Белоусов, Александр Александрович

Александр Александрович Белоусов (идиш ‏אלכסנדר בעלאָוסאָוו‎‏‎; 1948, Куйбышев — 27 января 2004, Маале-Адумим) — еврейский поэт, журналист. Писал на идише.

Биография

Родился в Куйбышеве в интеллигентной русской семье, жил по соседству с народным артистом РСФСР Г. А. Шебуевым. Дед, журналист Алексей Алексеевич Компасов (1899, Рига — ?), до ареста в 1938 году был членом редакции куйбышевской газеты «Сталинец». Другой дед преподавал в Куйбышевском плановом институте. В тринадцатилетнем возрасте увлёкся идишем, изучив его под руководством Давида Исааковича Локшина. Позже, уже самостоятельно выучил иврит. С будущей женой познакомился в филологической школе при дворце пионеров, которую вёл известный педагог Василий Павлович Финкельштейн. Окончил отделение русского языка и литературы Куйбышевского государственного педагогического института. Работал переводчиком технической литературы в Государственном научно-исследовательском институте радио (КОНИИР). В 1970-е годы находился под наблюдением КГБ по подозрению в сионистской деятельности.

Писать стихи на идише начал в студенческие годы под впечатлением от поэзии Ш. Галкина. Через эстрадную певицу Нехаму Лившиц познакомился с поэтом Мотлом Грубияном (1909—1972), который привёл его в редакцию московского литературного журнала «Советиш Геймланд» к А. А. Вергелису. Первая подборка стихотворений двадцатилетнего Александра Белоусова была опубликована в сентябрьском номере этого журнала за 1969 год. Публикация не осталась незамеченной, рецензии появились и в зарубежных изданиях, после чего А. Белоусов состоял в переписке с Авраамом Шлионским (на иврите, опубликована в полном собрании сочинений ивритского поэта) и Мирьям Ялан-Штекелис (на русском языке). Последняя перевела несколько стихотворений А. Белоусова на иврит. Переписывался также с рижским писателем Марком Разумным (1896—1988), поэтессой Ривой Балясной, прозаиком Широй Горшман, поэтом Львом Озеровым. На протяжении последующих 20 лет стихи А. А. Белоусова регулярно появлялись на страницах «Советиш Геймланд».

В конце 1980-х годов был одним из основателей самарского общества еврейской культуры «Тарбут лаам». С 25 декабря 1990 года — с женой Розой и сыном Алексеем в Израиле, работал в редакции идиша радиостанции «Голос Израиля», в русскоязычных газетах «Новости недели», «Наша страна», «24 часа» и других. Уже в Израиле начал также писать стихи и на русском языке.

Посмертный сборник стихотворений «די ווינטערדיקע מנורה: אױסגעװײלטע לידער» (Ди винтэрдикэ мэнойрэ — Зимний семисвечник: избранные стихи. Иерусалим, 2006. — 199 с.) был издан женой поэта Розой (Шошаной) Белоусовой (составление и предисловие Бориса Сандлера). На русский язык стихотворения Александра Белоусова переводили Елена Аксельрод и Михаил Хазин.

В 1998 году был удостоен литературной премии имени Давида Гофштейна.

Семья

• Жена (с 1969 года) — Роза Борисовна Белоусова (урождённая Могилевская), логопед по-профессии, автор поэтических сборников «Строки издалека» (1994) и «Я родом из зимы» (1997).
  • Сын — классический гитарист Алексей Белоусов (род. 1970).

Отрывок, характеризующий Белоусов, Александр Александрович

– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.