Белогвардейский переворот в Приморье (1921)

Белогвардейский переворот в Приморье 26 мая 1921 года - действия антибольшевистских сил по захвату власти в Приморской Областной Земской Управе с центром в г. Владивосток.

Исторический фон

К весне 1921 года Дальний Восток полностью входил в пределы Дальневосточной Республики. В то же время в Приморской области, в зоне оккупации японских войск, существовала автономная от ДВР Приморская Областная Земская Управа с резиденцией во Владивостоке. Взаимоотношения правительства этой автономии с японскими оккупационными властями определялись соглашением о перемирии, заключённым 4 апреля 1920 года.

После вооружённого восстания против находящихся во Владивостоке войск генерала Розанова 31 января 1920 года правительство Приморской Областной Земской Управы фактически находилось под контролем большевиков. Однако вдоль линии Уссурийской железной дороги начиная от станции Гродеково до станции Раздольное (в 160 км к западу от Владивостока) была расквартирована Дальневосточная белая армия в составе двух соперничающих группировок: остатков армии Колчака (каппелевцы) и формирований атамана Семёнова (семёновцы, или гродековцы).

Большевистское правительство Приморской Управы имело отрицательную популярность, его власть фактически имелась только в больших городах. Этому способствовал нарастающий финансовый кризис: задержки в выплатах низовым служащим, девальвация денежных знаков, застой в промышленности и торговле. Распродажа правительством ценных грузов, оказавшихся во Владивостокском порту, носило характер хищения, что увеличивало недовольство населения.

Таким образом, к весне 1921 года в Приморской области сложился ряд факторов, способствовавших антибольшевистскому перевороту:

• Слабость и непопулярность коммунистической власти в Приморье, её стремление к слиянию с ДВР;
• Наличие японских войск, ограничивающих вооружённое присутствие прокоммунистических сил;
• Присутствие семёновцев и каппелевцев в Приморье;
• Возрастающая активность несоциалистических партий и общественных организаций.

Предпосылки переворота

В начале 1921 года начался процесс консолидации антибольшевистских сил Приморья. По инициативе, исходящей от белогвардейской эмиграции Харбина, было решено провести во Владивостоке объединяющий съезд. Японские военные власти выразили поддержку намечающемуся съезду, при условии чисто декларативной направленности его работы.

В начале марта 1921 года во Владивосток прибыло около 300 делегатов нескольких десятков местных и харбинских антибольшевистских организаций. В помещении Общедоступного театра на Светланской улице начал свою деятельность «Съезд представителей несоциалистического населения Дальнего Востока». Съезд работал беспрепятственно со стороны большевиков, хотя его материалы содержали характер в том числе и выявления ошибок и преступлений коммунистической власти.

В ходе работы съезда росло понимание, что власть большевиков во Владивостоке можно и нужно было свергнуть. Между тем японцы, поначалу благожелательно относившиеся к этому собранию, вдруг стали демонстрировать свой нейтралитет. Стало ясно, что в случае планируемого переворота они признают его факт, но в случае же его несостоятельности оставляют за собой свободу действий вплоть до выдачи инициаторов большевикам.

Для уменьшения рисков было принято решение назначить ответственную группу лиц из трёх членов съезда во главе с Н. Д. Меркуловым, которая должна была по результатам переворота временно присвоить себе власть, с целью передачи в дальнейшем её съезду. Техническая сторона переворота была поручена Генерального штаба генерал-майору Д. А. Лебедеву.

Переворот был назначен в ночь с 30 на 31 марта.

Первое выступление

Власти каким-то образом узнали о планах заговорщиков, и вечером 30 марта ими было арестовано несколько участников съезда во главе с генерал-лейтенантом Лохвицким. В то же время стало известно, что получить оружие для сил восстания не удастся. Было отдано указание об отмене выступления. Однако этот приказ не успел получить отряд полковника Глудкина, который к тому времени уже занял некоторые районы города. Дойдя до центра, отряд встретил серьёзное сопротивление, и начал отступать. Лишь к рассвету японское подразделение взяло в окружение отряд Глудкина, разоружило его, и под охраной вывело из Владивостока.

Тем же днём состоялось заседание Съезда, на котором была принята резолюция о недопустимости для несоциалистов выступать с оружием в руках против действующей власти. Инциденту был придан характер действий самостоятельной группы лиц, имевших целью освобождение арестованных и генерала Лохвицкого (которые действительно были освобождены ими).

Через несколько дней Съезд самораспустился, перед этим выбрав Совет Съезда и предоставив ему полномочия по управлению несоциалистического населения в вопросах борьбы с большевиками; причём отдельно оговаривалось, что эта борьба должна вестись легальными методами.

Второе выступление

Весь апрель и май Совет Съезда занимался изысканием средств для устройства переворота. Пока шли эти приготовления, в виду некоторых обстоятельств, восстание началось стихийно.

В течение нескольких дней на территории Приморской области красные проводили аресты лиц, подозреваемых ими в подпольной деятельности.

24 мая в Никольск-Уссурийском высланный из Владивостока отряд попытался арестовать несколько каппелевцев. Однако каппелевцы получили подкрепление, и дали отпор красным. Милиция города, опасаясь участвовать в конфликте, самостоятельно сдала оружие представителям каппелевской группы.

Через несколько часов после известия о захвате Никольск-Уссурийского под контроль белых перешли также Спасск, Гродеково и Раздольное. Японцы проявляли нейтралитет.

Утром 26 мая группа невооруженных каппелевцев освободила на Светланской улице во Владивостоке конвоируемых арестованных. Это послужило сигналом к выступлению в городе. Толпа напала на Штаб командования войсками и разгромила его. Одновременно было занято здание правительства Приморской Управы. Возле управления Госполитохраны нападавшие встретили сопротивление, но в ходе боя уничтожили защитников здания.

В это время во Владивосток на барже, буксируемой катером, прибыл десант под командой капитана 2 ранга Соловьёва. Встреченный сильным ружейным и пулемётным огнём, десант высадился у памятника Невельскому и ворвался в порт. Вскоре были захвачены все корабли, стоявшие у стенки, и район порта, примыкавший к Портовой конторе. Само здание конторы несколько раз переходило из рук в руки.

Вскоре вся главная часть Владивостока, вокзал, телеграф, почта, Госбанк, Городская Управа, Штаб командования войск находились под контролем восставших. Однако у красных оставался ещё хорошо вооружённый дивизион Народной Охраны, который повёл наступление в центре города. В этот момент вмешались японцы, и красным пришлось отступить.

Переворот свершился. Временный Народно-Революционный Комитет объявил о передачи власти Совету Съезда. В свою очередь, Совет образовал из себя Временное Приамурское правительство в составе пяти человек: братьев Меркуловых, Ефремова, Макаревича и Андерсона. Командующим войсками был назначен генерал-лейтенант Вержбицкий. Командующим Сибирской флотилией был назначен контр-адмирал Старк (в июле 1921 г).

Источники

• Отчёт о деятельности Сибирской флотилии в период 1921 - 1922 г.г., «Морскія Записки», vol. X, №1-2, NY, 1952

Отрывок, характеризующий Белогвардейский переворот в Приморье (1921)

– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.