Бельжарри, Ансельм

Ансельм Бельжарри — французский анархист-индивидуалист, родившийся между 1820 и 1825 гг. в Тулузе, и объявленный погибшим в конце XIX в. в Центральной Америке. Он принимал участие в таких исторических событиях, как революция 1848 года во Франции, и был редактором и автором изданий «Anarchie, Journal de l’Ordre» и «Au fait ! Au fait ! Interpretation de l’idee democratique».

Биография

Ранние годы

Про детство и юность Ансельма Бельжарри почти ничего не известно. По словам его близкого друга Улисса Пика, некоторое время он обучался в лицее д’Ох, а затем отправился путешествовать с целью самообразования: в период между 1846 и 1848 гг. он посетил Северную Америку, в частности Нью-Йорк, Бостон, Новый Орлеан и Вест-Индию. Эти путешествия убедили его в преимуществах демократии и свобод личности.

Каталанский историк индивидуалистического анархизма Ксавье Диез утверждает, что во время своих путешествий по Штатам «он общался с (Генри Дэвидом) Торо и, возможно, с (Джошуа) Уорреном».

Участие во французской революции 1848 года

Бельжарри вернулся во Францию 21 февраля 1848 г., днем раньше события, положившего конец царствованию Луи-Филиппа Первого. Он активно участвовал в революции, но никогда не прекращал критику курса, взятого движением со дня конца Июльской монархии: когда молодые рабочие говорили ему «На этот раз мы не позволим украсть нашу победу!» (намёк на Июльскую революцию, которая не смогла установить строй, защищающий права рабочих), он отвечал: «Ах, мой друг, победа уже украдена: разве временное правительство уже не село нам на шею?».

Он также участвовал в «Societe Republicaine Centrale» (также называемом «Клуб Бланки»), где он обвинил все политические партии Второй республики в том, что они превратили народную революцию в авторитарный режим с централистским правительством, называя их все «чумой наций». Бельжарри отказывался называть текущий исторический период «периодом революции», говоря, что «эволюция 1848 года лишь консолидировала все то, что должно было быть отменено», ибо «истинная Революция — это не свержение одного правительства, а окончательная ликвидация необходимости в правительстве.» Пока он принимал участие в обществе, наполненном социалистическими идеями, он выступал против каких бы то ни было авторитарных социальных мер, потому что считал любую государственную интервенцию формой рабства и насильственного конфликта между людьми: «Анархия — это порядок, правительство — это гражданская война.»

Он также помянул гражданское неповиновение и добровольное рабство:

Демократ — это не тот кто командует, а тот, кто не подчиняется.

Ты думаешь, что везде одни тираны? Как бы не так! Ты заблуждаешься, вокруг по прежнему только рабы: где никто не подчиняется, там никто не командует.

В 1849 г. Бельжарри основал в Мёлане «Ассоциацию свободомыслящих» со своими друзьями детства, в частности с Улиссом Пиком (тогда называвшего себя Пик Дагерс), с целью публикования анархических памфлетов; но аресты некоторых участников общества вынудили их прекратить свою деятельность.

Анархические публикации

См. также: Анархический манифест

Ансельм Бельжарри публиковал, редактировал и писал множество сочинений на анархическую тематику. В октябре-декабре 1848 г. он публикует в Тулузе «Au fait ! Au fait ! Interpretation de l’idee democratique». Вместе с Улиссом Пиком он редактирует «Le Dieu des riches et le Dieu des pauvres» и «Jean Mouton et le percepteur».

Также с марта 1849 г. он был одним из редакторов ежедневника «La Civilisation», местной газеты с тиражом около 2000 экземпляров. Для своих друзей из Ассоциации свободомыслящих он написал статью «L’anarchie, c’est l’ordre» («Анархия — это порядок») в номере «La Voix du Peuple» от 3 апреля 1850 г., но эта публикация была запрещена.

Позднее он самостоятельно писал, редактировал и выпускал самиздатом «Anarchie, Journal de l'Ordre», испытывающий, однако, проблемы из-за малой читательской аудитории: третий номер, посвящённый теме происхождения благ, так и не был опубликован. По словам Шарифа Жеми, этот журнал представлял собой первый анархический манифест в мире.

В 1851 г. он начал писать роман «Le Baron de Camebrac, en tournee sur le Mississippi», опубликованный в 1854 г., и эссе «Les femmes d’Amerique», в котором запечатлел свои впечатления об американском обществе.

Он также принимал участие в написании «Альманаха гнусного множества» в 1851 г. и готовил к печати «Альманах анархизма» на 1852 г., который так и не был опубликован из-за французского государственного переворота 1851 года.

