Белорусская детская литература

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Белорусская детская литература — литература на белорусском языке, предназначенная для детей и подростков, их воспитания и образования через язык художественных образов.

Берёт своё начало с давних времён от детского фольклора (сказки, колыбельные, приговоры, загадки, песни, детские игры и т. д.). Формирование, как жанра литературы, относится к XVI веку, времени возникновения белорусского книгопечатания. Изначально развивалась преимущественно как литература религиозной направленности. Более чёткая направленность на детскую аудиторию формируется в XIX веке. Наибольший расцвет относится к XX веку, когда зародилось и стало развиваться движение белорусского национального возрождения. В это время детская литература обогатилась новыми яркими именами, жанрами и произведениями, которые доходили до юного читателя через детские газеты, журналы, книги, сценические постановки. Плодотворно развивается и в XXI веке, пополняясь не только новыми именами и яркими произведениями, но и новыми формами подачи материала с помощью современных средств и инноваций.





Становление белорусской детской литературы через белорусский детский фольклор

Основная статья: Белорусские сказки

Истоки белорусской детской литературы лежат в устном народном творчестве. Устно-поэтическое творчество в Белоруссии с давних времён способствовало воспитанию высоких общественных идеалов, здоровых моральных принципов и художественного вкуса народа. Эту же функцию выполнял и детский фольклор[1]. Термин «детский фольклор» появился в начале ХХ века[2][K 1]. Под его понятием подразумевалась та часть устно-поэтического творчества, которая была доступной, интересной и полезной в поучительным плане самим детям, и соответствовала определенным особенностям их возрастного восприятия. Но корни детского фольклора лежат гораздо глубже, и его жанры зачастую связаны с заговорной поэзией. В детском фольклоре можно выделить три основные группы, которые сложились исторически и закрепились в фольклористике:

  1. Произведения, созданные специально для детей (забавки, колыбельные, песни, детские игры, некоторые сказки, пестушки[K 2] и т. п.);
  2. Произведения, которые потеряли своё значение для взрослых и перешли к детям (приговоры, загадки, считалки, заклички (зазывания), сказки, некоторые песни, игры и пр.);
  3. Произведения, которые придумали сами дети[2].

Таким образом термин «детский фольклор» является весьма расширенным. Ведь он объединяет в себе все виды устной народной поэзии, созданной взрослыми для детей, а также и творчество самих детей. Сюда же входят и те произведения, которые хотя сначала и создавались для взрослых, но с течением времени так или иначе перешли в разряд творчества для детей[4].

История собирания и изучения детского фольклора начинается в первой половине XIX века. Наиболее ранними являются записи Яна Чечота[5] и Александра Рыпинского[6]. В их работах можно найти пусть и не многочисленные, но примеры белорусских колыбельных и детских песен. Очень ценные и достаточно полные коллекции детского фольклора оставили П. В. Шейн, Е. Р. Романов, М. А. Федоровский, В. Н. Добровольский. П. В. Шейн включил в свои сборники «Белорусские народные песни» (1874 г.) и «Материалы для обучения быта и языка русского населения Северо-Западного края» (1887 г.) колыбельные, забавки, дразнилки, разного содержания детские песни, а также описания игр с соответствующими им песнями и считалками. В эти работы вошло свыше 100 образцов творчества для детей[7].

Также широко был представлен детский фольклор Е. Р. Романовым в I—II выпусках «Белорусского сборника» (1886), посвященного народным песням [7]. А в VIII выпуске он поместил свыше 70 описаний белорусских игр и развлечений, которые сопровождаются песенками. М. А. Федоровский в V томе своего труда «Lud białoruski» (1958 г.) предоставил богатый песенный материал: колыбельные, детские песенки и частушки, помимо того — дразнилки и забавки. В. Н. Добровольский в работе «Смоленский этнографический сборник» (1903 г.) поместил колыбельные, детские песни, дразнилки, описание игр, детские приговоры, заклички (зазывалки). Из наиболее полных собраний детского фольклора следует отметить записи С. П. Сахарова. В его сборнике «Народное творчество Латгальских и Илукстенских белорусов» (1940 г.) собраны многие песни, описаний игр, хороводов и других жанров детского фольклора[8].

Писатель Василь Витка, который также интересовался детским фольклором и его литературной обработкой, в своей книге «Дети и мы» (1977) отвёл этой тематике отдельный раздел — «Диалоги с внуками». На вопрос — что же такое детский фольклор? — сам Василь Витка отвечает так: «Это и искусство, и литература, и самая совершенная педагогика»[2]. А исследовательница детского фольклора Т. В. Зуева отмечала: «Детский фольклор — специфическая отрасль художественного творчества, имеющая, в отличие от фольклора взрослых, свою поэтику, свои формы бытования и своих носителей. Общий родовой признак детского фольклора — соотнесение художественного текста с игрой»[9][1].

Зарождение белорусской литературы для детей. XVI век

С возникновением белорусского книгопечатания получили распространение и учебные книги. Первыми такими книгами были «Псалтирь» Франциска Скорины (1517 г., « Детям малым початок всякое доброе науки ... »), «Катехизис» Симона Будного (1562 г., книга для взрослых и учебник для детей), «Наука ку читаню и розуменю писмо словенского» Лаврентия Зизания(1596)[10].

XVII век

Первые страницы белорусской (да и русской) детской поэзии связаны с именем Симеона Полоцкого[11]. Её рождению способствовала активная педагогическая деятельность Симеона — после учёбы в Киево-Могилянской академии он получил звание «дидаскала» (учителя), после чего работал учителем братской начальной школы при Богоявленском монастыре Полоцка. На случай общественных и церковных торжеств он задавал ученикам сочинить стихи. Он и сам составлял декламации — панегиричные стихи, которые были предназначены для публичного исполнения одним или несколькими учениками, например — приветственные стихи на приезд царя Алексея Михайловича в Полоцк и Витебск были рассчитаны на чтение двенадцатью «отроками». Большинство его стихов на польском и латинском языках можно отнести к так называемой «школьной поэзии», которая представляла собой изложение тогдашней университетской науки силлабическими стихами. Во время своего пребывания в Москве при царском дворе он основал так называемую «Верхнюю (Придворную) типографию»; среди первых напечатанных в ней книг был учебник для детей «Букварь языка славенска»[12].

