Белина-Пражмовский, Владислав

Владислав Белина-Пражмовский польск. Władysław Belina-Prażmowski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Белина</td></tr>
Президент Кракова
16 июля 1931 года — 11 февраля 1933 года
Предшественник:	Кароль Ролле
Преемник:	Мечислав Каплицкий
Львовский воевода
31 января 1933 года — 14 апреля 1937 года
Предшественник:	Юзеф Рожнецкий
Преемник:	Альфред Билык
Рождение:	3 мая 1888(1888-05-03) Ручковец
Смерть:	13 октября 1938(1938-10-13) (50 лет) Венеция
Место погребения:	Раковицкое кладбище
Род:	Белины-Пражмовские
Отец:	Ипполит Белина-Пражмовский
Мать:	Бронислава (Дудельская)
Супруга:	Анастасия Рудзкая
Дети:	Алина, Януш, Лех, Збигнев, Лех-ст.
Образование:	Львовская политехника
Профессия:	горное дело
Деятельность:	«отец» польской кавалерии
Военная служба
Годы службы:	1909—1920
Принадлежность:	Союз подпольной борьбы Польский Легион Войско Польское
Род войск:	кавалерия
Звание:	полковник
Командовал:	1. уланский полк Легионов 1. кавалерийская бригада
Сражения:	Первая мировая война Польско-украинская война Польско-советская война
Награды:

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Белина и Пражмовский

Владислав Зигмунт Бели́на-Пражмо́вский (польск. Władysław Zygmunt Belina-Prażmowski; 3 мая 1888, Ручковец, около Опатува, Опатувский уезд, Радомская губерния, царство Польское, Российская империя — 13 октября 1938, Венеция, королевство Италия) — польский военный, полковник, основатель польской кавалерии, воевода Львовского воеводства в 1933—1937 годах, президент Кракова в 1931—1933 годах.

Биография

Детство и юность

Владислав Белина-Пражмовский родился в деревне Ручковец, Радомской губернии в семье польского землевладельца, шляхтича герба Белина, Ипполита Белины-Пражмовского и Брониславы, урождённой Дудельской. При крещении получил имя Владислав Зигмунт. Его отец был участником восстания 1863 года, служил под началом генерала Дионисия Чаховского.

Владислав учился в гимназии в Радоме. В период обучения принимал участие в подпольном движении за независимость Польши. За участие в школьной забастовке был исключён из гимназии. В 1905 году закончил польскую гимназию Мариана Рыхловского в Варшаве, известную тем, что в ней проповедовался польский национализм. В 1909—1913 годах учился горному делу во «Львовской политехнике» и в австрийском Леобене. Стал одним из первых членов основанного Казимежем Соснковским Союза Подпольной Борьбы, а позднее Стрелецкого Союза. Закончил подпольный курс инструкторов, получив в 1909 году первый офицерский чин хорунжего, а затем и Высшую офицерскую школу Стрелецкого Союза во Львове и Кракове. В 1911 году получил звание поручика. Лично от Юзефа Пилсудского получил офицерский знак «Парасоль». Был направлен Союзом для организации отделений этой организации в Бельгии, Франции и Швейцарии. В 1913 году назначен на должность заместителя командира краковского округа Союза. Летом 1914 года стал командиром II учебной каникулярной роты, проводившей обучение добровольцев из Царства Польского в краковских Олеандрах.

Первая мировая война

30 июля 1914 года комендант Союза Юзеф Пилсудский объявил о приготовлении к мобилизации. Поручик Белина-Пражмовский прибыл к месту сбора добровольцев в Кракове и привёл с собой ещё двух уланов: Антония Яблоньского (псевдоним Здзислав) и Станислава Скотницкого (псевдоним Гжмот) из района Сандомира. 2 августа Белина получил приказ провести разведку в направлении Енджеюва и организовать пропагандистскую акцию против призыва поляков в армию Российской империи. Также отряду было поручено добыть для себя коней, из-за чего они взяли в свой рейд, начинавшийся в пешем строю, также и сёдла. Вечером того же дня он приступил к выполнению приказа и во главе семёрки уланов первым из польских частей пересёк российскую границу. Рейд Белины считается рождением польской кавалерии; в позднейшей историографии этот отряд стал известен как «семёрка Белины». Отряд перешёл границу под Барановым, около Коцмыжова, затем прошёл через Гошице, Скжешовице и Дзялошице. (Позднее на стене дома Зофии Завишанки в Гошицах, где останавливались уланы, была открыта мемориальная доска в честь десятилетия похода). 4 августа «семёрка» доложила в Олеандрах о выполнении задания. Все бойцы были включены в состав Первой кадровой роты, первого польского национального военного подразделения, со времён восстания 1863 года и еврейского польского легиона Мицкевича. Белина был одним из двух людей Первой кадровой (наряду с К. Соснковским), которые обращались к Пилсудскому «Комендант», а не как было принято согласно приказу от 6 августа 1914, «гражданин Комендант». Первым боевым задание роты стал приказ пройти маршем до города Кельце и занять его. В этом походе полякам сопутствовал успех. Кельце были заняты 12 августа 1914 года. Отряд Белины вошёл в состав 1-й бригады Легионов Польских. С октября 1914 года, с введением званий в польских частях, был подтверждён его патент поручика.

