The Beatles (альбом)

</td></tr>

The Beatles
Студийный альбом The Beatles
Дата выпуска	22 ноября 1968
Записан	Abbey Road Studios и Trident Studios 30 мая — 14 октября 1968
Жанры	Рок фолк-рок психоделический рок хард-рок
Длительность	93:16
Продюсер	Джордж Мартин Крис Томас
Страна	Великобритания Великобритания
Лейбл	Apple
Профессиональные рецензии
BBC [www.bbc.co.uk/music/release/4b8c/ ] NME [www.nme.com ] Blender [www.blender.com/guide/reviews.aspx?id=2952 ] Allmusic [www.allmusic.com/cg/amg.dll?p=amg&sql=A21r67ui0h0jf ] Rolling Stone [books.google.com/books?id=lRgtYCC6OUwC&pg=PA54&dq=The+Beatles+white+album+rolling+stone#PPA52,M1 ] PopMatters [www.popmatters.com/pm/review/beatles-whitealbum ] Slant Magazine [www.slantmagazine.com/music/music_review.asp?ID=477 ] Pitchfork Media [pitchfork.com/reviews/albums/13432-the-beatles/ ]
Хронология The Beatles
Magical Mystery Tour (1967) The Beatles (1968) Yellow Submarine (1969)

К:Альбомы 1968 годаThe Beatles (альбом)The Beatles (альбом)

RS	[www.rollingstone.com/music/lists/500-greatest-albums-of-all-time-20120531/the-beatles-the-white-album-20120524 Позиция № 10] в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone

The Beatles (также известен как The White Album) — десятый студийный альбом The Beatles и единственный двойной релиз группы. Альбом, выпущенный в 1968 году, более известен как «Белый альбом» из-за своей белой обложки, на которой нет ничего, кроме названия группы (а на ранних виниловых и дисковых изданиях — ещё и серийного номера) и которая была разработана художником Ричардом Гамильтоном. Альбом был первым, который The Beatles записали и выпустили после смерти менеджера группы Брайана Эпстайна. Изначально его планировалось назвать A Doll’s House (рус. Кукольный домик), но после того, как вышел альбом группы Family под названием Music in a Doll’s House (рус. Музыка в кукольном домике), название было изменено.

В 1997 году альбом The Beatles был помещён на 10-ю позицию в опросе «Музыка тысячелетия», проведённом HMV, Channel 4, The Guardian и Classic FM. В 1998 году в аналогичном опросе журнала Q альбом попал на 17-е место, а через год — на 7-е место в опросе того же журнала «100 лучших британских альбомов всех времён». В 2001 году альбом стал 11-м лучшим альбомом всех времён по версии телеканала VH1. В 2006 году альбом попал в список 100 лучших альбомов всех времён по версии журнала Time. Запись попала на 10-е место в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone, составленного в 2003 году.

По данным Американской ассоциации звукозаписывающих компаний, The Beatles — самый продаваемый альбом группы, в США ставший 21 раз платиновым и 10-м в списке самых продаваемых альбомов.

Написание песен

Бо́льшая часть песен, попавших на «Белый альбом», была задумана во время визита The Beatles в Ришикеш весной 1968-го года. Там участниками группы под руководством Махариши Махеша Йоги был пройден курс трансцендентальной медитации. Несмотря на то, что уединение было для членов группы шансом, по словам Джона Леннона, «по-настоящему оторваться от всего мира», и Леннон, и Пол Маккартни быстро поняли, что нынешнее их состояние идеально для написания песен, и стали часто тайно встречаться друг у друга в комнатах, чтобы поработать над песнями. Позже Леннон говорил: «Несмотря на всё, чем мне полагалось там заниматься, я написал в Индии лучшие из своих песен». В Ришикеше у группы появилось около 40 новых композиций, работу над половиной которых The Beatles начали в «Кинфаунсе», доме Джорджа Харрисона.

Участники группы покинули Ришикеш ещё до окончания своего курса. Первым уехал Ринго Старр, за ним — Маккартни, а потом — Леннон и Харрисон. По некоторым свидетельствам, Леннон уехал из Ришикеша, потому что чувствовал себя обманутым из-за слухов, согласно которым Махариши домогался Мии Фэрроу, с которой The Beatles отправились в свою поездку. После принятия решения о возвращении домой Леннон написал песню под названием «Махариши» со словами «Махариши, / Ты мелкая манда» (англ. Maharishi / You little twat). Позже песня трансформировалась в композицию «Sexy Sadie», попавшую на альбом.

В мае 1968 года Леннон, Маккартни и Харрисон собрались в «Кинфаунсе» и записали демоверсии 23 песен, сочинённых в Ришикеше.

Сессии

Альбом The Beatles записывался с 30 мая по 14 октября 1968 года преимущественно на студии Эбби Роуд. Часть записи производилась на студии «Трайдент». Сессии были весьма продуктивными, но очень недисциплинированными и иногда дикими. К тому же альбом записывался в момент роста напряжения в отношениях между музыкантами. Одновременно с записью «Белого альбома» группа запускала в действие свою звукозаписывающую компанию Apple Corps, что было ещё одним источником постоянного стресса у участников группы.