XVIII век

В XVIII веке появляются такие драматургические произведения, как школьная драма-моралите, интермедия, комедия и вертеп. Большинство школьных драм были написаны на польском или церковнославянском языках, и не имели сильного влияния на ученическое восприятие. Но благодаря им появились интермедии, которые писались преимущественно самими учащимися, которые были знакомы с местным фольклором и владели разговорным языком. Персонажами таких интермедий были: студиозус (студент), учёный-литератор, ученик-беглец, крестьянин, литвин, шляхтич, москаль, еврей, чёрт, драгун[13]. Интермедии были популярны среди учащейся молодёжи и стимулировали литературное творчество на родном языке. На основе интермедии возникла комедия, которая взяла от школьной драмы поучительно-религиозное содержание, а от интермедии и народной драмы сатирическое звучание, юмор, увлекательную фабулу, и быстрое развитие действия. Всё это явилось ценным материалом и для вертепной драмы. Одной из наиболее популярных вертепных постановок была сценка про Матвея и врача-шарлатана, которая непосредственно была связана с интермедией «Матей и врач-шарлатан»[14].

XIX век

В начале XIX века появление каждого нового произведения в белорусской литературе было настоящим общественным событием[15]. Поэтому единственное из произведений Павлюка Багрима, которому повезло дойти до нас, является очень ценным как для белорусской литературы в целом, так и для детской в частности. Единственное из его стихотворений «Сыграй, сыграй, парень малый ...» сохранилось благодаря публикации в книге «Повесть моего времени» (Лондон, 1854 г.) польского литератора Игнатия Яцковского[K 3]. Стихотворение выделяляется поэтичностью и глубоким гражданским содержанием. Герой стихотворения, ребёнок, жалеет, что не может навечно остаться маленьким и не видеть страданий родных и близких. В своих стихах Павел Багрим поднимал тему обездоленного детства, а также употреблял фольклорные мотивы и национальный колорит[10]. Например, в стихотворении поэт вспоминает о поверье, что если летучая мышь сядет на головку ребёнка, то он перестанет расти[16].

Фольклорист Михаил Дмитриев, который занимался собиранием белорусского устно-поэтического творчества, мифологических легенд, описывал народные обычаи и интересовался живым белорусским языком, издал сборники белорусской поэзии «Опыт взимания песен и сказок крестьян Северо-Западного края» (1868 г.) и «Собрание песен, сказок, обрядов и обычаев крестьян Северо-Западного края» (1869 г.), в которые было включено 277 семейно-бытовых, календарно-обрядовых и внеобрядовых песен, 8 сказок и описания обрядов[17].

В XIX веке для детей писал Франтишек Богушевич, который в своё время говорил о необходимости создания книг для детей на родном языке. Связь с фольклором была одной из характерных особенностей его творчества[18]. Самым близким к детскому фольклору можно назвать его стихотворение «Колыбельная». А в основе его поэмы «Плохо будет!» заложена драматическая судьба мальчика, который с ранних лет познал сиротство и несправедливость властей. Это произведение воспитывает сострадание, милосердие и неравнодушие к тяжелой участи. Имеет социальный подтекст и его басня «Волк и овца», в которой в образе волка выступает эконом, который отправляет сына крестьянки в рекруты[19].

Мысль о «солнце науки» для детей выразил в стихотворении «Родной сторонке» Янка Лучина[18]. Приемлемой для детского чтения можно считать и творчество Яна Барщевского. Наиболее известно его польскоязычное прозаическое собрание белорусских народных рассказов и сказок в литературной обработке «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах (белор.)русск.», которое в XIX веке было чрезвычайно популярно[16]. Белорусскоязычный перевод легенды из сборника был опубликован в Виленской газете «Гомон». В произведении сильно заметна тяга автора к «страшной» фантастике и мистике, что привлекает жадного до сказочных чудес подростка. В современных условиях увлечения жанром фэнтези это художественное произведение влечёт белорусскоязычных ребят своей таинственной загадочностью, рассказом о леших, оборотнях, колдунах, русалках. Современники же писателя были склонны в рассказах Барщевского видеть «белорусский гофманизм» (по имени немецкого сказочника Гофмана), с его символико-фантастической формой показа борьбы светлых и тёмных сил, благородства и алчности[20].

В романтическом направлении развивалась и поэзия Яна Чечота, который занимался собиранием фольклора и олицетворял фольклорные сюжеты в художественном слове[20]. Языковед и фольклорист XX века Константин Цвирко отмечал, что творчество таких деятелей того времени, как Барщевский, Ян Чечот, Винцент Дунин-Марцинкевич стало «Предвестником нашего национального возрождения» и, соответственно, детской литературы. А за ними шагали такие мастера слова, как Франтишек Богушевич, Адам Гуринович, Янка Лучина[21]. Во второй пореформенный период условия для развития белорусской литературы, по мнению некоторых исследователей, значительно ухудшились[21]. Причиной этому, по их мнению, было государственное давление после польского восстания 1863—64 годов. Утверждается, что белорусское книгопечатание было запрещено[21]. Соратник генерала Михаила Муравьёва-Виленского Иван Корнилов, который в те времена возглавлял Виленскую учебную округу, и другие представители царской власти ставили своей главной задачей русификацию края[21]. Однако, правительственные распоряжения того времени относились лишь к запрету латинки, а не белорусского книгопечатания в целом. Также, по мнению других историков, русификация была направлена против польской культуры и, согласно представлениям того времени о трёх ветвях русского народа, включала в себя белорусскую культуру, а не противопоставлялась ей[22]. В конце XIX века вновь на белорусской земле зазвучало белорусское стихотворение — стихотворение поэта-демократа и просветителя Франциска Богушевича, усилиями которого белорусское слово было поставлено в один ряд с другими европейскими языками[23].

XX век

Начало XX века

Начало XX века ознаменовалось белорусским культурно-национальным возрождением, которое распространилось после революции 1905—1907 годов[24]. В это время начали открываться национальные школы, была легализована белорусская печать (начали выходить такие газеты как «Наша доля» и «Наша нива»). В 1906 году выходит первая книга для обучения детей на родном языке «Белорусский букварь (белор.)русск.» (автор неизвестен) [18].

Но в то же время ощущалась нехватка именно художественной литературы на родном языке, особенно для детей и подростков. По этой причине Александр Власов (бывший редактор «Нашей Нивы») обратился к минскому губернатору с прошением «позволить издание белорусскоязычного месячника для детей и молодёжи „Лучинка“»[25]. Первый номер этого литературного и научно-популярного издания увидел свет в 1914 году (редактор Александр Власов). А первый его номер открывался стихотворением Тётки «Лучинка». Эта автор и определила цель журнала в обращении «К деревенской молодёжи белорусской», напечатанном во втором номере: «Лучинка будет стараться заглянуть в каждый уголок нашей Белорусской Сторонки, узнать все её болезни, показать их Тебе, Молодёжь, объяснить, каким способом от этих болезней вылечить Родную Сторонку»[26]. Алоиза Пашкевич (Тётка) подняла проблему воспитания у юного поколения любви к родному слову. Её просветительская деятельность сыграла определённую роль в становлении литературы для детей. В 1906 году вышла её книга стихов «Первое чтение для деток белорусов», в которой она затронула тему жизни белорусского села. Также она уделяла внимание фольклорной тематике (сказки, пословицы, загадки, частушки), затрагивала поэтическую проблематику (книга «Гостинец для маленьких детей», 1906). Тётка стала основательницей научной беллетристики для детей (писала статьи на страницах журнала «Разговоры о птицах»: «Жаворонок», «Перелетные птицы» и др.)[18].

