Белобородов, Александр Георгиевич

Белобородов Александр Георгиевич
А.Г. Белобородов
Дата рождения:	14 (26) октября 1891(1891-10-26)
Место рождения:	Александровский завод, Соликамский уезд, Пермская губерния
Дата смерти:	10 февраля 1938(1938-02-10) (46 лет)
Место смерти:	Москва
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Партия:	ВКП(б)
Награды:

Алекса́ндр Гео́ргиевич (вариант Григорьевич) Белоборо́дов (14 (26) октября 1891, посёлок Александровский завод, Соликамского уезда Пермской губернии — 10 февраля 1938, Москва) — советский политический и партийный деятель. Член ЦК РКП(б) (1919—1920), кандидат в члены ЦК РКП(б) (1920—1921). Член Оргбюро ЦК РКП(б) (1919).

Биография

Родился в рабочей семье. В 1905 окончил начальное училище. Работал на уральских заводах, электрик.

В 1907 году вступил в РСДРП. Арестован в феврале 1908 года за выпуск прокламации, ввиду несовершеннолетия приговорён к отдаче в исправительный приют для малолетних преступников, но содержался в пермской тюрьме, так как места в приюте не оказалось. Освобождён в марте 1912 года, в мае 1914 года вновь арестован. В 1914—1916 годах в административной высылке в Белебей и Тюмень.

С 1917 года — член Уральского областного комитета РСДРП(б)/РКП(б) в Екатеринбурге. С января 1918 года — председатель исполкома Уральского областного Совета.

12 июля 1918 года года подписал решение Уралоблсовета о расстреле Николая II и его семьи.

25 июля 1918 года Екатеринбург был занят войсками полковника Войцеховского, Уралсовет был эвакуирован в Пермь, затем в Вятку. В январе—марте 1919 — председатель Вятского губернского революционного комитета, затем Исполнительного комитета Вятского губернского Совета.

На VIII съезде РКП(б) в марте 1919 избран членом ЦК, 25.3 — 10.11.1919 член Оргбюро ЦК. На пленуме ЦК РКП(б) 25 марта 1919 года его кандидатура рассматривалась на пост Председателя ВЦИК, однако избран был М. И. Калинин. С июля 1919 заместитель начальника Политического управления РВСР. В апреле 1919 направлен уполномоченным СТО РСФСР по подавлению восстания на Дону, станица Вёшенская. Участвовал в боях с войсками ВСЮР на Дону, Кубани и на Кавказе.

С конца 1919 в течение двух лет его работа была связана в основном с Северным Кавказом. Член РВС 9-й армии Юго-Восточного — Кавказского фронтов 9.10.1919 — 28.6.1920. В этой должности сыграл активную роль на суде над командиром Конно-сводного корпуса Борисом Макеевичем Думенко. После IX съезда в апреле 1920 года — кандидат в члены ЦК. Входил в состав Кавказского бюро ЦК РКП(б), Кубанского революционного комитета, был заместителем председателя РВС Кавказской трудовой армии. В этот период призывал к поголовному физическому истреблению контрреволюционеров. Он писал в одном из писем, жалуясь Н. Н. Крестинскому на мягкость приговоров, выносимых донскими революционными трибуналами: «Необходимо организовать чрезвычайки и как можно скорее покончить с трибунальным словоизвержением… Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, а с ними производят массовую расправу… я на этом настаиваю самым решительным образом». С марта 1920 секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) (бюро руководило парторганизациями Северного Кавказа), председатель Экономического совещания Юго-Восточной области.

С 29 ноября 1921 года — заместитель народного комиссара внутренних дел РСФСР. С 30 августа 1923 года — народный комиссар внутренних дел РСФСР, с 19 ноября 1923 года — председатель Комиссии по улучшению жизни детей. После смерти В. И. Ленина во внутрипартийной борьбе поддерживал Л. Троцкого. Участник левой оппозиции. В ноябре 1927 года исключен из ВКП(б), уволен из НКВД, Особым совещанием при ОГПУ приговорён к ссылке и выслан в Архангельск.

В 1930 году заявил о разрыве с троцкизмом, возвращён из ссылки, в мае этого же года восстановлен в ВКП(б). Работал на рядовой должности уполномоченного Комитета заготовок при ВСНХ СССР. С 1932 года — уполномоченный наркомата внутренней торговли СССР по Азово-Черноморскому краю (г. Ростов-на-Дону).

Арестован 15 августа 1936 года. Содержался в Лубянской тюрьме. 10 февраля 1938 года расстрелян на полигоне «Коммунарка» по приговору выездной сессии ВКВС. В 1958 году реабилитирован, в 1962 восстановлен в КПСС.

Семья

Жена — Яблонская Франциска Викторовна, расстреляна в 1938 году. Дочь Александра.

Награды

Орден Красного Знамени РСФСР (приказ РВСР № 458 1920 года)

Ссылки

• Хабаров А. Россия ментовская. 1998
• [www.pseudology.org/MVD/08.htm Биографические сведения]
• [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/61069 Заявление Белобородова следователю и резолюция Сталина] // alexanderyakovlev.org
• [www.nashaepoha.ru/?page=obj26977&lang=1&id=2243&print=1 Корн В. Пробуждение «Вулкана» в недрах следственного комитета прокуратуры]

Отрывок, характеризующий Белобородов, Александр Георгиевич

Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.