Белгородская губерния

Белгородская губерния

Губерния Российской империи
Герб Белгородской губернии
Страна	Российская империя Российская империя
Адм. центр	Белгород
Население (1762)	717 265 чел.
Дата образования	1727
Дата упразднения	1779
Преемственность ← Киевская губерния Курское наместничество → Орловское наместничество → Слободско-Украинская губерния →

Белгоро́дская губе́рния — административно-территориальная единица Российской империи в 1727—1779 годах. Губерния состояла из трёх провинций — Белгородской, Орловской и Севской — и занимала площадь, на которой сейчас расположены Белгородская, Брянская (частично), Курская и Орловская области. Губернский город — Белгород. В 1775—1779 годах, в результате губернской реформы Екатерины II, Белгородская губерния была разделена между вновь образованными наместничествами, причём Белгород стал уездным городом Курского наместничества.

История

Белгородская губерния была выделена из Киевской губернии 1 марта 1727 года. Первоначально губерния состояла из одной провинции — Белгородской, позднее, в том же 1727 году, к ней были присоединены Орловская и Севская провинции. По распределению 1719 года к Белгородской провинции было приписано 20 городов, к Орловской — 6, а к Севской — 9. Кроме того к Белгородской губернии были отнесены 5 слободских полков — (Ахтырский, Изюмский, Острогожский, Сумский и Харьковский), полуавтономных административно-территориальных и войсковых единиц, подчинявшихся Белгороду только по гражданским делам.

На территории Белгородской губернии самым крупным городом был Курск, насчитывающий по дворовой переписи 1710 года 7211 дворов, в то время как Белгород — всего 2728 дворов. Белгород был выбран в качестве главного города провинции, а затем и губернии, как главный город Белгородской черты, бывший важнейшим военно-административным центром на юге Российской империи.

В 1730 году был утверждён герб Белгорода, который одновременно являлся и гербом губернии.

В 1732 годах Слободские полки были подчинены учреждённой в Сумах Слободской комиссии и, таким образом, были выведены из состава Белгородской губернии. Однако в 1743 году полки были снова переподчинены Белгородской губернии по гражданским делам .

В 1765 году из Слободских полков была сформирована новая Слободско-Украинская губерния с центром в Харькове.

7 ноября 1775 года вышел указ Екатерины II «Учреждение для управления губерний Всероссийской империи», согласно которому «дабы губерния или наместничество порядочно могло быть управляемо, полагается в оной от 300 до 400 тыс. душ». В соответствии с этим указом в 1775—1779 годах было произведено разделение Белгородской губернии.

в 1775—1776 годах происходила передача пограничных селений от Белгородской губернии к соседним губерниям для достижения в них положенного числа душ: 25 ноября 1775 года несколько селений Белгородской губернии были переданы Смоленской губернии, затем 26 октября 1776 года последовало распоряжение об отделении 20 тысяч душ из Брянского уезда Севской провинции к Калужскому наместничеству.

19 сентября 1777 года было образовано Тульское наместничество, в которое из Орловской провинции были переданы Белёв, Новосиль и Чернь с уездами, а из Мценского уезда Орловской провинции было передано 8 тысяч жителей. При этом в Орловскую провинцию были переданы обратно 5 тысяч жителей Белёвского уезда и 3 тысячи жителей Новосильского уезда.

В начале 1778 года генерал-губернатором Белгородской губернии был назначен Репнин Николай Васильевич, который должен был подготовить открытие Орловского наместничества. Орловское наместничество было образовано 5 сентября 1778 года из Орловской и большей части Севской провинций (включая город Севск).

23 мая 1779 года указом Екатерины II была учреждена Курская губерния, по этому указу Валуйский уезд и части других уездов с общим числом населения в 20 тысяч человек были переданы Воронежской губернии, другая часть губернии, с населением в 120 тысяч человек была передана Слободско-Украинской губернии. Город Белгород, потерявший к тому времени своё военное значение, становился обычным уездным городом в составе Курской губернии. До декабря 1779 года последний Белгородский губернатор Пётр Семёнович Свистунов руководил переносом губернских учреждений в Курск и новые уездные центры. Курское наместничество было торжественно открыто 27 декабря 1779 года в присутствии курского генерал-губернатора Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Свистунов был назначен правителем Курского наместничества.