А в литературу приходят такие будущие классики белорусской литературы, как Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович. В 1909 году Якуб Колас написал учебное пособие «Второе чтение для детей белорусов», в котором в стихах поэтизировал природу, описывал деревенский быт[18]. Закладывает фольклорную основу Колос в свою поучительную сказку «Дед и медведь» (1918 г.)[27]. Фольклорная первооснова была заложена и в орнитологический цикл стихов Кондрата Лейки («Сорока», «Аист» «Журавль» и др.) — родоначальника национальной драматургии для детей[28]. Писал песенно-лирические произведения для детей, а также сказки, Карусь Каганец («Журавль и цапля», «Волчок», «Откуда кукушка взялась»). Большое внимание вопросам школьного обучения уделял Вацлав Ластовский («Родные зерна», 1915 г.; «Незабудка — первая после букваря книжка», 1918 г .; «Сеятель — вторая после букваря книжка», 1918 г.). В его произведениях прослеживались также и фольклорные мотивы («Ворона и рак», «О кукушке», «Зайчик», «Бездонное богатство»)[28].

Обращался к фольклорным мотивам и Максим Богданович, который приучал детей к основам морали в своей сказке «Мушка-зеленушка и комарик — носатое личико» (1915)[28].

20—40-е годы XX века

В начале 1920-х годов разворачивается периодическая печать для детей. Первым русскоязычным изданием для детей после революции стал журнал «Зоркі» (рус. «Звёзды»; 1921—1922)[K 4][29]. На смену «Зоркам» с декабря 1924 года приходит «Белорусский пионер»[K 5] (1924—29 гг.); выходит газета «Пионер Беларуси» (с 1929 года)[28].

Высказывет уважение к родному языку в сборнике «Матчына мова» (рус. «Материнский язык»; 1918) Алесь Гарун. Пишут свои первые юношеские повести Михась Чарот («Свинопас», 1924), Анатоль Вольный («Два», 1925). Писатели Андрей Александрович, Анатоль Вольный и Алесь Дудар вместе создают приключенческий роман «Волчата» (1925), в котором отражают борьбу юных героев за свободу своего народа. Появляются и драматические произведения для детей — пьеса «Пастушки» Михася Чарота (1921), «Прекрасная ночь» (1927) и «Ёлка Деда Мороза» (1927) Сергея Новика-Пяюна. Появляется периодическая печать на территории Западной Белоруссии — начинает свою деятельность журнал «Заранка» (рус. «Малиновка»; 1927—1931) под редакцией Зоськи Верас, на страницах которого популяризируют родное слово Алесь Гарун, Констанция Буйло, Якуб Колас, Михаил Машара и другие. Чуть позже выходят западнобелорусские журналы «Пралеска» (рус. «Подснежник»; 1934—1935), «Снопок» (1937), «Белорусская летопись» (1933—1939)[30].

Молодые белорусские писатели работают над созданием нового образа юных героев тогдашней современности — повести «Победа» (1930), «Необыкновенный медведь» (1930) Алеся Якимовича, «Ловушка» (1935) Симона Барановых. В своей статье «Проблемы современной белорусской детской литературы» (1931) Александр Якимович отметил, что нехватка тогдашней литературы для детей была в игнорировании потребностей самого ребёнка как читателя, так как, по его мнению, многие писатели того времени смотрели очень упрощённо на эту литературу, мол, дети неразборчивые, и поэтому всё употребят. Сосредоточил он внимание на проблеме специфики детской литературы и в своем выступлении на I Всебелорусском съезде писателей (июнь 1934), на котором подчеркнул, что литература для детей равноценная часть всей белорусской литературы, но со своей спецификой. И спецификой не в упрощении, а наоборот — в отборе наиболее важного и интересного материала для детей, который должен иметь яркое оформление с учётом возрастных и психологических особенностей детей[31]. Также Якимович издал первую в белорусской советской детской литературе азбуку (стихотворную) «Слушай — запоминай» (в 1948 году). И только значительно позже, начиная с 70-х годов, были написаны белорусскими авторами десятки азбук, в которых авторы проявляли изобретательность, фантазию, умение включить в их познавательные сведения, эффекты игры, приключения[32].

Заострял внимание на значимости детской литературы и Якуб Колас. Он говорил о том, что детей сызмальства надо заманить книгой, и вызвать у них устойчивый интерес к чтению, что присоединение к книжной культуре начинается уже с детского сада. В своей «Методике родного языка» (1926) он подчеркивал, что процесс присоединения к книжной культуре активизируется в начальных классах. А Василь Витка писал, что с первых дней через игру нужно привлекать детей к словам родного языка, чему активно способствует использование на уроках и внеклассных занятиях произведений белорусской детской литературы[32]. Якуб Колас обрабатывает народные сказки («Дударь», «Как петушок спасал курочку», «Зайкина избушка» и др.), а также создаёт и стихотворные сказки («Рак-усач», 1926). В юношеской повести «На просторах жизни» (1926) автор впервые в белорусскоё литературе попытался разработать жанр юношеской повести. Его поэма «Михасёвы приключения» (1934) впечатляет метафоричностью языка, своим лирично-эпическим началом и описанием природы. Якуб Колас стал теоретиком детской литературы, а традиции его мастерства применяются и в современной литературе для юного читателя[27]. Появляются новые громкие имена белорусской культуры, обогатив художественный опыт детской литературы своими произведениями — Янка Мавр («Полесские робинзоны», 1930), Михаил Лыньков («Миколка-паровоз», 1936), Кузьма Чорный («Настенька», 1940). Создают поэзию для детей Янка Купала (стихотворение «Детское»), Якуб Колас (стихи «За науку», «Дед-гость»), Змитрок Бядуля (стихотворение «Молодая весна»). Начинает развиваться и жанр сказки в детской литературе — в произведениях Алеся Якимовича («Кузнец Вярнидуб», 1935), Михаила Лынькова («Про смелого воина Мишку и его славных товарищей», 1935), З. Бядули («Муравей Палашка», 1939; «Серебряная табакерка», 1940)[30].