На сессиях записи The Beatles в студии стала появляться подруга и творческий партнёр Леннона Йоко Оно, с тех пор присутствовавшая с группой в моменты работы над альбомами практически всегда. До появления Оно каждый из участников группы во время записи был очень замкнут, связь группы с людьми, не относившимися к работе, была минимальна. Правда, тогдашняя возлюбленная Пола Маккартни Фрэнси Шварц, которую он называл просто Фрэнни, тоже часто появлялась в студии.

Марк Льюисон отмечает, что первая и единственная при работе над альбомом 24-часовая сессия произошла только ближе к самому выпуску альбома. На ней состоялось финальное микширование альбома, произведённое Ленноном, Маккартни и продюсером альбома Джорджем Мартином.

Расхождения и противоречия

Несмотря на название альбома, придававшее особое значение работам группы как целостного коллектива, работа над The Beatles показала группу как четверых становившихся всё более индивидуальными музыкантов, у которых вместе всё чаще возникали сложности. Схема работы команды резко изменилась, и потрясающую слаженность совместной деятельности участников группы, практически всегда сопутствовавшую сессиям звукозаписи предыдущих альбомов, едва ли можно было встретить. Иногда Маккартни долго записывался в одной части студии, пока Леннон записывался в другой, и каждый использовал своего звукоинженера. В один из моментов Джордж Мартин, чья власть над группой потерпела серьёзный упадок, взял себе отпуск, оставив надзирать над записью Криса Томаса. После этого дисциплина в группе упала ещё ниже: во время записи песни «Helter Skelter» Харрисон бегал по студии, держа над головой горящую пепельницу.

Через много лет после выпуска альбома Джордж Мартин часто упоминал в интервью, что во время записи «Белого альбома» его отношения с «битлами» сильно изменились, что многие попытки группы записаться казались ему ненацеленными, что музыканты часто выдавали длительные джем-сессии, в которых не виделось ни капли вдохновения. 19 июля инженер студии «Эбби Роуд» Джефф Эмерик, работавший с The Beatles с альбома Revolver, заявил, что больше не собирается работать с группой из-за ухудшившейся атмосферы в студии.

Покидали запись не только работники EMI. 22 августа ударник группы Ринго Старр неожиданно ушёл из студии, позже пояснив свой уход тем, что его роль в группе сильно затмевалась и тем, что он был измождён постоянными, слишком длительными и зачастую бессмысленными сессиями. Остальные участники группы попросили Старра вернуться, что он и сделал через две недели. В книге Марка Льюисона The Complete Beatles Chronicle указывается, что Маккартни сыграл партию ударных в «Back in the U.S.S.R.», а для «Dear Prudence» и Леннон, и Маккартни, и Харрисон записали свои версии бас-гитары и ударных, так что в появившейся на выпущенном альбоме версии песни партии этих инструментов могут быть склеены из попыток каждого. На данный момент всё ещё неясно, кто и на каком инструменте играл в этой песне. К возвращению Старра Харрисон украсил его ударную установку белыми, красными и синими цветами. Увы, перемирие было лишь временным и предшествовало будущим «месяцам и годам страдания». После записи альбома также из группы временно уходили Леннон и Харрисон. Маккартни, о чьём уходе в 1970 году, положившем конец существованию группы, было объявлено публично, описал сессии записи «Белого альбома» как переломный момент для группы: «Проблема для нас всегда была в окружающем мире, не в нас. Это было лучшим качеством The Beatles, пока мы не стали потихоньку распадаться, как во время записи „Белого альбома“. Тогда даже стены студии казались напряжёнными, натянутыми».

Другие музыканты

По приглашению Джорджа Харрисона на соло-гитаре в «While My Guitar Gently Weeps» сыграл Эрик Клэптон. Харрисон позже отплатил той же монетой, поучаствовав в записи песни «Badge» для последнего альбома группы Клэптона Cream Goodbye. В «Антологии» Джордж объяснил, что присутствие Клэптона несколько смягчило напряжение в студии.

Клэптон был не единственным сторонним музыкантом, поучаствовавшим в записи. Ники Хопкинс сыграл на фортепиано для песни «Revolution» и некоторых других; в альбомной версии «Revolution» также присутствуют несколько труб. «Savoy Truffle» также имеет партию труб. Группа кларнетов играют в «I’m So Tired». Джек Феллон, блюгрэсс-скрипач, был нанят для «Don’t Pass Me By», а несколько оркестровых исполнителей и бэк-вокалистов поспособствовали в записи песни «Good Night». Несмотря на такое число других музыкантов на записи, а также присутствия в студии и влияния на группу Йоко Оно, никто, кроме самих «битлов», не указан на альбоме.