По разрешению Юзефа Пилсудского, Белина начал создавать уланскую часть. Созданный в Кельцах 1-й эскадрон кавалерии насчитывал 140 человек. Боевое крещение польской кавалерии состоялось в сентябрьских боях над Нидой (под Новым Корчинем, Вислицей, Щитниками и Чарнковым). Затем эскадрон Белины был придан находящейся под немецким командованием 40-й кавалерийской дивизии, в составе которой участвовал в боях под Ловичем, Модлином, Озорковым, Александрувым и Лодзю. 1 ноября эскадрон был развёрнут в дивизион и переведён в район Лимановой, где участвовал в боях под Чижувеком, Стопницами, Каменицей, Высокем, Дамбровой. После отдыха в Новом Сонче, дивизион участвовал в боях под Ловчувком. 23 декабря 1914 года Пражмовский получил ранение. В мае 1915 года был произведён в чин ротмистра. Командовал уланами над Нидой, в боях под Сташовым, Конарами, Влостовым, Лисовым, Бидзинами, Ожаровым, Тарловым, над Вижнянкой и под Ужендовым. В июле кавалерия Белины первой вошла во главе бригады в Люблин. После люблинского успеха уланы Белины выполняли функции разведки бригады. Участвовали в боевых действиях на Волыни, в том числе под Маневичами, Стоховым, над Стыром. В декабре 1915 Белина стал командиром 1-го уланского полка, уланы которой получили прозвище «белиняки», в честь Белины-Пражмовского. С этой частью прикрывал отход бригады после битвы под Костюхновкой (июль 1916), во время Брусиловского прорыва. Тогда же возглавлял уже кавалерийскую бригаду, составленную из 1-го и 2-го уланских полков. Осенью 1916 года бригада была отведёна на отдых в Барановичи, затем была на переформировании в Остроленке. В начале 1917 года Белина-Пражмовский произведён в следующее воинское звание майора.

Во время кризиса присяги, в соответствии с распоряжением Пилсудского, вместе с другими легионистами, происходящими из польских земель в составе Российской империи, отказался присягать Австро-Венгрии и подал в отставку. В Остроленке, в лагере уланов, окружённом немецкими частями и ожидающем перемещения в лагерь для интернированных в Биньяминове и Щипёрне, состоялся парад уланских польских частей и прощание с командиром. Во время парада Белина призвал воинов сохранять верность Родине и Пилсудскому. Белина получил от князей Замойских имение в деревне Годзишов около Янова Любельского, где и поселился вместе с семьёй. Принимал участие в деятельности Польской военной организации.

Польско-украинская и польско-советская войны

Во второй половине октября 1918 года предложил свои услуги Регентскому совету, верховному органу управления Польским королевством, но не получил никаких заданий от него. Участвовал в разоружении австрийских гарнизонов членами ПОВ на территории Любельщины. Получил от Рыдз-Смиглы приказ начать формирование кавалерийской бригады (два полка улан и полк шеволежеров). Принимал участие в сражениях польско-украинской войны, в составе подразделений генерала Яна Ромера. Участвовал в боях под Долгобычевом, Равой-Русской, Белжецем, Жолквой и Крыстинополем. В феврале 1919 года получил звание полковника.

Весной 1919 года, во главе бригады из 800 сабель, был послан для проведения рейда в направлении Вильны. Общая операция по взятию любимого города Юзефа Пилсудского проводилась силами подразделений под руководством Э. Рыдз-Смиглы. Подразделения Белины, насчитывающие к тому моменту 53 офицера, 789 сабель, 9 пулемётов и два орудия, первыми вошли во взятый город 19 апреля 1919 года. Через день в город вошли и части Рыдз-Смиглы. Комендант издал специальный приказ с благодарностью частям Белины-Пражмовского.