На страницах журнала «Зоркі» печатаются стихи для детей Янки Купалы («Песня и сказка», «Мороз», «Сын и мать» и др.). Помимо написания своих произведений, он занимается переводом детской поэзии (стихотворение «Ёлочка» Раисы Кудашевой, «Дед и баба» Юзефа Крашевского). В своих стихах Купала нередко использует фольклорные мотивы (стихотворение «Детское»). Фольклорную основу заложил и Виталий Вольский в свои пьесы («Великолепная дудка» и «Дед и журавль», 1939)[33].

Главным редактором журнала «Зоркі» был Змитрок Бядуля. Его произведения для детей отличались драматизмом и в то же время простотой и лаконичностью описания, остротой конфликтов и глубоким психологизмом («Маленькие дровосеки», «Где конец света?»). Кроме того он писал статьи о развитии детской литературы и периодической печати («Дело старения новых школьных учебников и издания детского журнала», «О детской печати» и др.)[27]. Обращался он и к мотивам устного народного творчества (сказки «Иванушка-простачок», «Клад» и др.).

Многогранностью таланта ознаменовался Янка Мавр. Его первая в белорусской литературе научно-фантастическая повесть на белорусском языке «Человек идёт» (1926) дала начало фантастическому и приключенческому жанрам белорусской литературы[34]. Разработку жанра приключенческой литературы он продолжил в своих повестях «В стране райской птицы» (1928), «Сын воды» (1928), романе «Амок» (1929). Обращался он и к национальной тематики («Полесские робинзоны», 1930), и к проблеме воспитания (повесть «ТВТ», 1934)[35]. Янка Мавр подчёркивал, что писателям нужно заботиться о том, чтобы дети, сегодняшние и завтрашние малые читатели могли сказать когда вырастут, что всем хорошим они обязаны книгам[36].

Детская белорусская литература военного времени отличается патриотической направленностью, присущей всей художественной литературе военного периода (стихи Янки Купалы, Якуба Коласа, Максима Танка, Аркадия Кулешова, Петруся Бровки, рассказы Кузьмы Чорного, Михася Лынькова). В этот период чувствовалось органическое сближение литературы для взрослого читателя и детей. Отдельно из произведений для детей, написанных в войну, следует отметить стихотворение Янки Купалы «Мальчик и лётчик на войне», рассказ Александра Якимовича «Пионер Геня», сборник стихов Эди Огнецвет «Михасёк», а также либретто детской оперы «Джанат»[37].

Но и после войны прослеживается военная тематика, которая в литературе преобладает. В 1948 году выходит книга «Никогда не забудем», которая была составлена Янкой Мавром вместе с Петром Рунцом по письмам-воспоминаниям детей, непосредственно пережившими те страшные годы. Всего к авторам книги поступило около четырёхсот детских произведений[38]. Выходит целый ряд произведений на тему «детство и война» — повесть «Андрюша» Павла Ковалева (1948 г.), «Самые юные» Ивана Сивцова (1949 г.), поэма «Песнь о пионерском знамени» (1949 г.) Эди Огнецвет[37].

50—70-е годы XX века

В начале 1950-х годов также наблюдается тематика войны в произведениях белорусских писателей. Выходят поэмы Кастуся Киреенко («Аленкина школа», 1951), Антона Белевича («Иди, мой сын», 1953), Эди Огнецвет («Будем дружить», 1955), Анатоля Астрейко («Приключения деда Михеда», 1956)[37].

В то же время выходят и новые произведения, на мирную тематику. Разрабатывают школьную тему Янка Брыль («Лето в Калиновке», 1950; «Здравствуй, школа», 1953), Александр Якимович («Говорит Москва», 1954), Павел Ковалёв (сборник рассказов «Затерянный дневник», 1954), Михаил Даниленко («Верность слову», 1956), Елена Василевич («Завтра в школу», 1956) и др.[39]

Значительно обогатила послевоенную детскую прозу научно-фантастическая повесть Янки Мавра «Фантомобиль профессора Цыляковского» (1954), которая стала продолжением разработки им фантастического жанра[39].

В начале своего творческого пути к прошлому и богатствам фольклора обратился Владимир Короткевич, свидетелем чего стали его «Сказки и легенды моей Родины», которые он прислал для оценки Якубу Коласу летом 1952 года. Короткевич хорошо понимал большое воспитательное значение сказки и её роль в формировании любви к родине, к белорусскому языку[40]. Патриотической по содержанию стала его сказка «Лебединый скит», в которой повествуется о событиях древности, когда татары грабили русские земли. В завершение сказки писатель приводит две версии о возникновении названия «Белая Русь» — от лебединого оперения стала белой одежда проживающих в ней людей, а ещё она потому «белая», что не была под татарами[40]. На народном фольклоре основана и его сказка «Ужиная королева», в которой повествуется о трагической истории красавицы Ялины и её мужа, ужиного короля. Короткевич много изучал, записывал, и творчески использовал фольклор, который воспринимал как духовное сокровище народа[41].

Возвращается в литературу после длительного перерыва Владимир Дубовка. Выходят его сборники сказок «Великолепная находка» (1960), «Милавица» (1962), «Цветы — Солнцевы детки» (1963), «Золотые зёрна» (1975), которые примечательны своей морально-этической проблематикой и философичностью содержания. Помимо Дубовки возвращаются на родину после сталинских репрессий писатели Сергей Гроховский, Алесь Пальчевский, Станислав Шушкевич, Алесь Звонак, Язеп Пуща[42].

Раскрывает в своих книгах поэзии образы родного края Алексей Пысин («Мотылёчки-бабочки», 1962; «Радуга над плёсом», 1964), показывает красоту природы Евдокия Лось («Обутая ёлочка», 1961; «Сказка про Ласку», 1963; «Вяселики», 1964)[43].

Вновь поднимает тему Великой Отечественной войны, показывая ужасы оккупации глазами детей, Иван Серков, в трилогии: «Мы с Санькой в тылу врага» (1968), «Мы — ребята живучие» (1970), «Мы с Санькой — артиллеристы» (1989)[42].

В 1971 году выходит знаковая историческая повесть Алеся Якимовича «Кастусь Калиновский», а в 1976 году — «Тяжёлый год». Пишет Якимович и сказки, основанные на фольклорных мотивах («Про смелого Ежа», «Воробьёвы гости» и др.), а также переводит на белорусский язык сказки Александра Пушкина, Самуила Маршака, Корнея Чуковского[44].

Обращается к научно-познавательному жанру с элементами публицистики Виталий Вольский, который издаёт такие краеведческие книги, как «Путешествие по стране белорусов» (1968), «Полесье» (1971), а также такой цикл естественно-научных очерков, как «Судьба Дункана» (1978), «Здравствуй, Берёза» (1984). Красочно описывает природу Беловежской пущи в одноименном очерке Владимир Короткевич («Беловежская пуща», 1975), который помимо того раскрывает и свой талант сказочника-новатора через традиционные образы и мотивы в своем сборнике «Сказки» (1975). В тот же период выходит его эмоционально-приподнятый рассказ о Беларуси «Земля под белыми крыльями» (1977).

