Белград-Главный
Станция Белград-Главный Белград — Суботица</br>Белград — Ниш | ||||
| Железнице Србије | ||||
 | ||||
| Дата открытия: | ||||
|---|---|---|---|---|
| Количество платформ: |
6 | |||
| Количество путей: |
12 | |||
| Тип платформ: |
боковая, островная | |||
| Форма платформ: |
прямая | |||
| Расположение: | ||||
| на Викискладе</td></tr>
</table> Железнодорожный вокзал Белград-главный (серб. Београд–Главна) — это самый главный железнодорожный вокзал Белграда. Он был построен между 1882 и 1885 годами , по плану архитектора Драгутина Милутиновича, имеет статус памятника культуры большого значения [1]. ИсторияВокзал непосредственно связан со строительством первой сербской железной дороги Белград-Ниш, завершенной в 1884 году. Здание было построено по образцу железнодорожных станций крупных европейских стран и представляет собой монументальное здание. Место, где вокзал был построрен, называлось Цыганска бара(цыганская лужа), а затем Бара Венеция. Первый поезд с этой станции отправился в Земун с дворцовыми почестями, 20 августа (1 сентября) в 1884 г. в 15 ч. [2] Первыми пассажирами были король Милан, царица Наталья и наследник престола Александар Обренович, по дороге в Вену.При торжественном открытии вокзала присутствовало более 200 зарубежных гостей и больше тысячи граждан. [3] Первый состав поезда в направлении Ниша отправился с опозданием на три дня позже, в то время как первая регулярная линия в Ниш открылась 3./15. сентября в 6 часов вечера. В тот же день была открыта и линия до Пешты, первоначально на этих линиях проходило по два поезда в день. [4] С 1980 по 2009, недалеко от входа на вокзал, стоял локомотив Синего поезда, перевозившего маршала Тито. Описание
Возле станции располагается остановка трамвая, на которой останавливаются одиннадцать маршрутов. Культурный памятникВо время строительства здание представляло собой одно из самых монументальных зданий и являлось символом бывшей королевской столицы. Один из первых железнодорожных вокзалов в Сербии, проект которго включал специфическую архитектурную программу и средства, адаптированные к европейским техническим достижениям. Вокзал оформлен в академическом духе, как представительское здание, с расчлененным основанием. В архитектурной композиции доминирует центральная классицистическая проекция главного входа, увенчанная треугольной формы тимпаномом . Своим специфичным строительным решением вокзал является свидетельством технического и архитектурного развития Сербии в последние десятилетия 19-го века. Галерея
Напишите отзыв о статье "Белград-Главный"Примечания
|
||||
Отрывок, характеризующий Белград-Главный
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