В дальнейшем подразделения Белины действовали на литовско-белорусском фронте, доходя до Двины. В июне 1920 года полковник Белина-Пражмовский возглавил кавалерийскую группу армии Соснковского. Во время решающих битв против большевиков в августе 1920 года, командир 4-го кавалерийского дивизиона в составе 6-й кавалерийской бригады. Подразделения под командованием Белины-Пражмовского проявили себя во время оборонительных боёв против войск Тухачевского и Первой конной армии Будённого

Политическая карьера

Осенью 1920 года, из-за проблем со здоровьем, был переведён в резерв. До 1927 года проживал в своём имении в Годзишуве. В 1927 году переехал в Янув-Любельский. Работал там в качестве председателя Окружного товарищества сельскохозяйственных артелей. Через два года переехал в Краков, где занимался предпринимательством в фирме по производству сёдел и амуниции для армии «Табор». Также принимал участие в работе Союза легионистов Краковского округа. В начале 1931 года вошёл в состав Вспомогательного Совета при президенте Кракова.

16 июля 1931 года был избран президентом Кракова. Занимал этот пост два года, до того как по инициативе маршала Пилсудского, стал воеводой Львовского воеводства. Одновременно занимал пост почётного председателя 1-го уланского полка. В июне 1933 года в последний раз встречался с Пилсудским. Через четыре года, из-за проблем со здоровьем (болезнь сердца), ушёл из политики и вернулся в Краков. Некоторое время был генеральным деректором Яворницких угольных шахт. Принимал участие в работе контрольного совета Силезских акционерных электрических компаний, а также Общества народной школы. В 1938 году стал членом главного комитета Съезда горских земель, организованного в 1936 году в Саноке.

Смерть и похороны

Скончался 13 октября 1938 года от сердечного приступа, во время оздоровительного отдыха, в номере отеля Эден в Венеции. Прощание с отцом польской кавалерии началось ещё в Италии, где местными властями Венеции была устроена церемония в присутствии местных властей и ветеранов. Специальным вагоном останки были перевезены в Хожув, где умершего встречала рота 1-го полка шеволежеров, семья, делегации от организаций белиняков, Союза легионистов, ветераны Силезских восстаний и толпы местных жителей. Вагон был преобразован в часовню, и в ней выставлен почётный караул шеволежеров. На всех станциях до Кракова приводилась церемония прощания для местных жителей. 20 октября в Мариацком соборе состоялась скорбная месса. Оттуда, в полдень, вышла в направлении Раковицкого кладбища траурная процессия. На Рынке Гловном к горожанам обратился с речью президент Кракова Мечислав Каплицкий. На Раковицком кладбище от имени Войска Польского с бывшим командиром попрощался один из семёрки Белины, вице-министр военных дел, генерал Глуховский. От имени президента Польши Игнация Мосцицкого и маршала Э. Рыдз-Смиглы, выступил генеральный инспектор армии, генерал брони Казимеж Соснковский. По поручению правительства Польши он возложил на гроб Большой Крест ордена Polonia Restituta. Похоронен в квартале 69 кладбища

Память

Именем полковника Владислава Белины-Пражмовского, названа аллея в краковской дзельнице Гжегужки (в 1955—1990 носила имя Юлиана Мархлевского). Стал героем многих песен, книг, легенд и рассказов. В ноябре 1998 года в его родном селе Ручковец, был открыт памятник легендарному полковнику.

В польском историческом фильме «Polonia Restituta» (1980, режиссёр Богдан Поремба) роль капитана Пражмовского сыграл актёр Анджей Жулкевкий

Семья

Был женат на Анастасии Рудзкой (1891—1975). Имел с ней пятерых детей:

• Алина (р. 1923) — в браке Ангелусова, её крестным был маршал Юзеф Пилсудский, живёт в Кракове
• Януш — погиб в 1943 году, воюя в рядах 300-го бомбардировочного дивизиона польских подразделений британской армии.
• Лех — с 1947 года жил в Канаде.

Пережил двоих сыновей:

• Збигнев (1914—1937) — подпоручик 1-го полка шеволежеров. Погиб в 1937 году.
• Лех — умер в младенчестве.

