Белевцов, Владимир Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Влади́мир Никола́евич Белевцов (Белевцев) (4 ноября 18671926) — председатель Тимской уездной земской управы, член IV Государственной думы от Курской губернии.



Биография

Православный. Потомственный дворянин Курской губернии. Землевладелец той же губернии (родовые 300 десятин).

Образование получил в реальном училище, по окончании которого занялся сельским хозяйством в родовом имении. В 1895 году был назначен земским начальником. С 1897 года избирался гласным Тимского уездного и Курского губернского земских собраний, а с 1910 года — и председателем Тимской уездной земской управы. Состоял помощником уездного предводителя дворянства. Был товарищем председателя Тимского отдела «Союза русского народа».

В 1912 году был избран в члены IV Государственной думы от 2-го съезда городских избирателей Курской губернии. Входил во фракцию правых. Состоял членом комиссий: по исполнению государственной росписи доходов и расходов, по судебным реформам, по военным и морским делам, редакционной, а также по местному самоуправлению. В 1913 году вступил в Русское собрание, а в следующем году стал членом-учредителем Филаретовского общества народного образования. После Февральской революции выехал в Тим.

Во время Гражданской войны выехал в Турцию. В 1921 году возглавил Монархическое объединение имени Козьмы Минина в Константинополе. Затем в эмиграции во Франции. Умер в 1926 году от скоротечной чахотки. Был женат, воспитывал приемную дочь.

Источники

  • 4-й созыв Государственной думы: Художественный фототип. альбом с портретами и биографиями. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1913.
  • [www.tez-rus.net/ViewGood30219.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. — Москва: РОССПЭН, 2008.]

Напишите отзыв о статье "Белевцов, Владимир Николаевич"

Отрывок, характеризующий Белевцов, Владимир Николаевич



Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.