Административное деление

При образовании Белгородской губернии во всех трёх провинциях числилось 35 городов (по расписанию 1719 года). В города назначились воеводы и воеводские канцелярии, которые управляли городом и уездом (сёлами и прочими населёнными пунктами, приписанными к данному городу). Те города, в которые воеводские канцелярии не назначались назывались заштатными, то есть выведенный за штат. Ниже приведён список городов Белгородской губернии, положенных в штат в соответствии с указом Екатерины II «Об учинении губернаторам каждому в своей губернии росписания о приписных городах и о всех уездах…. и список городам и пригородкам, в штат положенным» от 11 октября 1764 года. В список не входят Слободские полки (Ахтырский, Изюмский, Острогожский, Сумский и Харьковский), которые были подчинены Белгородской губернии в гражданских делах.

Белгородская провинция

В Белгородской провинции числилось 15 городов (включая Белгород) с уездами:

№	Название города	Название соответствующего уезда
1	Белгород	Белгородский уезд
2	Валуйки	Валуйский уезд
3	Вольной (Волнов)	Волновский уезд
4	Карпов	Карповский уезд
5	Короча	Корочанский уезд
6	Курск	Курский уезд
7	Мирополье	Миропольский уезд
8	Новый Оскол	Новооскольский уезд
9	Обоянь	Обоянский уезд
10	Салтов (Старый Салтов)	Салтовский уезд
11	Старый Оскол	Старооскольский уезд
12	Суджа	Суджанский уезд
13	Хотмыжск	Хотмыжский уезд
14	Чугуев	Чугуевский уезд
15	Яблонов	Яблоновский уезд

Города, оставленные за штатом:

• Алёшин (Алешня, в 1779 году уезд был Алешанский)
• Нежегольск
• Полатов
• Болховец (упоминается в расписании Белгородской провинции в 1719, но не упоминается в указе 1764 года)
• Тополи (упоминается в расписании Белгородской провинции в 1719, но не упоминается в указе 1764 года)

Кроме того, согласно указу 1764 года в следующие города была положена 1 воеводская канцелярия (объединялись уезды):

• Чугуев, Вольной и Алёшин
• Суджа, Мирополье и Карпов
• Новый Оскол и Яблонов
• Валуйки и Полатов

Орловская провинция

В Орловской провинции числилось в штате 6 городов (включая Орёл) с уездами:

№	Название города	Название соответствующего уезда
1	Белёв	Белёвский уезд
2	Болхов	Болховский уезд
3	Мценск	Мценский уезд
4	Новосиль	Новосильский уезд
5	Орёл	Орловский уезд
6	Чернь	Чернский уезд

Севская провинция

В Севской провинции числилось в штате 7 городов (включая Севск) с уездами:

№	Название города	Название соответствующего уезда
1	Брянск	Брянский уезд
2	Карачев	Карачевский уезд
3	Кромы	Кромский уезд
4	Путивль	Путивльский уезд
5	Рыльск	Рыльский уезд
6	Севск	Севский уезд
7	Трубчевск	Трубчевский уезд

Города, оставленные за штатом:

• Недригайлов
• Каменный

Кроме того, согласно указу 1764 года, Трубчевск присоединялся к Брянску (в эти города была положена 1 воеводская канцелярия).

Двойное управление

Некоторые территории с 1765 года находились под двойным управлением: «военизированным» — Слободской губернии (комиссарским, то есть «по инерции» полковым) и чисто гражданским — в Белгородской губернии (уездным — то есть воеводской канцелярии).

Двойное управление было, например, в Мирополье, территория вокруг которого управлялась одновременно из Харькова и Белгорода: Миропольское комиссарство, в котором располагалась и миропольская сотня (на деле более ста служащих в полку), подчинялось миропольскому комиссарскому правлению Сумской провинции Слободской губернии, а гражданский Миропольский уезд — миропольской воеводской канцелярии Белгородской губернии. Обе власти с 1765 по 1779 год правили одной территорией (но разными людьми), находились в одном городе; в результате современные историки не знают, как именно провести границу между двумя губерниями.

Также двойное управление было в городе Алешня — сотенном местечке Ахтырского полка, центре Олешанской сотни (не путать с Ольшанской сотней Харьковского полка). Этот город был центром Алешанского уезда Белгородской губернии (его «гражданское» население). С 1765 по 1780 год он одновременно входит в Ахтырское комиссарство Ахтырской провинции Слободской губернии («войсковая» часть населения).

