Белостокское гетто

Белостокское гетто
Памятник на месте Центральной синагоги. Рядом с памятником сохранившийся каркас купола синагоги
Тип	закрытое
Местонахождение	Белосток
Координаты	53°08′17″ с. ш. 23°09′32″ в. д.53.1381444° с. ш. 23.1590861° в. д. / 53.1381444; 23.1590861
Период существования	26 июля 1941 - 20 августа 1943
Председатель юденрата	Эфраим Бараш
Белостокское гетто на Викискладе

Белостокское гетто — еврейское гетто в Белостоке, созданное нацистами в 1941 году и уничтоженное в 1943. В гетто существовало подполье, которое 16 августа 1943 года организовало открытое вооружённое восстание.

До создания гетто

Белостокское гетто было основано достаточно поздно, только 26 июля 1941 года. Первый раз немцы заняли Белосток 15 сентября 1939 года, однако менее чем через неделю, на основе предварительных договорённостей, немцы передали Белосток Советскому Союзу и в город вошли части Красной Армии. Затем город вошёл в состав СССР. 4 декабря 1939 Белосток стал столицей области в составе БССР.

Сразу после присоединения были упразднены или конфискованы многие еврейские фирмы и предприятия, закрыты еврейские политические, общественные и учебные организации. Большинство еврейских и польских „капиталистов“ были арестованы и высланы в отдалённые районы страны. Одновременно в Белостоке начался наплыв еврейских беженцев из тех частей Польши, которые оказались под немецкой оккупацией. Считается, что уже к началу 1940 года в городе могли находиться от 50 до 60 тысяч евреев.

Немцы заново заняли Белосток 27 июня 1941 и оставались в нём до 27 июля 1944. Но город был окружен уже 22 июня 1941 г. Поэтому лишь незначительному числу евреев, не более 200–300 человек удалось эвакуироваться из Белостока.

В первый день оккупации, во время облавы было схвачено большое число евреев, которые были заключены в Центральную синагогу. Входы в синагогу были заколочены, здание окружено немецкими солдатами. 28 июня 1941 немцы „умиротворили“ и сожгли еврейский квартал «Ханайки», вместе со зданием Центральной синагоги, в котором сгорели 1000—2000 человек (эта акция получила название «Красная пятница» (польск. «Czerwony piątek»). Акция проводилась Полицейским батальоном 309. Тогда всего погибло ок. 5000 евреев. Спастись из горящего здания удалось лишь нескольким евреям, благодаря помощи польского рабочего.

3 июля 1941 года, на полях у пригородной деревни Петраши, немцы провели массовую экзекуцию еврейской интеллигенции. Тогда было убито ок. 300 человек. Подобная экзекуция над еврейскими мужчинами состоялась и 12 июля — убито от 2 до 5 тыс. человек (акция получила название «Чёрная суббота» (польск. «Czarna sobota»).

Создание гетто

26 июля 1941 в городе создано гетто, в котором заключено от 40 до 60 тысяч евреев из города и окрестностей. Создан юденрат, состоявший из 12 членов, первоначально во главе с доктором Гедалией Роземанном. Менее чем через месяц создан новый юденрат, во главе с бывшим заместителем Роземанна, предпринимателем из Волковыска, Эфраимом Барашем. 1 августа 1941 года гетто стало закрытым, без возможности его покинуть. Располагалось между улицами Липовой, Преязд, Полесской и Сенкевича, было обнесено стеной с тремя охраняемыми выездными воротами. На пропускных пунктах стояли немецкие и украинские полицейские. Восточная и Западная части гетто были разделены долиной реки Белой.

Эксплуатация узников

Фактический руководитель гетто Эфраим Бараш считал, что отдалить его ликвидацию может только масштабное производство необходимых немцам товаров. Поэтому вскоре в Белостокском гетто появилось более двадцати заводов, на которых производили военную и текстильную продукцию. Немецкое командование планировало провести первую депортацию белостокских евреев в ноябре 1942 года, но его высокая «производительность» заставила нацистов отсрочить свои планы.

Все жители гетто от 15 до 65 лет обязаны были трудиться на фабриках созданных немцами. Около 2 тысяч человек работали на юденрат, как по его обслуживанию, так и на находящихся на территории гетто фабриках текстиля и заводике по ремонту вооружения для немцев. Подобно как и в других местах, члены юденрата верили, что только производственный труд на пользу немцам может спасти гетто от уничтожения, а людей от гибели. Кроме официальной продукции для немцев производились также товары для жителей самого гетто. Все евреи Белостока обязаны были носить отличительный знак — желтые звезды на спине и груди, за пределами гетто евреи обязаны были ходить только по мостовой и только в составе рабочих колонн в сопровождении немцев.