Награды

• Золотой крест ордена Virtuti Militari
• Серебряный крест ордена Virtuti Militari (1922)
• Кавалер Большого креста ордена Polonia Restituta
• Командор со звездой ордена Polonia Restituta (1935 год)
• Командор ордена Polonia Restituta (1928)
• Крест Храбрых — пять раз
• Знак офицерский «Парасоль»
• Крест Независимости с мечами
• Медаль Независимости
• Знак «За верную службу»
• Орден Орлиного креста II степени (Эстония, 1935 год)
• Кавалер ордена Белого льва (Чехословакия, 1933)
• Командор ордена Короны Италии

Литература

• Lech Wyszczelski. Wilno 1919-1920 / Historyczne Bitwy. — Warszawa: Bellona, 2008. — 289 с. — ISBN 978-83-11-11249-0.  (польск.)
• Piotr Hubiak. Belina i jego ułani / Biblioteka Centrum Dokumentacji Czynu Niepodległościowego (Том 17). — Kraków: Fundacja Centrum Dokumentacji Czynu Niepodległościowego, 2003. — 226 с. — ISBN 9788371884757.  (польск.)
• Wacława Milewska, Janusz Tadeusz Nowak, Maria Zientara. Legiony Polskie 1914-1918: zarys historii militarnej i politycznej / Wydawnictwa "Księgarni Akademickiej" (Выпуск 54). — Kraków: Księgarnia Akademicka, 1998. — 347 с. — ISBN 9788371882289.  (польск.)
• Cezary Leżeński, Lesław Kukawski. O kawalerii polskiej XX wieku. — Wrocław: Ossolineum, 1991. — 456 с. — ISBN 9788304033641.  (польск.)
• Bohdan Królikowski. Ułańskie lato: od Krechowiec do Komarowa / Prace Wydziału Historyczno-Filologicznego (Том 76). — Lublin: Towarzystwo Naukowe Katolickiego Uniwersytetu Lubelskiego, 1999. — 351 с. — ISBN 9788387703684.  (польск.)
• Lesław Kukawski. Oddziały kawalerii II Rzeczypospolitej. — Grajewo: Eko-Dom, 2004. — 300 с. — ISBN 9788391624234.  (польск.)
• Czesław Brzoza. Kraków między wojnami: kalendarium 28 X 1918-6 IX 1939. — Kraków: Towarzystwo Sympatyków Historii, 1998. — 496 с. — ISBN 9788390963105.  (польск.)
• Jan Karcz; Wacław Kryński. Zarys historji wojennej 1-go Pułku Szwoleżerów Józefa Piłsudskiego / Zarys historii wojennej pułków polskich 1918-1920.. — Warszawa: Zakł. Graf. Polska Zjednoczona, 1931. — 74 с. — ISBN OCLC-750950524.  (польск.)
• Majchrowski J. M. Twórca polskiej kawalerii (польск.) // Tygodnik Powszechny. — 1981. — Nr 32.
• Smoleński J. 1 Pułk Ułanów Legionów Polskich Beliny im. Józefa Piłsudskiego w dziejach odrodzonej kawalerii polskiej (польск.) // Przegląd Kawalerii i Broni Pancernej. — 1964. — Nr 35. — S. 181–94.

Ссылки

• STEFAN ŻAGIEL [www.tc.ciechanow.pl/aktualnosc-3924-legendy_legionow__siodemka_ulanow_beliny.html Legendy legionów: Siódemka ułanów Beliny] (польск.) // Tygodnik Ciechanowski. — 2006. — Nr 6 октября.
• Piotr Szubarczyk [www.naszdziennik.pl/wp/89715,siedmiu-wspanialych.html Siedmiu wspaniałych] (польск.) // Nasz Dziennik : газета. — 6 sierpnia 2014. — Nr 181 (5023).
• Tomasz Targański [www.gazetawroclawska.pl/artykul/291217,polska-kawaleria-chlopcy-z-wielka-fantazja,id,t.html?cookie=1 Polska kawaleria - chłopcy z wielką fantazją] (польск.) // Gazeta Wrocławska : газета. — 2010. — Nr 6 августа.
• [www.geocaching.com/geocache/GC3TT67_pierwszy-ulan-rzeczypospolitej Pierwszy Ułan Rzeczypospolitej] (польск.) // Geocaching. — 2012. — Nr 18 августа.
• Piotr Stawecki [ipsb.tymczasowylink.pl/index.php/a/wladyslaw-zygmunt-prazmowski Władysław Zygmunt Prażmowski] (польск.) // Polski Słownik Biograficzny. Narodowy Instytut Audiowizualny..
• Wójcikowski Paweł. [www.bibliotekapiosenki.pl/Spiewka_oddzialu_Beliny Piosenka ułanów Beliny] (польск.). Straszewicz Marzenna, Ojców naszych śpiew: pieśni patriotyczne, Komorów, Prometeusz, 1992, nr 106.. Biblioteka Polskiej Piosenki. Проверено 18 октября 2014.

Отрывок, характеризующий Белина-Пражмовский, Владислав

Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.