Белорусская литература

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Серия статей о
Белорусах
Культура
Этнические группы
Диаспора
Родственные народы
Языки
Религии
Этногенез • История • Национальное движение • Белорусизация  • Вайсрутенизация
Портал «Белоруссия»

Белору́сская литерату́ра — литература на белорусском языке, либо написанная белорусскими авторами.





История

До XVII века

Белорусская литература сформировалась на общей почве с русской и украинской литературой эпохи Киевской Руси. Литературными образцами данного периода являются «Речь Иоанна Полоцкого» (X век), «Житие преподобной Евфросинии Полоцкой» (конец XII века), «Слова» и поучения Кирилла Туровского.

Процесс обособления белорусской литературы из общерусской пришёлся на XIV—XV века, когда собственная литературная традиция сформировалась в Великом княжестве Литовском. Расцвет наступил в XVI—XVII веках. Западнорусский («старобелорусский») язык был официальным языком Великого княжества Литовского (Статуты ВКЛ 1529, 1566 и 1588 года, полемическая религиозная литература). С начала XVI века белорусские книги стали печататься. Первая печатная книга на белорусском языке — «Псалтырь» — была напечатана в Праге в 1517 году Франциском Скориной. Это была первая книга, напечатанная на языке восточнославянской группы. В XVI и XVII веках под влиянием польской культуры появилась силлабическая поэзия барокко и драматическая школа (Симеон Полоцкий).

XVIII век — начало ХХ века

В XVIII веке вследствие притеснения православного белорусского крестьянства и мещан, а также полонизации привилегированного сословия литература на старобелорусском языке постепенно пришла в упадок.

Её возрождение началось в последней четверти XVIII века. В это время была создана первая национальная комедия на белорусском языке — «Комедия» К. Марашевского. Процессы активизации творчества на белорусском языке продолжились в начале XIX века (сатирические поэмы «Тарас на Парнасе» Константина Вереницына и «Энеида наизнанку» Викентия Ровинского, поэзия Павлюка Багрима, Яна Барщевского, Яна Чечота и Александра Рыпинского. Первым автором, в творчестве которого белорусский язык занял главное место, стал создатель первой белорусской оперы «Идиллия» (1846) Винцент Дунин-Марцинкевич.

Отдельно в белорусской литературе стоит польскоязычное творчество Адама Мицкевича. Его творчество зачастую относят к "белорусской школе" польскоязычной литературы - представители этой школы вслед за Мицкевичем писали на темы жизни белорусского народа,придавая большое внимание фольклору. Влияние Мицкевича прослеживается в творчестве Яна Барщевского,Владислава Сырокомли,Винцента Дунина-Марцинкевича, Франтишка Богушевича.[1]

Во второй половине XIX века начинается эпоха реализма. К данному стилю можно отнести произведения Франтишка Богушевича, Адама Гуриновича и Янки Лучины. Новый этап развития белорусской литературы наступил после революции 1905—1907 годов. В Вильно появились первые газеты на белорусском языке: «Наша Доля» (1906) и «Наша Нива» (1906—1915), вокруг которых образовалось первое сообщество белорусскоязычных писателей (Максим Богданович, Сергей Полуян, Змитрок Бядуля, Максим Горецкий, Ядвигин Ш., Янка Купала, Якуб Колас, Алесь Гарун, Янка Журба, Андрей Зязюля).

Новая белорусская литература имела синкретический характер, соединяла в себе элементы романтизма, реализма, импрессионизма и модернизма. В частности, импрессионизм и символизм в белорусской поэзии представляли Максим Богданович, в прозе — Змитрок Бядуля, романтизм и модернизм в поэзии — Янка Купала.

Во время Первой мировой войны и провозглашения БНР (1918) в белорусской литературе доминировала проблематика патриотизма.

Межвоенное время

В 1920-х годах после образования БССР (1919) литературная жизнь особенно группировалась вокруг журналов «Маладняк» (1923—1928) и «Узвышша» (1926—1931), издававшимися одноименными литературными организациями. Кроме поэтов и прозаиков старшего поколения (Янка Купала, Максим Горецкий, Владислав Голубок, Змитрок Бядуля, Якуб Колас), в белорусской литературе активно заявили о себе поэты Михась Чарот, Владимир Дубовка, Алесь Дудар, прозаики — Тишка Гартный, Михась Зарецкий, Кузьма Чорный.