Технические продвижения

Сессии «Белого альбома» ознаменовались переходом группы с четырёхдорожечной на восьмидорожечную запись. К началу работы над альбомом на студии «Эбби Роуд» уже, судя по всему, несколько месяцев имелась, но не была установлена машина для восьмидорожечной записи. Это соответствовало политике EMI, согласно которой новое оборудование тестировалось и настраивалось по несколько месяцев перед тем, как быть использованным непосредственно в студии. The Beatles записали песни «Hey Jude» и «Dear Prudence» на студии «Трайдент» в центре Лондона, у которой уже был и активно использовался аппарат для восьмитрековой записи. Когда группа узнала о наличии подобного у EMI, музыканты настояли на его использовании, и инженеры Кен Скотт и Дэйв Харрис перенесли машину в Студию 2 без разрешения начальства.

Песни

Хотя авторство почти всех песен на всех альбомах The Beatles указывается как совместный труд Леннона/Маккартни, эта формулировка часто не совсем верна, а чаще всего — на альбоме The Beatles. Здесь каждый из четверых членов группы начал проявлять свои индивидуальные композиторские качества и вырабатывать стиль, который позже станет превалирующим в его сольной карьере. Некоторые написанные при работе над альбомом песни позже вышли на сольных альбомах: «Look at Me» и «Child of Nature», позже переработанная в «Jealous Guy» Джона Леннона; «Junk» и «Teddy Boy» Пола Маккартни; «Not Guilty» и «Circles» Джорджа Харрисона.

Многие песни с альбома демонстрируют проводившиеся в студии эксперименты с различными стилями: «Honey Pie» в стиле танцевальной музыки 1930-х годов, классическая камерная «Piggies», авангардная «Revolution 9» и сентиментальный пример «музыки по проводам» «Good Night». Такое разнообразие было весьма непривычно для поп-музыки 1968 года и до сих пор вызывает у слушателей и критиков разные чувства, от похвалы до критики. Особняком в этом плане стоит «Revolution 9» — слоистый звуковой коллаж длиной 8 минут 13 секунд.

Единственным западным инструментом, доступным «битлам» во время их поездки в Индию, была акустическая гитара, поэтому многие песни альбома были сочинены и впервые исполнены именно с её помощью. Некоторые из этих песен (например, «Rocky Raccoon», «Julia», «Blackbird», «Mother Nature’s Son») так и остались акустическими и были записаны только частью группы, а в некоторых случаях и вовсе сольно.

Композиции каждого из членов группы

• Лепта, внесённая в запись Джоном Ленноном, в основном более бескомпромиссна в плане слов, чем его песни для предыдущих альбомов. Это позже отразилось на его сольной карьере. Как примеры можно привести повествующую о просьбе о смерти «Yer Blues», пародийную «Glass Onion», которая обращена к фанатам, видевших больше в словах песен группы, чем там на самом деле было (см. также Легенда о смерти Пола Маккартни), и возможную отсылку к наркотической зависимости в «Happiness Is a Warm Gun» («I need a fix…»). Крайне личную песню Леннона «Julia», посвященную его матери Джулии, можно считать предшественником «Mother» с его первого сольного альбома «John Lennon/Plastic Ono Band»; политическая «Revolution 1» начинает цепочку открытых политических песен, как «Give Peace a Chance» и «John Sinclair»; «Revolution 9» отображает огромное содействие и влияние на творчество Леннона Йоко Оно. Остальные песни Леннона на The Beatles охватывают большой кругозор стилей, включая блюз («Yer Blues»), акустические баллады («Julia» и «Cry Baby Cry») и рок («Everybody’s Got Something to Hide Except Me and My Monkey»). Леннон позже назовёт свои песни с «Белого альбома» своими любимыми песнями, записанными в бытность участником The Beatles.
• Песни Пола Маккартни, записанные для альбома, включают в себя поп-балладу «I Will», прото-хеви-метал «Helter Skelter», вдохновивший Чарльза Мэнсона на убийства (именно «Healter Skelter» было начертано кровью жертв на месте преступления), трибьют группе The Beach Boys («Back in the U.S.S.R.»), регги «Ob-La-Di, Ob-La-Da» и типичный водевильный фокстрот «Honey Pie». Мягкая и минималистичная «I Will» предзнаменует темы сольной карьеры Маккартни.
• Несколько композиций для альбома написал и Джордж Харрисон. «Разрежённая» баллада «Long, Long, Long» стилистически похожа на песни его сольной карьеры. Также из его песен на альбом попала «While My Guitar Gently Weeps» с утончёнными словами, хроника обжорства и зубных болезней в «Savoy Truffle» и социальная «Piggies».
• На альбоме нашлось место для первой песни Ринго Старра — «Don’t Pass Me By», по стилю близкой к кантри.

