против его ареста, освобожден.

Арест и гибель

Работал в издательстве «Гослит», занимался переводами с венгерского. Во время чисток 1937—1938 годов живший в Москве Кун был арестован в 1937 году. Накануне своего ареста он редактировал стихи своего любимого поэта Шандора Петёфи.

Обвинён в том, что руководил контрреволюционной террористической организацией. На допросах подвергался пыткам; по воспоминаниям М. П. Шрейдера, Кун был «настолько избит и изувечен, что на нём не оставалось ни одного живого места». 29 августа 1938 года приговорён Военной коллегией Верховного Суда СССР к расстрелу. В тот же день расстрелян, захоронен на полигоне «Коммунарка».

Реабилитирован 2 июля 1955 года.

Семья

Жена Ирина (в девичестве Гал; 1890—1974) также подверглась аресту; впоследствии написала о муже книгу для серии ЖЗЛ, переведённую на русский дочерью.

Дочь Агнесса (21.01.1915 — 19.10.1990) вместе с мужем Анталом Гидашем (1899—1980) стали главными экспертами по венгерской культуре. Именно под их руководством были переведены и изданы в СССР в 1950-е годы многие сборники венгерских поэтов. В начале 1960-х годов вдвоём с мужем вернулись на родину в Венгрию.

Память

• В Москве существует площадь, названная в честь Белы Куна (район Гольяново).
• В Санкт-Петербурге в честь Белы Куна была названа улица во Фрунзенском районе.
• В Симферополе и Томске существует улица Белы Куна. (В Симферополе ее принято называть улицей Бела Куна. Эта улица находится в районе Свобода (Симферопольцы делают ударение в этом слове на последнюю букву "а") - координаты 44°58′28″N 34°7′38″E).
• В музее под открытым небом парк Мементо (Будапешт) выставлены несколько скульптурных произведений, связанных с Белой Куном.
• Изображен на венгерских почтовых марках 1966 и 1986 года и на советской марке 1986 года (5701).

В кино

Второстепенный персонаж в фильмах «Маршал революции» (1978), «В Крыму не всегда лето» (1987) и «Солнечный удар» (2014).

Литература

• Кун Б. О Венгерской советской республике (избранные статьи и речи). — М., 1966.
• Кун Б. Избранные статьи и речи. — Будапешт: Корвина, 1972. — 358 с.
• Кун И. Бела Кун. — М.: Молодая гвардия, 1968. — 312 с. («Жизнь замечательных людей»).
• Гранчак И. М., Лебович М. Ф. Бела Кун. — М., 1975.
• Дорохин В. Д. Новые данные о гибели Бела Куна // Вопросы истории КПСС, 1989. № 3.
• Баранова Л. Я. Кун Бела // 37-й на Урале. — Свердловск, 1990.

Отрывок, характеризующий Кун, Бела

Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.