В апреле 1943 г. на предприятиях и мастерских в самом гетто работало 14 250 евреев, за пределами гетто — 2,7 тыс. Зарплата евреев составляла 40–50% от зарплаты рабочих других национальностей. Но рабочие получали только половину этой суммы, остальные деньги в основном шли на нужды городского бюджета. Лишь незначительная часть этой суммы поступала на счета юденрата. Зимой 1941–42 гг. не работавшие жители гетто получали по 200 грамм хлеба в день, работавшие вне гетто — 230 грамм, а работавшие внутри гетто — 500 грамм. Но летом 1942 г. норма для работающих в гетто была снижена до 375 грамм, а с ноября 1942 г. — до 300 грамм.

Первый год существования гетто был относительно спокойным, не считая того, что на ограбленных и так обитателей гетто были наложены тяжёлые контрибуции и налоги. По причине постоянной нехватки продуктов, в гетто создана сеть кухонь. Юденрат также организовал пункты питания для бедных, два госпиталя, 3 аптеки, пункт первой помощи, 2 школы и дет. сад. Около двухсот мужчин служили в действующей в гетто еврейской полиции.

Депортации и уничтожение узников

В сентябре, октябре 1941 года 5—6 тысяч евреев вывезено из Белостока в гетто в Пружанах, где они погибли в январе 1943 года, во время ликвидации Пружанского гетто.

Сопротивление

С ноября 1941 года в гетто начало создаваться организованное сопротивление. В марте 1942 г. был создан «Объединенный антифашистский блок», в него вошли коммунисты во главе с бывшим унтер-офицером польской армии Д. Мошковичем (1905-43), представители Ха-Шомер ха-цаир во главе с Хайкой Гроссман и левой частью Бунда во главе с Э. Бораксом. У историков эта организация получила название «Блок А». В начале 1942 г. в гетто было создано движение правого крыла Бунда, сионистской организации Дрор и ряда других сионистских движений, «Блок B». Организацию возглавил М. Тененбаум (Тамаров). В отличие от многих других восстаний, в Белостоке силы Сопротивления поддерживал руководитель юденрата Эфраим Бараш. до весны 1943 движение в гетто поддерживало связь с варшавской Еврейской Боевой Организацией, с гетто Вильно и с партизанским отрядом Юдиты, действовавшим в лесах с декабря 1942. В феврале 1943 еврейское Сопротивление получило помощь оружием, медикаментами, картами и разведывательной информацией от немецкого антифашистского движения.

Первые вооружённые столкновения в гетто были во время акции депортации 5—12 февраля 1943. После февральских боёв подпольщики начали понимать что разделение сил Сопротивления на два блока идёт вразрез с интересами дела. Объединение шло туго: мешали как идеологическая зашоренность коммунистов-ортодоксов, так и традиционное недоверие к ним их давнишних противников. В результате было создано объединённое командование всех подпольщиков.

В начале августа 1943 года немцы приняли решение об окончательной ликвидации Белостокского гетто. В ночь с 15 на 16 августа гетто было окружено тремя кольцами немецких войск, состоявших из подразделений немецкой жандармерии, трёх специальных полицейских батальонов, два из которых были украинскими, частей СС и подразделений вермахта. Войскам были приданы полевая артиллерия, танки, броневики и самолёты. В ночь на 16 августа немецкие войска заняли фабрики гетто, утром 16 августа в гетто были вывешены объявления, в которых населению приказывали собраться в указанных местах, якобы для переселения в Люблин.

16 августа 1943 года в гетто началось вооружённое восстание. В восстании участвовало всего около 300 человек, так как вооружение повстанцев было скудным и могло хватить лишь для такого количества бойцов. Они располагали 25 карабинами и сотней винтовок, несколькими автоматами, одним пулемётом. Было также оружие кустарного производства, небольшое количество коктейлей Молотова и немного гранат. Остальные бойцы вооружались топорами, штыками, косами и т. д.

Были созданы укрепленные бункеры и два штаба по руководству восстания. В бункере на улице Теплой находился главный штаб восставших во главе с руководителями М. Тененбаумом и Д. Мошковичем. Другой штаб был создан в центре гетто, его возглавляли З. Зильберберг и Й. Каве (1897–1944).

Небольшая группа восставших пять дней вела бои против более трёх тысяч немцев и украинцев, действовавших при поддержке танков, артиллерии и авиации. По данным «Жеготы» в гетто было уничтожено около ста немецких и украинских солдат и полицейских, несколько сот было ранено.

Известные узники гетто

• Мордехай Тененбаум — руководитель восстания в Белостокском гетто.
• Даниэль Мошкович (польск.) — коммунист, заместитель руководителя восстания.
• Эфраим Бараш (польск.) — глава белостокского юденрата.
• Самуэль Писар (англ.) — писатель, юрист, правозащитник.

Литература

• Беркнер С. С. Жизнь и борьба белостокского гетто: записки участника Сопротивления. — Москва: Фонд Холокост, 2001. — 183 с. — (Российская библиотека Холокоста). — ISBN 9785898970055.

Отрывок, характеризующий Белостокское гетто

– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.