Впервые за всю историю группы на альбоме не появилось ни одной песни, написанной дуэтом Леннон/Маккартни (хотя все песни, написанные тем или другим, номинально имели именно такое авторство). Единственным и последним таким трудом стала «I’ve Got a Feeling» с альбома Let It Be. Этот ранее редкий недостаток взаимодействия выражается в появлении на The Beatles нескольких фрагментов незаконченных песен с нереализованными идеями («Why Don’t We Do It in the Road?», «Wild Honey Pie» и отрывок песни Маккартни без названия в конце «Cry Baby Cry», который часто называют «Can You Take Me Back»). На ранних альбомах такие недоработки либо забрасывались насовсем, либо дорабатывались и попадали на альбом в уже законченном виде, но «Белый альбом» и в этом плане символизирует смену направления творчества группы. Такая тенденция продолжала проявляться до конца существования The Beatles: например, подобные обрывки песен на альбоме Abbey Road были объединены в длинное попурри.

Песни, не вошедшие в альбом

Несколько песен было записано в виде демо для возможного включения в альбом, но до выпуска они не дожили. В числе таких песен:

• «Mean Mr. Mustard» и «Polythene Pam» — обе позже были включены в попурри из альбома Abbey Road.
• «Child of Nature» — позже записана с полностью изменёнными словами для сольного альбома Леннона Imagine.
• «Jubilee» — позже переименована в «Junk» и записана на первом сольном альбоме Маккартни McCartney.
• «Etcetera» — композиция Маккартни, позже записанная группой Black Dyke Mills Band под названием «Thingumybob».
• «The Long and Winding Road» — была закончена в 1969 году для альбома Let It Be.
• «Something» — вышла на Abbey Road.
• «Sour Milk Sea» — её Харрисон отдал своему другу Джеки Ломаксу, записывавшему также на лейбле Apple Records свой первый альбом Is This What You Want.
• «Circles» и «Not Guilty» — в перезаписанном виде попали на альбомы Харрисона Gone Troppo 1982 года и George Harrison 1979 года соответственно.
• «What’s the New Mary Jane» — маниакальная песня Леннона, на сольных альбомах не выпускалась, впервые увидела свет на альбоме Antology 3 1996 года (диск первый), который в переносном смысле с полным правом можно назвать третьим диском «Белого альбома» ввиду того, что он полностью состоял из композиций, не вошедших в альбом, или черновых вариантов композиций «Белого альбома».

Выпуск альбома

The Beatles был первым альбомом The Beatles, выпущенным Apple Records. Также это был первый и единственный двойной альбом группы. Продюсер Джордж Мартин говорил, что в то время был против выпуска двойного альбома и предлагал участникам группы уменьшить количество песен, чтобы мог выйти одинарный альбом с действительно лучшими работами группы на то время, но музыканты отказались. В интервью для «Антологии The Beatles» Ринго Старр говорил, что сейчас осознаёт, что «Белый альбом» надо было выпускать двумя отдельными альбомами. Харрисон сказал, что, поразмыслив, он теперь чувствует, что некоторые треки можно было выпустить на сторонах Б синглов, но «у этой группы было слишком много „эго“». Идею двойного альбома он поддержал, считая, что он был необходим для очищения резерва песен, который был у группы в то время. Маккартни же считает, что альбом был и остаётся хорошим именно за счёт широкого разнообразия песен.

И The Beatles (1968), и второй альбом группы — With The Beatles (1963) — были выпущены в один и тот же день, 22 ноября.

Синглы

«Hey Jude» была выпущена отдельным синглом до выпуска «Белого альбома» и изначально не предназначалась для помещения на альбом, хотя и была записана во время сессии альбома. Сторона Б сингла «Hey Jude», «Revolution», была альтернативной версией альбомной «Revolution 1». Леннон хотел поместить альбомную, оригинальную версию «Revolution 1» на сингл, но остальные три «битла» возразили на основании того, что она была слишком медленной. Для сингла была записана новая быстрая версия с сильно перегруженной электрогитарой и энергичным соло Ники Хопкинса на клавишных. Сингл, получившийся в итоге — «Hey Jude» на стороне А и «Revolution» на стороне Б — стал первым релизом The Beatles на лейбле Apple Records. Позже сингл стал самым продаваемым синглом группы в США.