Красивый мир детства открывается в рассказах Виссариона Гарбука (сборник «Ненароком и нарочно», 1969; «Таких цветов не бывает», 1971; «Город без попугайчиков», 1983) и Владимира Юревича («Тарасковы заботы», 1966; «Где ночует солнце», 1970; «Нестрашный страх», 1986). Познавательный и воспитательный потенциал через рассказы о природе показал Павел Мисько («Осеннем днём», «Лесные дары» и др.). Морально-этические вопросы он поднимает через рассказы «Хороший человек», «Календарь совести». В своей юмористической повести «Новосёлы, или Правдивая, иногда весёлая, иногда страшноватая книга о необычном месяце в жизни Жени Мурашки». Она учит детей чувству ответственности и обучает контролировать свои поступки и поведение. Поднимает проблемы дружбы и человеческих взаимоотношений через фантастические повести «Приключения Бульбобов» (1977) и «Грот афалины» (1985)[43]. Кроме того, он переводит на белорусский язык поэмы Николая Гоголя «Мёртвые души», сказки Петра Ершова «Конёк-горбунок», отдельные произведения Владимира Тендрякова, Владимира Личутина, Евгения Носова, Василия Белова, Корнея Чуковского.

Не остается в стороне и драматургия — одна за другой появляются героические пьесы Алеся Махнача «Скворец» (1963) и «Гавроши Брестской крепости» (1969), Валентина Зуба «Марат Казей» (1963) и «Юность рыцаря» (1972)[45].

80—90-е годы XX века

Те социально-политические изменения в обществе, которые происходили в 80—90-х годах XX века, повлияли не только на особенности развития белорусской детской литературы этого периода, но и на принципы отбора произведений для чтения в дошкольных воспитательных учреждениях и школах. Были исключены из рекомендательных списков для детского чтения произведения, которые в новых условиях утратили свою актуальность, те, что определялись навязчивым дидактизмом, упрощённостью и чьи литературная качества были далеки от искусства. Но актуальными и по сей день остались произведения для детей Андрея Александровича, Змитрока Бядули, Алеся Якимовича, Владимира Дубовки, Янки Мавра, Михася Лынькова, Кузьмы Чорного, Виталия Вольского, Василя Витки, Станислава Шушкевича и других. Детская литература советского периода стала важной частью национальной письменности, а её лучшие достижения — дорогим сокровищем белорусского народа. В это время белорусская детская литература вышла на более широкие тематические пределы, и полнее и глубже зазвучала тема Родины[46].

Национальной особенностью выделяются произведения Василия Жуковича (сб. «Гуканье весны», 1992), Владимира Каризны «Играй, свирель, не замолкай», 1998), Леонида Прончака («Девочка-белорусска», 1993)[47].

Занимательно пишет для детей Артур Вольский, один из основателей журнала «Вясёлка», соавтор учебников по литературному чтению для начальной школы «Буслянка». В течение 1980—1990 годов он написал довольно много книг для детей («Солнце близко совсем», 1984; «Доберусь до небес», 1984; «От А до Я — профессия моя», 1987, и др.). За книгу «Карусель» (1996) писатель в 1997 году был удостоен звания лауреата литературной премии имени Янки Мавра[48]. Также нельзя не отметить и ещё одного писателя, тесно связанного с «Вясёлкай» — Владимира Липского, также лауреата премии имени Янки Мавра. Его творчество выделяется оригинальностью сюжета, сказочностью, и приключенческими элементами («Клякса-вакса и Янка с Дивнгорска», 1982; «Про Андрейку Добрика и чёртика Дуроника», 1993; «Королева белых принцесс», 2000)[49].

Интересно и удачно сочетают фантастическое с реальным в своих произведениях Раиса Боровикова («Галенчина «Я», или Планета Любопытных мальчиков», 1990) и Александр Савицкий («Радости и горести золотистого карасика Бублика», 1993)[47].

Жанровым разнообразием выделяется поэзия Рыгора Бородулина, который виртуозно играл словом и каламбурил («Индыкала-кудыкала», 1986; «Кобра в сумке», 1990; «Тришка, Мишка и Щипай ехали на лодке», 1996). Отличаются своеобразием и его азбуки («Азбука не игрушка», 1985; «Азбука — весёлый улей», 1994)[50].

В 1990-х годах выходит белорусскоязычный религиозный католический журнал для детей «Маленькі рыцар Беззаганнай» (белор. «Маленький рыцарь Непорочной»), дополнение к католическому изданию «Ave Maria», основанного Минско-Могилёвским архидиоцезом. Главный персонаж в журнале — мальчик, «Маленький рыцарь Непорочной»[51].

В начале 1990-х годов в периодической печати выходят научно-популярные очерки о древней белорусской истории Сергея Тарасова, Владимира Орлова, Константина Тарасова, Витовта Чаропки. Кроме того, выходят и книги на данную тематику, которые адаптированы к восприятию младшими школьниками[52].

В 1995 году выходит фотожурнал «Лесовик» (редактор и издатель — Владимир Яговдик), который определил своей целью экологическое воспитание детей. Отличие от других изданий — тематические номера-фоторепортажи о национальных парках Беларуси. Кроме того, журнал ведёт экологическое воспитание подрастающего поколения на литературно-художественном материале, проводятся презентации новых белорусскоязычных книг о природе[53]. Редактор журнала Яговдик и сам посвящал свои произведения родной природе, закладывая в них фольклорную основу («Вернется князь Кук», 1993; «В царстве Водяного», 1995; «Изумительный корабль», 1995; «Птичья дорога», 2002)[49].

Затрагивает аспекты воспитания детей Эдуард Луканский в сборнике «Гость из Красной книги» (1997), где автор показывает читателю, как нужно воспитывать в себе бережное отношение к общественному достоянию, уважение и деликатность в отношениях со старшими, и другие положительные качества характера[54].

Начало XXI века

Проза начала XXI века характеризуется устойчивостью и последовательным освоением традиций конца XX века. Также, как и прежде, на первом плане остаётся становление гармонично развитой личности человека, воспитание чувства общности и собственного достоинства. Морально-этические вопросы раскрываются в большинстве произведений различных жанров[52].

Так, например, повесть Валерия Гапеева о школьной жизни «Ловушка на рыцаря» (2002) посвящена системе морально-этических ценностей поколения «next»[55]. За книгу автор удостоен литературной премией имени Владимира Колесника Брестского облисполкома. В 2013 году вышли его книги — сказка «Солнечная поляна»[56] и сборник повествований для подростков «Я раскрашу для тебя небо».