Белорусская литература развивалась и за пределами БССР — в Западной Белоруссии, Каунасе и Праге (Михась Машара, Пилип Пестрак, Казимир Сваяк, Валентин Тавлай, Максим Танк).

В 1934 году был образован Союз писателей БССР, доминирующим направлением в литературе стал социалистический реализм.

Значительные потери белорусская литература понесла во второй половине 1930-х годов, когда во время большого террора погибло множество молодых талантливых поэтов и писателей: Алесь Дудар, Михась Зарецкий, Тодор Кляшторный, Валерий Моряков и многие другие. «Чёрной» для белорусской литературы стала ночь с 29 на 30 октября 1937 года, когда были расстреляны 23 молодых поэта. О многих из них оставил воспоминания в книге «Далёкое, но не забытое» (белор. «Далёкае, але не забытае», 1988 год) Павел Прудников, которому также довелось пережить заключение в ГУЛАГе. Репрессированы были также Владислав Голубок, Владимир Дубовка, Лариса Гениюш и многие другие.

Послевоенное время

После Великой Отечественной войны главными темами белорусской литературы стали военные события, послевоенная деревня: повести Янки Брыля, Ивана Мележа, Ивана Шамякина. Особое место в белорусской литературе занимает творчество поэтов-фронтовиков, в котором раскрываются темы мужества, подвига, жертвы, патриотизма (Алексей Пысин, Аркадий Кулешов). Со второй половины 1960-х годов в белорусской прозе стали подниматься проблемы морального выбора, свободы творчества (Василь Быков, Владимир Короткевич, Андрей Макаёнок, Иван Пташников.

C конца 1980-х гг. в белорусской литературе развивалась тема сталинских репрессий. В произведении Василя Быкова «Знак беды» (белор. «Знак бяды», 1985 г.) прослеживается трагическая связь между коллективизацией, репрессиями и положением на фронте. Целиком этой теме посвящены его позднейшие рассказы («Жёлтый песочек» (белор. «Жоўты пясочак») и др.).

С эпохой гласности стали доступны дневники Ларисы Гениюш, в которых запечатлены её лагерные годы[2]. Автобиграфический характер носят повести Павла Прудникова «Ежовые рукавицы» (белор. «Яжовыя рукавіцы») и «Северный ад» (белор. «Паўночнае пекла»)[3] в книге «За колючей проволокой» (белор. «За калючым дротам», 1993 г.). Ярким антисталинским духом наполнены его поэмы «Таймыр» (белор. «Таймыр»)[4] и «Каждый второй» (белор. «Кожны другі»)[5]. В планах писателя было также осветить ещё одну острую тему — проблему возвращения бывшего политзаключённого назад в общество, — но он не успел опубликовать уже написанные произведения.

Продолжала развиваться белорусская литература в эмиграции (Наталья Арсеньева, Алесь Салавей).

Современность

В стране существуют три общереспубликанских союза писателей:

Существуют и другие некоммерческие литературные организации, в том числе и действующие на общегосударственном уровне, в частности:

Известные белорусские писатели

Основная статья: Список поэтов и писателей Белоруссии

Периодика

Специализированными периодическими литературными изданиями в Белоруссии являются газеты «ЛиМ» («Літаратура і мастацтва», с 1932), «Слово писателя» (с 2011); журналы «Полымя» (с 1922 года), «Нёман» и «Маладосць».

См. также

Напишите отзыв о статье "Белорусская литература"