Четыре песни с «Белого альбома» были выпущены на двух американских и одном британском сингле почти через 8 лет после выпуска альбома. Летом 1976 года для раскрутки сборника Rock ’n’ Roll Music, принадлежавшие EMI Parlophone в Великобритании и Capitol в США выпустили синглы, стороны А и Б которых содержали песни со сборника. В Британии как сингл была выпущена «Back in the U.S.S.R.». (Стороной Б стала «Twist and Shout», впервые появившаяся на первом альбоме группы Please Please Me). В США лейблом Capitol был выпущен сингл с «Got to Get You into My Life» (с альбома Revolver 1966 года) на стороне А и «Helter Skelter» на стороне Б. «Helter Skelter», вероятно, была помещена на обратную сторону потому, что кавер-версия песни незадолго до выпуска Rock ’n’ Roll Music появилась в телефильме об убийствах Чарльза Мэнсона на канале CBS. Синглы были успешными: «Got to Get You into My Life» попала на 7-ю позицию чарта Billboard Hot 100 в США, а «Back in the U.S.S.R.» заняла 18-е место в британском чарте New Musical Express. Оба сингла поспособствовали и продажам Rock ’n’ Roll Music, который стал номером 2 в Штатах и номером 10 в Великобритании. После успеха сингла со сборника фирма Capitol вдогонку за «Got To Get You into My Life» выпустила в ноябре 1976 года ещё один сингл, но теперь уже с двумя треками с The Beatles — «Ob-La-Di, Ob-La-Da» на стороне А и «Julia» на стороне Б. Сингл продавался в белых нумерованных конвертах, повторяющих дизайн самого альбома. Успеха предшественника «Ob-La-Di, Ob-La-Da» не достиг, не попав в Top 40 и остановившись на 49-й позиции в Billboard.

Обложка

Обложка альбома была придумана Ричардом Гамильтоном — известным художником, годом ранее организовавшим ретроспективную выставку Марселя Дюшана в галерее Тейт. Дизайн Гамильтона состоял из простой белой обложки и тем самым резко отличался от красочной обложки прошлогоднего альбома группы Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band авторства Питера Блейка. Это единственная обложка альбома группы, на которой нет самих музыкантов. Название группы (и альбома) было исполнено тиснением (методом обратного конгрева) чуть-чуть ниже середины правой половины обложки. Также на обложке присутствовал уникальный проштампованный серийный номер. Действительно, художник хотел, чтобы обложка представляла собой работу набиравшего в то время силу концептуального искусства. Поздние американские издания на виниле имели напечатанное серым цветом название. На CD-выпусках название печаталось чёрным или серым. На 30-й юбилей альбома вышло CD-издание, обложка которого была выполнена в соответствии с оригинальным изданием на пластинках, с названием альбома, исполненным тиснением и отпечатанным штампом серийного номера, а также репродукцией постера и картинок.

Внутри конверта находились постер, слова песен и набор фотографий работы Джона Келли весны 1968 года, которые сами по себе стали иконическими.

У кассетных версий альбома белой обложки не было. Вместо неё издания на кассетах и восьмидорожечные издания (впервые вышедшие на двух картриджах в начале 1969 года) в качестве обложки, наклеенной на белый или чёрный картридж, имели монохромные версии четырёх фотографий Келли. Кассеты и картриджи продавались в чёрных коробках с золотой надписью «The BEATLES». Это отличие от дизайна LP-версии иногда путало малоинформированных фанатов, и некоторые стали в шутку называть эти издания не «белым альбомом», а «чёрной кассетой». В 1988-м Capitol и EMI переиздали альбом на двух кассетах с обложкой с оригинальных кассетных изданий, но без чёрной упаковки.

В 2011 году обложка альбома заняла седьмое место в списке лучших обложек альбомов всех времён по мнению читателей интернет-издания Music Radar.

Издания и переиздания

Моно-версия

The Beatles был последним альбомом группы, официально выпущенным в альтернативном, уникальном моно-сведении. Эта версия была выпущена только в Великобритании. В моно-сведении существуют 29 треков альбома (единственным исключением стала «Revolution 9»).

Последующие альбомы (кроме Yellow Submarine в Британии) изредка выпускались в моно-версиях в некоторых странах, но сделаны они были не из оригинальных записей, а из имевшегося стерео-издания.

В США моно-записи уже сходили на нет, и «Белый альбом» стал первым альбомом The Beatles, выпущенным в Штатах только в стерео.

Отзывы критиков

В 1968 году The Beatles были на пике своей популярности и влияния на поп-культуру. Альбом Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band, выпущенный годом ранее, добился и коммерческого успеха, и позитивных отзывов, оказав огромное влияние на культуру — прежде невозможное для поп-релиза. В 1967 году журнал Time выразил мнение, что … Pepper … «ознаменовал историческую веху в продвижении музыки — всей, любой музыки», а Тимоти Лири в оценке альбома заявил, что на самом деле группа — это «эволюционировавшие агенты Бога, вооружённые загадочными силами для создания новых видов человека». После выпуска такого грандиозного во всех смыслах альбома участники группы задались вопросом, каким образом это достижение можно перекрыть. Следующий полноценный альбом, каким бы он ни был, определённо должен был подвергнуться серьёзном изучению слушателей и критиков. Не считая выпуск Magical Mystery Tour (в Британии был издан в виде двух EP), The Beatles представлял собой первое серьёзное музыкальное выражение группы после «Сержанта Пеппера». И для критиков, и для молодёжного движения, с которым музыканты к тому времени сильно ассоциировались, это было не последним событием. Ожидания были высоки, если не сказать больше. Отзывы были разные.