Издаётся целый ряд материалов на историческую тематику. Сергей Тарасов публикует зарисовки о наиболее значимых событиях в древней Белоруссии и исторических лицах — Франциске Скорине, Льве Сапеге, Константине Острожском и других. Владимир Орлов и Константин Тарасов публиковали ещё в конце прошлого века легенды и предания, на основе чего позже написаны очерки-путешествия по истории Белоруссии («Беларусь. Историческое путешествие для детей» (Константин Тарасов, 2000)). На исторические темы пишет и Владимир Бутромеев («Большие и знаменитые люди земли Беларуси», 2002; «Знаменитые родом своим», 2006)[57]. Естественно-научным характером определяются сказки из сборника Ростислава Бензерука «Заячья шубка» (2004), использует писатель и оригинальную форму «сказки-загадки»[58].

Согласно одному из принципов литературы — придуманное в придуманном (как в произведениях мюнхгаузиады) написано произведение Василия Ширко «Дед Манюкин и внуки» (2003), в котором дедушка рассказывает истории фантастического характера, которые якобы случились с самим стариком. В этих историях скрыто философское содержание, а также притчевая назидательность[59].

Значительный вклад в белорусский детскую литературу вносит Александр Бадак, который выступает активным пропагандистом детской литературы, является одним из организаторов клуба детских писателей[60] и сам много пишет для детей стихов, повестей, сказок и познавательной литературы («Необычное путешествие в страну ведьм», 2001[47]; «Одинокий восьмиклассник хочет познакомиться», 2007; «Животные: зоологические этюды», 2009; «Невероятные истории из жизни магов», 2011). За книгу «Растения: ботанические этюды» (2008) из серии для детей «Всем про всё» Александр Бадак стал лауреатом премии «Золотой купидон (белор.)русск.» за лучшую книгу года в номинации «Публицистика»[61].

Притчевостью, сюжетной занимательностью и своеобразной манерой построения интриги выделяются сказки Елены Масло[58] («Тайны заброшенной хаты», 2005; «Рождество у крёстной», 2005; «Паучок Фэлик путешествует», 2013). В очень оригинальной форме преподнесла Оксана Спрынчан свою книгу «Папаш Ярош, маман Оксана, дочета Альжбета. Полный эксклюзив (белор.)русск.» (2013) — позитивная и позновательная книга про сямью, слова и свою страну. Книга оригинальна тем, что историями в ней делится вовсе не мама Оксана, а именно её дочь Альжбета[62].

В 2012 году увидела свет книга Людмилы Рублевской «Авантюры Пранциша Вырвича, школяра и шпиона», первая книга из приключенческо-фантасмагорической трилогии об ученике Минского иезуитского коллегиума «Пранциша Вырвича (белор.)русск.»[63]. Белорусский литературовед и критик Оксана Безлепкина отметила, что повествование книги проявляет сразу две тенденции: с одной стороны, романтически-приключенческое просветительство Владимира Короткевича, а с другой — постулирование традиционных ценностей как противовес постмодернизму[64]. А в 2014 году вышли ещё две книги из трилогии — «Авантюры студиозуса Вырвича» и «Авантюры драгуна Пранциша Вырвича».

В 2013 году вышла книга Ольги Гапеевой «Печальный суп», состоящая из пяти сказочных историй. С книгой Гапеева стала лауреатом премии Союза белорусских писателей и ПЭН-центра (белор.)русск. «Экслибрис» имени Янки Мавра[65]. В том же году Татьяна Сивец получила литературную премию Союза писателей Беларуси «Золотой Купидон» в области детской литературы за свою приключенческую книгу для детей «Куда пропала обезьянка Маня? (белор.)русск.»[66].

С августа 2013 года детский журнал «Вясёлка» начал выпускать своё дополнение — журнал для дошкольников «Буся»[67]. А сам журнал «Вясёлка» продолжает литературное образование и морально-этическое воспитание своих читателей. На страницах журнала предпочтение отдаётся сказкам, которые пропагандируют добро и справедливость, взаимовыручку. Также журнал ведёт сайт, на котором размещает сказки и детские стихотворения. При этом во всех произведениях очень точно расставлены моральные акценты, и это одинаково относится как к фольклорным сказкам («Королевич, волшебник и его дочка», «Заяц и ёжик», «Дятел, лисица и ворона» и другие), так и к литературным произведениям со сказочным сюжетом («Смышлёный кот и шляхетский сын» Олега Грушецкого, «Принцесса Румзанида в Стране Кукол» Елены Масло, «Про кошачьего короля и мышку-принцессу» Раисы Боровиковой, «Аист и аистята» Язепа Лёсика и др.)[68].

В 2015 году вышли книги, которые отметились не только содержаниям, но и прекрасным оформлением. Это фэнтезийный роман «Семь камней (белор.)русск.» Алексея Шеина и сказка «Красноречивое сердце (белор.)русск.» писателя и художника Олега Аблажея. Обе книги в 2016 году номинированы на Литературную премию Тётки (основатели премии — Белорусский ПЭН-центр, фонд «Возвращение», СБП) в номинации «Наилучшая книга для детей и подростков»[69], а книга «Красноречивое сердце» ещё и на премию «Глиняный Велес»[70].

Современная белорусская проза для детей стремится по возможности удовлетворить потребности книжного рынка. Издаются произведения, относительно новые для белорусской литературы по форме и содержанию (комикс, фэнтези, научная фантастика и др.[71][72][73]. Вместе с тем белорусские писатели стремятся сохранить традиции классических образцов словесного искусства — как стилевые традиции, так и духовные. В XXI веке существенным образом меняется роль книги, которая заменяется виртуальным пространством. И это должно подтолкнуть белорусских писателей к поиску альтернативных способов передачи духовного и научного опыта белорусского народа, например — через создание аудиокниг, фильмов, компьютерных игр, виртуальных библиотек. И во всём этом ведущую роль может сыграть детская книга[74].

  • Badak Al.jpg

    Александр Бадак, один из организаторов клуба детских писателей

  • SivecT.jpg

    Татьяна Сивец с литературной премией «Золотой Купидон» за книгу «Куда пропала обезьянка Маня?»

  • Sprynczan Aksana&book.jpg

    Оксана Спрынчан со своей книгой «Папаш Ярош, маман Оксана, дочета Альжбета. Полный эксклюзив»

  • RublevskajaAvantury.jpg

    Людмила Рублевская с трилогией «Авантюры Пранциша Вырвича»

Напишите отзыв о статье "Белорусская детская литература"

Комментарии

  1. ↑ Не применялся в фольклористике сам термин «детский фольклор». Произведения,которые собиратели фольклора называли «детскими песнями», «колыбельными», «потешками» и др. публиковались в фольклорных сборниках рядом с обрядовой поэзией, чаще всего присоединялись к семейным, крестильным песням[3].
  2. ↑ Стихотворные строчки, которыми взрослые сопровождают первые движения детей.
  3. ↑ По воспоминаниям Яцковского у Багрима таких стихов было много, но они были отобраны по цензурным соображениям. За чтение своих стихов во времена Крошинского бунта Багрим был сдан в рекруты, откуда вернулся домой уже пожилым человеком.
  4. ↑ До этого в 1919 году была попытка издать детский журнал в Вильнюсе, «Зелёные деревца». Но сохранился только один его, первый номер.
  5. ↑ В начале журнал предполагалось назвать «Красные звёзды».