Литература

  • Александровіч, С. Х. Пуцявіны роднага слова. — Мн., 1971.
  • Александровіч, С. Х. Слова — багацце : Літ.-крытыч. арт. — Мн., 1981.
  • Александровіч, С. Х., Александровіч В. С. Беларуская літаратура ХІХ — пачатку ХХ ст.: Хрэстаматыя крытыч. матэрыялаў. — Мн., 1978.
  • Беларуская літаратура : ХІ—ХХ стст.: Дапам. для шк., ліцэяў, гімназій, ВНУ / А. І. Бельскі, У. Г. Кароткі, П. І. Навуменка і інш. — 2-е выд., дапрац. — Мн., 2001.
  • Беларускія пісьменнікі (1917) : Даведнік / Склад. А. К. Гардзіцкі. — Мн., 1994.
  • Беларускія пісьменнікі : Біябібліягр. слоўнік : У 6 т. — Мн., 1992—1995.
  • Гарэцкі, М. Гісторыя беларускае літаратуры. — Мн., 1992.
  • Гісторыя беларускай літаратуры ХХ стагоддзя : У 4 т. / Нац. акад. навук Беларусі. Ін-т літ. імя Я. Купалы. — Мн., 1999—2003. — Т. 1: 1901—1920; — Т. 2: 1921—1941; — Т. 3: 1941—1965; — Т. 4, кн. 1: 1966—1985; кн. 2 : 1986—2000.
  • Гісторыя беларускай літаратуры : ХІХ — пачатак ХХ ст.: / Пад агул. рэд. М. А. Лазарука, А. А. Семяновіча. — 2-е выд., дапрац. — Мн., 1998.
  • Гісторыя беларускай літаратуры : ХХ стагоддзе: 20—50-я гг.: / Пад агул. рэд. М. А. Лазарука, А. А. Семяновіча. 2-е выд., дапрац. — Мн., 2000.
  • Гісторыя беларускай савецкай літаратуры : 1941—1980 / Пад агул. рэд. М. А. Лазарука і А. А. Семяновіча. — Мн., 1983.
  • Грынчык, М. М. Фальклорныя традыцыі ў беларускай дакастрычніцкай паэзіі. — Мн., 1969.
  • Лазарук, М. А. Беларуская паэма ў другой палавіне ХІХ — пачатку ХХ стагоддзя. — Мн., 1970.
  • Лявонава, Е. А. Агульнае і адметнае : Творы беларус. пісьменнікаў ХХ ст. у кантэксце сусветнай літаратуры. — Мн., 2004.
  • Мальдзіс, А. І. На скрыжаванні славянских традыцый : Літаратура Беларусі пераходнага перыяду: другая палавіна ХVII—ХVIII ст. — Мн., 1980.
  • Пачынальнікі : З гiст.-лiт. матэрыялаў XIX ст.: Зборнiк / Нац. акад. навук Беларусі, Ін-т літ. імя Я.Купалы. — Мн.: Беларус. навука, 2003.
  • Рагойша, В. І адгукнецца слова ў слове : Літ.-крытыч. арт., эсэ, дыялогі. — Мн., 1992.
  • Саверчанка, І. В. Кніжна-пісьмовая культура Беларусі. Адраджэнне і ранняе барока. — Мн., 1998.
  • Саверчанка, І. В. Старажытная паэзія Беларусі : ХVI — першая палова ХVII ст. — Мн., 1992.
  • Семяновіч, А. А. Гісторыя беларускай драматургіі. ХІХ — пачатак ХХ ст. — Мн., 1985.
  • Чамярыцкі, В. А. Беларускія летапісы як помнікі літаратуры. — Мн., 1969.
  • Яскевіч, А. А. Абранне вечнасці. Універсалізм традыцыі і гістарызм сучаснасці. — Мн., 1999.

Примечания

  1. ↑ [slounik.org/157553.html slounik.org: Міцкевіч (Mickiewicz) Адам]. slounik.org. Проверено 7 декабря 2015.
  2. ↑ Геніюш, Л. Споведзь. — Мн, 1993.
  3. ↑ Павел Пруднікаў. [represii-by.info/index.php?newsid=495 Паўночнае пекла. Аповесць] (бел.)
  4. ↑ Пруднікаў, П. І. Крыніцы: Выбранае: Вершы і паэмы / Прадм. А. Марціновіча. — Мн., Маст. літ., 1991. — 334 с., іл.
  5. ↑ Пруднікаў, П. І. Пароша: Вершы. Паэма-аповесць. — Мн., Маст. літ., 1996. — 142 с., іл.
  6. ↑ [newsby.org/by/2011/12/11/text22366.htm/ Новым председателем Союза белорусских писателей стал Борис Петрович (Саченко)] // NewsBY.org

Отрывок, характеризующий Белорусская литература

Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Белорусская_литература&oldid=80689617»