• Тони Палмер из The Observer вскоре после выпуска альбома написал: «Если у кого-то ещё есть сомнения, что Леннон и Маккартни — величайшие композиторы в мире после Шуберта, то… [c выходом „Белого альбома“]… мы можем увидеть исчезновение последних остатков культурного снобизма и буржуазных предрассудков в потоке вдохновенного творения музыки…».
• Ричард Голдстайн в своей статье в The New York Times назвал альбом «в основном успешным».
• Другая рецензия на альбом в The New York Times, на этот раз авторства Ника Кона, назвала альбом «невероятно скучным» и описала «больше половины песен» как «большую посредственность».
• Алан Смит в ревью NME под названием «Великолепный, Плохой, Ужасный» высмеял «Revolution #9», назвав её «претенциозным» примером «идиотской незрелости», а в следующем предложении написал «Храни вас Господь, The Beatles!» за «бо́льшую часть» альбома. Отзыв Смита положил начало множеству рецензий с приблизительно такими же оценками альбома. Многие отзывы после 1968 года — а альбом определённо числится в списке чаще всего оцениваемых рок-альбомов — содержат сдержанный восторг и некоторые заметки по поводу анархичности структуры записи.
• The New Rolling Stone Album Guide хвалит альбом, но замечает, что он содержит «множество потакающего желаниям музыкантов „наполнителя“», особенно отмечает «Revolution #9» «справедливо опороченной» и считает, что слушатели эпохи компакт-дисков, которые могут запрограммировать свои проигрыватели на автоматический пропуск некоторых треков, имеют преимущество перед изначальной целевой аудиторией альбома.
• Рецензия allmusic.com заключает: «Каждая песня на растянувшемся двойном альбоме The Beatles существует сама для себя и является результатом попытки группы затронуть всё, что только можно. Альбом интересен своим беспорядком, и это делает его записью разочаровывающе спонтанной или наполненной особенно захватывающим музыкальным опытом — каждый решает для себя сам».

Культурные отзывы

Иэн Макдональд в своей книге Revolution in the Head отмечает, что на альбоме The Beatles скрытые послания группы к её слушателям стали более чёткими, уже намеренно и даже опасно свободными, цитируя при этом некоторые переносные фразы из песен «Glass Onion» («the walrus was Paul» — «моржом был Пол») и «Piggies» («what they need’s a damn good whacking» — «нужно им хорошей вздрючки»). Эти и многие другие утверждения на альбоме привели к огромному интересу к нему, особенно во время его выхода, когда большая часть молодёжи мира принимала наркотики в развлекательных целях и ждала от The Beatles духовных, политических и стратегических советов. Стив Тёрнер в своей книге A Hard Day’s Night утверждает, что этим альбомом участники группы, возможно, дали фанатам основания для неверного истолкования своих песен, добившись этого путём смешения языков поэзии и нонсенса. До этого в том же направлении поиска скрытого смысла двигались фанаты Боба Дилана, но контркультурный анализ (или даже сверханализ) этого альбома превзошёл всё, что было ранее.

Самым известным случаем поиска скрытого смысла в песнях альбома является Чарльз Мэнсон и его «семья». Под воздействием галлюциногенов Мэнсон убеждал себя и свою коммуну, что на самом деле альбом — это апокалиптическое сообщение, предсказывающее длительную войну рас и оправдывающее убийства состоятельных людей. Странная связь «Белого альбома» с выдающимся массовым убийством была одним из многих факторов, усиливших разделение на тех, кто скептически относился к движению «молодой культуры», развернувшемся по всему миру в середине и конце 1960-х, и тех, кто одобрял открытость и спонтанность этого движения. Государственный обвинитель на процессе Мэнсона Винсент Буглиози позже написал бестселлер о «семье», который, среди многих других идей, развивал идею одержимости культа нахождением якобы скрытых сообщений на альбоме The Beatles. Книга называется «Helter Skelter» — фраза, которую Мэнсон взял из песни «Helter Skelter» и истолковал как надвигающуюся расовую войну.

Альбом также дал толчок для создания городских легенд. В октябре 1969 года детройтское радио начало распространять основанную на якобы оставленных группой в «Белом» и других альбомах «ключах» теорию о смерти Пола Маккартни и замене его на двойника. Охота на «ключи» и улики, доказывающие эту теорию, стала классическим примером развития городской легенды.

Продажи

Альбом стал коммерчески успешным, продержавшись 8 недель на первом месте в британских чартах (начиная с 7 декабря 1968 года) и 9 недель на первом месте чарта США (начиная с 28 декабря 1968 года). Общее количество проданных копий альбома в США оценивается примерно в 9,5 миллионов экземпляров.

Пародии и трибьюты

Обложка альбома стала очень влиятельной, несмотря на минималистичность.