Возвращение в Америку

После победы Второй французской империи, Бельжарри снова уехал в Америку, сначала в Гондурас, где, по словам Макса Неттлау, был профессором, а затем в Сан-Сальвадор, где, по слухам, занимал правительственный пост.

По словам же его сына (пишет Андрэ Ральт), после трёх лет в Сан-Сальвадоре он решил вернуться к натуралистской жизни на природе и поселился на тихоокеанском побережье.

Анархизм

Историк анархизма Джордж Вудкок считал, что «Бельжарри, наряду со Штирнером, находился на предельно индивидуалистическом краю анархического спектра. Он отмежевался от всех политических революционеров 1848 года, даже от Прудона, с которым у него было много общих идейных моментов, и от которого он получил больше, чем сам признавал.» Принятая Бельжарри «концепция революции, возникающей из гражданского неповиновения, свидетельствует о том, что в Америке Бельжарри познакомился как минимум с идеями (Генри Дэвида) Торо, если не с ним лично».

«Бельжарри не раз выступал с позиций анархо-эгоизма. „Я отвергаю всё; я утверждаю только себя…. Я есть единственный достоверный факт. Все остальное — абстракция, которая падает в математический Икс, в неизвестное…. Не может быть на земле интересов превыше моих, интересов, для которых я хотя бы частично пожертвовал своими интересами.“ И, казалось бы, в противоречие этому, Бельжарри придерживался традиционного общеанархического взгляда на общество, как на природную необходимость, „естественное образование“».

Цитаты

• По правде говоря, нет контрреволюционеров хуже, чем сами революционеры; потому что нет хуже людей, чем люди завистливые.
• Власть обладает лишь тем, что она отняла у народа, и у тех граждан, которые верят, что они получили всё, что имеют, благодаря вэлферу, явно что-то глубоко не в порядке со здравым смыслом.
• Только тогда, когда власть каждого человека равна с остальными, социальное равенство можно считать достигнутым.
• Люди, которые решают свои проблемы сами, способны к самоуправлению, и тот непреложный факт, что самоуправление отменяет и делает ненужным весь законодательный базар, наглядно показывает, что в решении своих проблем люди куда более гениальны, чем все великие государственные мужи, вместе взятые.
• Революция — это конфликт интересов: никто не представляет интересы другого, каждый представляет самого себя. Сила настойчивого и спокойного отстаивания этих интересов есть единственная революционная сила, имеющая смысл и способ осуществления.
• Нельзя перераспределить блага, не взяв их все перед этим в свои руки; перераспределение это первая и самая сильная монополия.
• Если вы называете правление работой, я попрошу вас представить продукты этой работы, и если эти продукты не подходят мне, я скажу, что заставлять меня силой потреблять их будет явным злоупотреблением силой и проявлением власти человека над человеком. Верно, что злоупотребление властью опирается на силу, и я один из тех, кто эту силу поддерживает за свои же деньги, и при этом на неё жалуется. И поэтому, когда я смотрю на себя, я признаю, что я хотя и жертва, но к тому же и идиот. Но мой идиотизм вытекает лишь из моей изоляции, вот почему я говорю своим согражданам: Восстанем же; поверим же в себя; и скажем же: пусть будет свобода, ибо свобода должна быть.
• Часто я слышу, что свобода без оков опасна. Но для кого же она опасна? Кто боится дикой лошади, вместо того, чтоб приручить её? Кто боится лавины, вместо того, чтобы остановить её? Кто дрожит при виде свободы, спокойно живя при тирании? Угроза свободы… Надо сказать это наоборот. Свобода выглядит угрожающей лишь в своих оковах. А когда они разбиты, она больше не пугает; напротив, она спокойна и мудра.
• Правительство — это не факт, это фантастика. Единственный непреложный и вечный факт — это народ.

См. также

• Анархический манифест

Ссылки

• [www.theanarchistlibrary.org/HTML/Anselme_Bellegarrigue__To_the_Point__To_Action___An_Interpretation_of_the_Democratic_Idea.html To the Point! To Action!! An Interpretation of the Democratic Idea by Anselme Bellegarrigue]
• [praxeology.net/GW-AB.htm Biography of Anselme Bellegarrigue by George Woodcock.]
• [bibliolib.net/article.php3?id_article=18 Journal de l’ordre, issue #1]
• [bibliolib.net/article.php3?id_article=19 Journal de l’Ordre, issue 2]
• [www.panarchy.org/bellegarrigue/manifesto.html Anselme Bellegarrigue, Manifeste de l’Anarchie (1850)]

Отрывок, характеризующий Бельжарри, Ансельм

На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.