Белый домик (Краков)
Памятник культуры Малопольского воеводства[1]: регистрационный номер А-1008 от 18 декабря 1994 года.
| Достопримечательность | |
Вилла «Белый домик»
Willa Biały Domek | |
| |
| Страна | Польша |
| Малопольское воеводство | Краков, ул. Любича, 21 |
| Автор проекта | архитектор А. Седек |
| Первое упоминание | 1886 год |
Белый домик, полное название Вилла «Белый домик» (польск. Willa Biały Domek) — название здания, находящегося в Польше на территории краковского центрального городского района Дзельница II Гжегужки по адресу ул. Любича, 21. Охраняемый памятник Малопольского воеводства.
Здание было построено в 1886 году. Дом в стиле неоренессанс спроектировал польский архитектор А. Седек. Дом находился в собственности этого архитектора.
Во время Первой мировой войны дом использовался для конспиративных целей. В нём проживал руководитель III Бригады польского легиона полковник Болеслав Роя, который 31 октября 1918 года был назначен Польской ликвидационной комиссией военным комендантом западной и центральной Галиции.
После Второй мировой войны в здании находился местный комиссариат Гражданской милиции. В настоящее время в здании располагается отдел Комиссариата полиции II в Кракове.
18 декабря 1994 года здание было внесено в реестр памятников культуры Малопольского воеводства (№ А-1008).
Напишите отзыв о статье "Белый домик (Краков)"
Примечания
- ↑ [www.nid.pl/pl/Informacje_ogolne/Zabytki_w_Polsce/rejestr-zabytkow/zestawienia-zabytkow-nieruchomych/MAL-rej.pdf Narodowy Instytut Dziedzictwa: Rejestr zabytków nieruchomych — województwo małopolskie]
Литература
- Encyklopedia Krakowa red. Antoni Henryk Stachowski, PWN 2000, ISBN 83-01-13325-2
Отрывок, характеризующий Белый домик (Краков)
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