• В 1980 году гот-рок-группа The Damned выпустила The Black Album, признанный первым случаем подражания «Белому альбому» и первым случаем использования термина «Чёрный альбом».
• Псевдодокументальный фильм Роба Райнера «Это — Spinal Tap» (1984) также платит дань The Beatles своим «Чёрным альбомом», который сопоставил с оригиналом работник A&R Бобби Флекман. В споре об обложке и упаковке альбома он замечает: «А что насчёт „Белого альбома“? На той чёртовой обложке ничего не было». Сама группа настроена менее энтузиастично, называя альбом «чёрным зеркалом», «ничего, кроме чёрного», «смертью».
• Альбом They Might Be Giants одноимённой группы часто называют «Розовым альбомом» из-за преобладания розового цвета на обложке.
• В октябре 1988 года комик Деннис Миллер выпустил запись в стиле стэндап комеди, названную им The Off-White Album и пародировавшую дизайн The Beatles.
• В 1990-х годах Принс и Metallica выпустили одноимённые альбомы, обложки которых представляли собой названия исполнителей на преимущественно чёрном фоне. Оба релиза неофициально называются «Чёрными альбомами».
• В 2003 году рэпер Jay-Z выпустил альбом, официально названный The Black Album. Из него и «Белого альбома» The Beatles диджей Danger Mouse сделал ремикс под названием The Grey Album.
• Два сборника песен The Beatles, выпущенные в 1973 году как The Beatles 1962–1966 и The Beatles 1967–1970, часто называют, по их цветовым схемам, «Красным альбомом» и «Синим альбомом» соответственно.
• Все три самоназванных альбома группы Weezer заимствуют оформление у «Белого альбома», и поклонники группы называют их «Синим альбомом», «Зелёным альбомом» и «Красным альбомом».
• Альбом группы 311 311 (1995) часто называют «Синим альбомом».
• Альбом группы The Dells The Dells (1973) часто называют «Коричневым альбомом».
• Альбом группы AC/DC Back in Black имеет полностью чёрную обложку с логотипом группы и названием альбома. Обложка была выпущена в чёрном цвете в связи со смертью Бона Скотта.
• Альбом группы The Band The Band (1969) также называют «Коричневым альбомом».
• В 1997 году вышел альбом группы Primus, названный The Brown Album.
• Обложка альбома SpongeBob SquarePants: The Yellow Album — очевидная пародия на обложку The Beatles.
• Обложка последнего альбома российской рок-группы «Кино» представляет собой слово «Кино», написанное белым шрифтом на чёрном фоне. Официальное название этого альбома — «Кино»; неофициальное (но прижившееся) — «Чёрный альбом». Обложка была выдержана в таком тоне в связи с трауром по погибшему Виктору Цою.
• Альбом «Time Machine» российской рок-группы «Машина времени» можно назвать «Розовым альбомом», так как его обложка состоит из миниатюрного чёрного контура электрогитары (по центру), названия группы (по верхнему краю) и альбома (по нижнему краю), причём всё это помещено на розовый фон. Стоит отметить, что данный альбом, как и альбом The Beatles, был записан на студии «Эбби Роуд».
• Обложка альбома Suck It and See группы Arctic Monkeys выполнена в ровном пастельном цвете с названием в центре.

Список композиций

Слова и музыка всех песен — Леннон/Маккартни, если не указано иное. 

Сторона 1
№	Название	Длительность
1.	«Back in the U.S.S.R.»	2:42
2.	«Dear Prudence»	3:56
3.	«Glass Onion»	2:17
4.	«Ob-La-Di, Ob-La-Da»	3:08
5.	«Wild Honey Pie»	0:52
6.	«The Continuing Story of Bungalow Bill»	3:13
7.	«While My Guitar Gently Weeps» (Джордж Харрисон)	4:45
8.	«Happiness Is a Warm Gun»	2:43

Сторона 2
№	Название	Длительность
9.	«Martha My Dear»	2:28
10.	«I’m So Tired»	2:03
11.	«Blackbird»	2:18
12.	«Piggies» (Джордж Харрисон)	2:04
13.	«Rocky Raccoon»	3:32
14.	«Don’t Pass Me By» (Ринго Старр)	3:42
15.	«Why Don’t We Do It in the Road?»	1:41
16.	«I Will»	1:45
17.	«Julia»	2:54

Сторона 3
№	Название	Длительность
1.	«Birthday»	2:40
2.	«Yer Blues»	4:01
3.	«Mother Nature’s Son»	2:47
4.	«Everybody’s Got Something to Hide Except Me and My Monkey»	2:24
5.	«Sexy Sadie»	3:15
6.	«Helter Skelter»	4:29
7.	«Long, Long, Long» (Джордж Харрисон)	3:03

Сторона 4
№	Название	Длительность
8.	«Revolution 1»	4:15
9.	«Honey Pie»	2:40
10.	«Savoy Truffle» (Джордж Харрисон)	2:54
11.	«Cry Baby Cry»	3:02
12.	«Revolution 9»	8:22
13.	«Good Night»	3:11

