Белинков, Аркадий Викторович

Аркадий Белинков
Место смерти:	Нью-Хейвен (Коннектикут)
Род деятельности:	прозаик, литературовед

Арка́дий Ви́кторович Белинков (1921—1970) — русский литературовед и прозаик. Известен как автор книг о Юрии Тынянове (в серии «Жизнь замечательных людей») и о Юрии Олеше.

Биография

Родился в семье экономиста, сотрудника Госплана СССР и начальника Центральной бухгалтерии Наркомлегпрома РСФСР Виктора Лазаревича Белинкова (1901—1980) и педагога, сотрудницы Научного центра детской книги Мирры Наумовны Белинковой (1900—1971), уроженцев Гомеля. В. Л. Белинков был автором «Практического руководства по учёту производства и калькуляции изделий шор­но-седельной промышленности» (1940).

В связи с болезнью получил домашнее образование. Белинков учился в Литературном институте, в частности, у В. Шкловского, и в Московском университете.

Во время Великой Отечественной войны был некоторое время корреспондентом ТАСС, входил в комиссию, занимавшуюся расследованием разрушений, причинённых немецкими войсками историческим памятникам.

В это время Белинков написал роман «Черновик чувств», который читал в кругу знакомых. Героиня романа — Литература, персонифицированная в образе Марианы — так звали девушку, в которую Белинков-студент был влюблён. Главный герой — его, как и автора, зовут Аркадий — прогуливается с Литературой по дождливой Москве, подобно Пигмалиону с Галатеей. Прототипом главной героини была соученица Белинкова М. Ц. Рысс, впоследствии жена математика Б. В. Шабата.

Белинков был арестован за антисоветскую литературную деятельность 29 января 1944 года . По данным архивов, 5 августа 1944 года по обвинению по статье 58-10 ч. 2. (антисоветская агитация в военной обстановке) осуждён ОСО при НКВД СССР на восемь лет лагеря. Отправлен в Карлаг, где ему было поручено руководить драматическим кружком. В заключении написал три произведения: «Алепаульская элегия», «Антифашистский роман», «Утопический роман», за которые был арестован по доносу (А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» раскрывает имя предполагаемого доносчика — Кермайер) 25 мая 1951 года в лагере Каралага в селе Самарка, а 28 августа 1951 года осуждён на 25 лет Военным трибуналом войск МВД Казахской ССР по статьям 58-8 (терроризм) и 58-10 (антисоветская агитация). По первому делу реабилитирован 5 июля 1963 года президиумом Московского городского суда, по второму — только 3 ноября 1989 года президиумом Верховного суда Казахской ССР.

Осенью 1956 года Белинков был амнистирован, смог в Москве получить диплом о высшем образовании, некоторое время преподавал в Литинституте, затем занимался литературоведением, в частности, написал много статей для «Краткой литературной энциклопедии», например, статью об А. Блоке. Вольфганг Казак отмечал «дар Белинкова иносказанием превращать прошлое в современность». В 1968 году в журнале «Байкал» появились (с предисловием К. Чуковского) главы из книги Белинкова о Юрии Олеше. Данная публикация была «подвергнута идеологической порке» в «Литературной газете», что привело к переформированию редколлегии журнала.

В том же 1968 году Белинков воспользовался поездкой в Венгрию, чтобы вместе с женой (Натальей Белинковой-Яблоковой) сбежать оттуда через Югославию на Запад. Он поселился в США и преподавал в нескольких университетах. Объявил о выходе из Союза писателей СССР и вступил в ПЕН-клуб. Как вспоминает Омри Ронен:

Белинков пользовался литературой как орудием политической агитации. Он знал одну страсть — политическую. Аполитичная поэзия, «Я помню чудное мгновенье», была в его системе лишь результатом того, что Пушкину запрещали писать политические стихи. Но он попал в Америку во время университетских беспорядков. От него хотели лекций по истории или теории литературы. Он говорил о лагерях и о безобразиях в Союзе советских писателей. Студентам это не нравилось. 1 мая 1970 года он позвонил мне по телефону в Кембридж. В Нью-Хейвене под его окнами кипела многотысячная демонстрация с красными флагами. Я успокаивал его, говоря, что всё это к будущему учебному году пройдёт (так и случилось). Он не верил, а главное, был потрясён тем, что коммунизм нагнал его и там, где он надеялся найти от него убежище. Его больное сердце не выдержало. Через 12 дней он умер.

В январе 1970 года на проходившей в Лондоне конференции, посвящённой цензуре в СССР, было принято решение о создании нового периодического издания «Новый колокол», призванного «выражать точку зрения новейших эмигрантов из Советского Союза на происходящие в политике и социуме события». Главным редактором нового сборника был избран Аркадий Белинков. В редакцию также вошли А. Кузнецов, Л. Владимиров, М. Дёмин (Г. Трифонов), И. Ельцов, Э. Штейн и А. Якушев. Издание первого и единственного выпуска сборника состоялось в 1972 году уже после смерти Белинкова. Его подготовкой занималась вдова писателя.

Книга Белинкова об Олеше увидела свет под названием «Сдача и гибель советского интеллигента» на Западе в 1976 году, а в России — 21 год спустя. Роман «Черновик чувств» и лагерные произведения Белинкова, возвращённые из архивов ФСБ в 1990-х, также опубликованы.

Книги

• Юрий Тынянов, 1961, 2-е изд. — 1965
• Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша, Мадрид, 1976.
• Сдача и гибель советского интеллигента. Предисловие Чудаковой М. А. — М.: РИК «Культура», 1997. — 539 с.
• Аркадий Белинков, Наталия Белинкова. Распря с веком. В два голоса. М.: Новое литературное обозрение, 2008
• Аркадий Белинков. Россия и чёрт. М.: Изд-во журнала «Звезда», 2000. ISBN 5-7439-0071-X

Литература

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
• Гаевский, В. [www.novayagazeta.ru/apps/gulag/65732.html?keepThis=true&TB_iframe=true&height=500&width=1100&caption=%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%8F+%D0%93%D0%B0%D0%B7%D0%B5%D1%82%D0%B0+-+NovayaGazeta.ru Метод Белинкова] // Новая газета. — М., 2014. — 17 октября. — № 117.
• Лобков Е. Радищев ХХ века. // Лобков Е. Откровенный разговор. Челябинск. 2012.

Ссылки

• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/author6595.html?id=743 Произведения на сайте Центра Сахарова]
• [www.vtoraya-literatura.com/pdf/novyj_kolokol_1972_text.pdf Литературно-публицистический сборник «Новый колокол»]
• [www.eleven.co.il/article/10482 Аркадий Белинков в Электронной еврейской энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Белинков, Аркадий Викторович

Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.