Также с центром в Хотомле одновременно существовали Хотомлянское комиссарство и кратковременно — Хотомлянский уезд.

Кроме того, в одних и тех же различных населённых пунктах Слободской губернии, в основном Острогожской провинции, проживали войсковые обыватели и члены их семей, находившиеся под юрисдикцией Слободской губернии, и «владельческие подданные» крестьяне, подчинявшиеся Белгородской губернии.

Было и обратное явление: так, Салтов, однозначно входивший в состав Белгородской губернии как уездный центр, одновременно относился к Хотомлянскому комиссарству, поскольку там жило много служивших в Харьковском полку.

Обычно часть одного и того же города, в которой жили гражданские подданные Белгородской губернии (даже если нельзя было её выделить), называлась «городом», а часть, где жили войсковые подданные Слободской губернии, «слободой». Таким образом делились Салтов и Алешня.

«Двоевластие» продолжалось до расформирования Белгородской губернии в 1779 году. Но жители, до того подчинявшиеся Белгородской губернии, и после имели меньше прав, чем их соседи, подчинявшиеся Слободской: в частности, они были обязаны покупать только подрядное откупное вино и казённую соль.

Руководство губернии

До 1775 года главным лицом в Белгородской губернии являлся губернатор. Затем, в соответствии с «Учреждением для управления губерний Всероссийской империи» высшая политическая власть в губернии была передана генерал-губернатору, а губернатор стал отвечать за хозяйственные и финансовые дела.

Генерал-губернаторы (Смоленский и Белгородский)

• 1775—06.1776 — Александр Иванович Глебов
• 06.1776 — 1778 — тайный советник Дмитрий Васильевич Волков
• 1778 — 23.05.1779 — Николай Васильевич Репнин

Губернаторы

• 28.02.1727 — 04.03.1730 — генерал-поручик Юрий Юрьевич Трубецкой
• 31.01.1731 — 07.1732 — генерал-майор Иван Иванович Бибиков
• 22.08.1732 — 04.11.1733 — генерал-майор Иван Васильевич Стрекалов
• 27.08.1734 — 03.1740 — бригадир Иван Михайлович Греков
• 03.03.1740 — 02.1742 — полковник Даниил Андреевич Друцкой-Соколинский
• 02.1742 — 06.1762 — действительный статский советник Пётр Михайлович Салтыков
• 1762—1764 — действительный статский советник Григорий Иванович Шаховской
• 1764 — 1766 — генерал-поручик Василий Васильевич Нарышкин
• 1766 — 1771 — тайный советник Андрей Матвеевич Фливерк
• 1771 — 1775 — генерал-поручик Иван Кириллович Давыдов
• 1775—1779 — генерал-поручик Пётр Семёнович Свистунов

Вице-губернаторы

• 28.02.1727 — 09.1728 — Пётр Иванович Лачинов
• 09.1728 — 11.1730 — Иван Саввич Караулов

Население

По данным ЭСБЕ в 1762 году население Белгородской провинции составляло 242 857 человек (мужчин?), Орловской — 202 245 человек, Севской — 272 150 человек, таким образом, общая численность населения составляла 717 265 человек.

По национальному составу в Белгородской губернии в целом преобладали русские (великороссы), но в южных уездах Белгородской и Севской провинции превалировало украинское население (малороссияне). В Валуйском, Миропольском, Новооскольском, Суджанском, Хотмыжском и Путивльском уездах малороссы составлияли более 70 % населения. Значительное число малороссиян проживало также в Вольновском (55 %), Белгородском (45 %) и Яблоновском (46 %). Активное заселение юга и юго-востока Белгородской губернии малороссиянами пришлось на вторую четверть XVIII века, в это время наблюдался значительный рост украинского населения по отношению к русскому.

См. также

• Белгород
• Герб Белгородской губернии
• Трубецкой, Юрий Юрьевич — первый белгородский губернатор
• Белгородская провинция
• Курская губерния
• Харьковская губерния
• Слобожанщина

Ссылки

• Белогородская губерния // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [educ.bstu.ru/history/ Белгородская область: история и современность] — Образовательно-научный портал Белгородской области

Отрывок, характеризующий Белгородская губерния

– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.