Исполнители

The Beatles

• Джон Леннон: лид-, гармонический и бэк-вокал; лид- и ритм-гитары (электрические и акустические), четырёх- и шестиструнные бас-гитары; фортепиано (электрические и акустические), орган Хаммонда, фисгармония, меллотрон; перкуссия (бубен, маракас, удары по задней части акустической гитары, хлопание руками и вокальная перкуссия); губная гармоника, саксофон и свист; закольцованная плёнка и звуковые эффекты (электронные и самодельные).
• Пол Маккартни: лид-, гармонический и бэк-вокал; лид- и ритм-гитары (электрические и акустические), четырёх- и шестиструнные бас-гитары; фортепиано (электрические и акустические), орган Хаммонда, ударные, литавры и перкуссия (бубен, хлопание руками и вокальная перкуссия; ударные на «Back in the U.S.S.R.» и «Dear Prudence»); блокфлейта и флюгельгорн; звуковые эффекты.
• Джордж Харрисон: лид-, гармонический и бэк-вокал; лид- и ритм-гитары (электрические и акустические), четырёх- и шестиструнные бас-гитары; фортепиано (электрические и акустические), орган Хаммонда, перкуссия (бубен, колокольчик, хлопание руками и вокальная перкуссия); звуковые эффекты.
• Ринго Старр: ударные и перкуссия (бубен, бонго, тарелки, маракас, вокальная перкуссия); электрическое фортепиано и бубенцы («Don’t Pass Me By»), лид-вокал («Don’t Pass Me By» и «Good Night»), бэк-вокал («The Continuing Story of Bungalow Bill»).

Продюсирование

• Джордж Мартин: музыкальный продюсер и звукорежиссёр; аранжировка струнных, духовых, кларнет, оркестровка и дирижирование; фортепиано («Rocky Raccoon»).
• Крис Томас: музыкальный продюсер; меллотрон («The Continuing Story of Bungalow Bill»), клавесин («Piggies»), фортепиано («Long, Long, Long»).
• Джефф Эмерик: звукоинженер; вокал на «Revolution #1» («Take 2!»).
• Кен Скотт: звукоинженер и звукорежиссёр.

Сторонние музыканты

• Эрик Клэптон: лид-гитара («While My Guitar Gently Weeps»).
• Джек Феллон: скрипка («Don’t Pass Me By»).
• Джимми Скотт: конго («Ob-La-Di, Ob-La-Da»).
• Мэл Эванс: бэк-вокал и хлопание руками («Dear Prudence», «The Continuing Story of Bungalow Bill»), саксофон и звуковые эффекты («Helter Skelter»).
• Джеки Ломакс: бэк-вокал и хлопание руками («Dear Prudence»).
• Йоко Оно: бэк-вокал и хлопание руками («The Continuing Story of Bungalow Bill»), плёнки и звуковые эффекты («Revolution 9»), бэк-вокал («Birthday»).
• Линда Маккартни: бэк-вокал («Birthday»).
• Морин Старки: бэк-вокал («The Continuing Story of Bungalow Bill»).
• Патти Харрисон: бэк-вокал («The Continuing Story of Bungalow Bill»).

Сессионные музыканты

• Анри Датинер, Эрик Боуи, Норман Ледерман, Рональд Томас: скрипки («Martha My Dear»).
• Джон Андервуд, Кит Каммингс: альты («Glass Onion»).
• Лео Бёрнбаум, Анри Мирскоф: альты («Martha My Dear»).
• Реджинальд Килби, Элдон Фокс: виолончели («Glass Onion»).
• Реджинальд Килби, Фредерик Александер: виолончели («Martha My Dear»).
• Леон Калверт: труба и флюгельгорн («Martha My Dear»).
• Стэнли Рейнольдс, Ронни Хьюз: трубы («Martha My Dear»).
• Тони Танстэлл: валторна («Martha My Dear»).
• Тед Баркер: тромбон («Martha My Dear»).
• Альф Риис: туба («Martha My Dear»).
• Гарри Кляйн: кларнет («Honey Pie»), саксофон («Savoy Truffle»).
• Команда бэк-вокалистов под руководством Майка Сэммса: бэк-вокал («Good Night»).

Ссылки

• [web.archive.org/web/20010727090857/www.geocities.com/~beatleboy1/dba09white.html Комментарии участников The Beatles по каждой песне альбома]
• [users.tinyonline.co.uk/ian.simpson/ian.simpson/rev%209%20minutes.htm Транскрипция и анализ звуков и фраз с «Revolution 9»]
• [www.norwegianwood.org/beatles/disko/uklp/white.htm Информация об альбоме, включая фотографии упаковки]
• [blogmedo.com/blue-white-album-goes-on-display/ Beatles Blue White Album]
• [www.uncut.co.uk/news/the_beatles/news/9087 Beatles Blue White Album uncut]
• [ww3.startribune.com/blogs/oldnews/archives/196 Рецензия на альбом (Minneapolis Star, 20 декабря 1968)]

The Beatles

Отрывок, характеризующий The Beatles (альбом)

– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.