Примечания

  1. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 25.
  2. ↑ 1 2 3 Ефимова, 1996, с. 7.
  3. ↑ Барташевич Г. А. Дзіцячы фальклор / сост. Г. А. Барташэвіч, В. І. Ялатаў. — Мн.: Навука і тэхніка, 1972. — С. 8.
  4. ↑ Барташевич, 1972, с. 8.
  5. ↑ Jan Czeczot. Piosnki wieśniacze z nad Niemna i Dźwiny, cz. 2. — Wilno, 1836—1839.
  6. ↑ Rypiński A. Białorus. — Paryż, 1840.
  7. ↑ 1 2 Барташевич, 1972, с. 5.
  8. ↑ Барташевич, 1972, с. 6.
  9. ↑ Зуева Т. В. Детский фольклор // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А. Н. Николюкина. — М., 2000. — С. 223.
  10. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 6.
  11. ↑ Макаревич, 2008, с. 41.
  12. ↑ Макаревич, 2008, с. 42.
  13. ↑ Макаревич, 2008, с. 44.
  14. ↑ Макаревич, 2008, с. 45.
  15. ↑ Макаревич, 2008, с. 47.
  16. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 48.
  17. ↑ Белазаровіч В. А. Фарміраванне беларускай нацыянальнай гістарыяграфічнай канцэпцыі ў XIX — пачатку XX ст. // [www.elib.grsu.by/katalog/113151-187466.pdf Гістарыяграфія гісторыі Беларусі] / Пад агульн. рэд. І. П. Крэня, А. М. Нечухрына. — Гродна: Гродзенскі дзяржаўны універсітэт ім. Я. Купалы, 2006. — С. 163. — 346 с. — ISBN 985-417-858-7.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 Нестерович, 2008, с. 7.
  19. ↑ Макаревич, 2008, с. 53.
  20. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 49.
  21. ↑ 1 2 3 4 Макаревич, 2008, с. 51.
  22. ↑ Гигин В. Ф. [zapadrus.su/zaprus/istbl/575-2012-02-22-21-57-02.html Оклеветанный, но не забытый (Очерк о М. Н. Муравьёве-Виленском)] // Нёман : журнал. — Минск, 2005. — Вып. 6. — С. 127—139. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-7517&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-7517].
  23. ↑ Макаревич, 2008, с. 52.
  24. ↑ Макаревич, 2008, с. 14.
  25. ↑ Гімпель Т. М. Святло «Лучынкі» // Роднае слова : Часопіс. — 1994. — № 7—8. — С. 139.
  26. ↑ Макаревич, 2008, с. 14-15.
  27. ↑ 1 2 3 Нестерович, 2008, с. 11.
  28. ↑ 1 2 3 4 Нестерович, 2008, с. 8.
  29. ↑ Макаревич, 2008, с. 16.
  30. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 9.
  31. ↑ Макаревич, 2008, с. 4.
  32. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 5.
  33. ↑ Нестерович, 2008, с. 10.
  34. ↑ Канэ Ю. М. Мавр, Янка // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1967. — Т. 4. — С. 487.
  35. ↑ Нестерович, 2008, с. 12—13.
  36. ↑ Гилевич М. С. «Хоць малыя, але — чалавекі!»: Інтэрв'ю з Я. Маўрам // Літаратура і мастацтва : Газета. — 1965-08-10. — С. 3.
  37. ↑ 1 2 3 Нестерович, 2008, с. 13.
  38. ↑ Медзвядзькова А. Г. [csgpb.mogilev.by/Nikogda_ne_zabud.pdf Ніколі не забудзем. Гісторыя стварэння кнігі]. — Магілёў: Цэнтральная гарадская бібліятэка імя К. Маркса, 2013. — С. 2. — 4 с.
  39. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 14.
  40. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 461.
  41. ↑ Макаревич, 2008, с. 463.
  42. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 16.
  43. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 17.
  44. ↑ Нестерович, 2008, с. 15.
  45. ↑ Нестерович, 2008, с. 18.
  46. ↑ Макаревич, 2008, с. 11.
  47. ↑ 1 2 3 Нестерович, 2008, с. 25.
  48. ↑ Макаревич, 2008, с. 495.
  49. ↑ 1 2 Нестерович, 2008, с. 24.
  50. ↑ Нестерович, 2008, с. 23.
  51. ↑ Макаревич, 2008, с. 23—24.
  52. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 482.
  53. ↑ Макаревич, 2008, с. 22—23.
  54. ↑ Макаревич, 2008, с. 484.
  55. ↑ Макаревич, 2008, с. 483.
  56. ↑ [www.prastora.by/knihi/hapieieu-valiery-soniecnaia-paliana Гапееў Валеры. Сонечная паляна] (белор.). Prastora.by. Проверено 23 июля 2015. [web.archive.org/web/20150218190150/prastora.by/knihi/hapieieu-valiery-soniecnaia-paliana Архивировано из первоисточника 23 июля 2015].
  57. ↑ Макаревич, 2008, с. 485.
  58. ↑ 1 2 Макаревич, 2008, с. 491.
  59. ↑ Макаревич, 2008, с. 490.
  60. ↑ Ладуцька К. [www.maladost.lim.by/%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D1%81%D1%8C-%D0%B1%D0%B0%D0%B4%D0%B0%D0%BA-%C2%AB%D0%BF%D0%B0%D0%B4%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%BA%D1%96-%D0%B0%D1%85%D0%B2%D0%BE%D1%82%D0%BD%D0%B5%D0%B9-%D1%87%D1%8B%D1%82%D0%B0%D1%8E Літаратура для дзяцей, дзіцячая літаратура]. Маладосць. Проверено 20 апреля 2014. [www.peeep.us/2edd673e Архивировано из первоисточника 20 апреля 2014].
  61. ↑ Пакачайла А. [zviazda.by/2014/04/37642.html Алесь Ба­дак: «Верш пі­шаш для ся­бе, пес­ню — для пуб­лі­кі»]. Звязда (4 апреля 2014). Проверено 28 апреля 2014. [www.peeep.us/09fcb9b7 Архивировано из первоисточника 28 апреля 2014].
  62. ↑ Богуш С. [www.veselka.by/?p=5357 Крышку пра кніжку]. Вясёлка (17 октября 2013). Проверено 20 апреля 2014. [www.peeep.us/082348db Архивировано из первоисточника 20 апреля 2014].
  63. ↑ [zviazda.by/kniga/avantury-prancisha-vyrvicha-shkalyara-i-shpega Авантуры Пранціша Вырвіча, шкаляра і шпега]. Выдавецкі дом «Звязда» (31 июля 2013). Проверено 20 апреля 2014. [www.peeep.us/d16ad084 Архивировано из первоисточника 20 апреля 2014].
  64. ↑ Бязлепкіна А. П. [euga.livejournal.com/466057.html Рублеўская Людміла. "Авантуры Пранціша Вырвіча, шкаляра і шпега"] (23 декабря 2012). Проверено 20 апреля 2014. [www.peeep.us/15f7405e Архивировано из первоисточника 20 апреля 2014].
  65. ↑ [lit-bel.org/by/news/4175.html Вызначаны пераможцы конкурсу “Экслібрыс” імя Янкі Маўра] (белор.). СБП (11 сентября 2013). Проверено 12 сентября 2013. [www.peeep.us/2b1a9b31 Архивировано из первоисточника 12 сентября 2013].
  66. ↑ Навіч Я. Вітаем, пераможцы! // Літаратура і мастацтва : газета. — Мн.: СПБ, 2014-09-05. — Вып. 4784. — № 35. — С. 3.
  67. ↑ [www.veselka.by/?page_id=4543 “Буся” і “Вясёлка” – верныя сябры]. Вясёлка (2013). Проверено 17 студзеня 2016-01-17. [www.peeep.us/94e5b01f Архивировано из первоисточника 17 студзеня 2016].
  68. ↑ Смаль В. М., Еўдакіменка М. СМИ. Культура. Молодежь // [lib.brsu.by/sites/default/files/СМИ_КУЛЬТУРА_МОЛОДЕЖЬ.pdf Асаблівасці кантэнту сайта часопіса «Вясёлка»] / Под общ. ред. Л. В. Скибицкой. — Брест: БрГУ имени А.С. Пушкина, 2015. — С. 187. — 226 с.
  69. ↑ [nn.by/?c=ar&i=166423&lang=ru Назван полный список Литературной премии Тетки]. Наша Ніва (9 марта 2016). Проверено 16 марта 2016. [www.peeep.us/a3510695 Архивировано из первоисточника 16 марта 2016].
  70. ↑ Запольская Я. [www.racyja.com/kultura/short-list-syoletnyaga-glinyanaga-vyalesa/ Абвешчаны шорт-ліст сёлетняга „Глінянага Вялеса”]. Беларускае Радыё Рацыя (19 января 2015). Проверено 16 марта 2016. [www.peeep.us/079924a4 Архивировано из первоисточника 19 января 2015].
  71. ↑ Макаревич, 2008, с. 492-493.
  72. ↑ [lit-bel.org/by/3680/4390.html Фіналістаў конкурсу “Экслібрыс” імя Янкі Маўра ўганаравалі ў Мінску]. Союз белорусских писателей (15 октября 2013). Проверено 23 апреля 2014. [www.peeep.us/00f1601f Архивировано из первоисточника 23 апреля 2014].
  73. ↑ Ляйкоўская В. [zbsb.org/sites/default/files/uploads/2013/12/bjuleten-22.pdf Фіналістаў конкурсу «Экслібрыс» уганаравалі] // Кніганоша : газета. — ЗБС «Бацькаўшчына», 10, 2013. — № 22. — С. 4.
  74. ↑ Макаревич, 2008, с. 494.

Литература

На белорусском языке

  • Алейнік Л. А., Лапіцкая А. М. Каму чытаць «Міколку-паравоза»? // Літаратура і мастацтва : газ.. — Мн.: Издательский дом «Звязда», 2014-08-15. — Вып. 4781. — № 32. — С. 8. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0024-4686&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0024-4686].
  • Барташэвіч Г. А. Дзіцячы фальклор / Пад. рэд. К. П. Кабашнікава. — Навука і тэхніка, 1972. — 736 с. — 15 400 экз.
  • Беларуская дзіцячая літаратура. Вучэб. дапам. для філал. фак. і фак. педагогікі і методыкі пачатковага навучання / Пад рэд. М. Б. Яфімавай, М. М. Барсток. — Мн.: Вышэйшая школа, 1980. — 350 с. — 4000 экз.
  • Грушэцкі А. Л. [www.main.lim.by/wp-content/uploads/2014/09/32-2014.pdf Шэсць стагоддзяў дзіцячай літаратуры] // Літаратура і мастацтва : газ.. — Мн., 2014-08-15. — Вып. 4781. — № 32. — С. 6. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0024-4686&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0024-4686]. [web.archive.org/web/20141008184550/www.main.lim.by/wp-content/uploads/2014/09/32-2014.pdf Архивировано] из первоисточника 8 октября 2014.
  • Гурэвіч Э. С. Беларуская дзіцячая літаратура (1917 — 1967) / Пад рэд. В. В. Барысенка. — Мн.: Навука і тэхніка, 1970. — 312 с.
  • Юны чытач і дзіцячая літаратура // Сучасная літаратура і чытач. — Мн.: Навука і тэхніка, 1988.
  • Беларуская дзіцячая літаратура: Хрэстаматыя. — Мн.: Вышэйшая школа, 1996. — 655 с. — 6000 экз. — ISBN 985-06-0159-0.
  • Макарэвіч А. М., Яфімава М. Б., і інш. Беларуская дзіцячая літаратура / Пад рэд. А. М. Макарэвіча, М. Б. Яфімавай,. — Мн.: Вышэйшая школа, 2008. — 688 с. — 3500 экз. — ISBN 978-985-06-1440-7.
  • Несцяровіч В. Б., Шаўлоўская М. Ф. [mspu.by/files/tipovye/lit/dzit.pdf Беларуская дзіцячая літаратура]. — Мн.: Міністэрства адукацыі Рэспублікі Беларусь, 2008. — 27 с.
  • Шаўлоўская М. Ф. Беларуская дзіцячая літаратура: Хрэстаматыя. — Мн., 2003.

На русском языке

  • Источники по истории белорусской культуры: (Старопечатные учебные книги XVI — первой половины XVII в.) // Из истории книги в Белоруссии. — Мн., 1979.
  • Гуревич Э. С. Боль и тревоги наши: Дети, война, литература. — Мн.: Наука и техника, 1986. — 253 с.
  • Гуревич Э. С. Детская литература Белоруссии. — М.: Детская литература, 1982. — 239 с.



Отрывок, характеризующий Белорусская детская литература

– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Белорусская_детская_литература&oldid=77341658»