Бельмас, Александр Васильевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Васильевич Бельмас
Дата рождения

23 июня 1899(1899-06-23)

Место рождения

село Великий Самбор, Конотопский район, Сумская область

Дата смерти

17 февраля 1974(1974-02-17) (74 года)

Место смерти

Москва

Принадлежность

СССР СССР

Годы службы

19411945

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Сражения/войны

Великая Отечественная война

Награды и премии

Александр Васильевич Бéльмас, (23 июня 1899 года, Сумская область, Конотопский район, село Великий Самбор — 17 февраля 1974 год, Москва), украинец. Сотрудник личной охраны В. И. Ленина с 1922 по 1924 г. г., помощник Управляющего Делами Президиума Верховного Совета СССР по кадрам (1934—1959).





Ранние годы

Родился в казацкой семье. Отец Бельмас Василий Михайлович (умер в 1903). Мать Нестеренко Лукерья (Лукия) Борисовна (1877—1919). В 1913 году закончил сельскую приходскую школу. После окончания школы работал батраком у зажиточных людей. В августе 1917 года был принят общим собранием Сосновской организации РСДРП(б) в члены большевистской партии. С октября 1917 года был в Сосновском отряде, затем в Конотопском отряде Красной Гвардии. В июне 1918 года был пойман немецко-гайдамацким отрядом и после истязаний отправлен в Конотопскую тюрьму, где находился до 06 января 1919 года, когда был освобождён отрядом Красной Армии. В Гражданскую войну воевал против деникинцев, петлюровцев, гайдамаков, белополяков, затем против украинских повстанцев (банд Ангела[1], Тютюнника, Струка[2]). Находясь в рядах Красной Армии, не восстановил свой партийный стаж после перерыва, происшедшего по случаю пребывания под арестом, а вновь вступил в РКП(б) в феврале 1921 года.

В охране В. И. Ленина в Горках

В 1922 году был командирован в отряд особого назначения при Коллегии ОГПУ. Находился в охране Четвёртого конгресса Комминтерна, проходившего в Кремлёвском дворце. Во время работы Конгресса осенью 1922 года был вызван на Лубянку к Дзержинскому Ф. Э. По представлению начальника спецотделения при Коллегии ГПУ при НКВД РСФСР товарища Беленького А. Я. товарищу Дзержинскому Ф. Э. был назначен в личную охрану Ленина В. И., сначала в Кремле, затем в Горках.

В группу охраны в Горках, которая состояла примерно из 20 человек, кроме него, входили Пакалн Пётр Петрович — старший группы, Аликин Сергей Николаевич, Соколов Семён Петрович, Пидюра Макарий Яковлевич, Балтрушайтис Франц Иванович, Иванов Георгий Петрович, Казак Тимофей Исидорович, Борисов Александр Григорьевич, Кулик, Проценко, Пизин, Рыжов, Суслин, Тёркин, Богданов, Струнец Константин Назарович и др.

Из воспоминаний: «В мае 1923 года Ленин тяжело болел. Врачи не разрешали ему ни читать, ни говорить о работе. Однажды я нёс дежурство и, получив газеты, зачитался фельетоном из газеты „Беднота“ и не заметил, как В. И. Ленин, опираясь на плечо фельдшера Казимира Зорьки, подошёл к столу, глаза у него загорелись, увидев у меня газеты, которые надо было сразу убрать. Мария Ильинична с укоризной на меня взглянула. Но Надежда Константиновна с её изумительной выдержкой взяла все газеты и сказала: „Хорошо, Володя, сейчас всё прочитаем“. И стала читать газеты, умело обходя острые моменты в международной политике, кое-что она тут же сама сочиняла. Ленин был очень доволен прогулкой, был весел, немного возбуждён. Про мою оплошность все забыли и даже Мария Ильинична на меня весело взглянула. С этого момента Ленину стали читать понемногу газеты».

Не обходилось без других казусов.
Из воспоминаний: «Вся охрана смеялась над моей некультурностью. Мария Ильинична позвала меня и просит привести весь сброд. Какой сброд, думаю привести надо? А товарищи смеются и поправляют, мол, не весь сброд, а профессора Вейсброда, который тоже лечил Владимира Ильича».

Последнее дежурство нёс 19 — 21 января 1924 года у комнаты В. И. Ленина. 19 января 1924 г. по просьбе Марии Ильиничны ездил в Солдатёнковскую больницу (ныне Городская клиническая больница имени С. П. Боткина) за профессором Фёрстером.
Из воспоминаний: " Подошла Мария Ильинична, сказала: « Вы поезжайте в Москву в Солдатёнковскую больницу на машине Горохова и привезите сюда профессора Фёрстера. Я тут же выехал в больницу. В вестибюле обратился к администратору, что профессора просят в Горки к Ильичу. Мне ответили, что не знают как быть, профессор находится на операции. Всё же ему доложили. Профессор Фёрстер буквально выбежал из операционной и что-то стал говорить по-немецки… По дороге в машине всё о чём-то меня с тревогой спрашивал. В горки приехали к часу дня. В большом Доме были уже все врачи, лечащие Ленина — Семашко, Обух[3], Кожевников и др.».

Из воспоминаний: « Подходит ко мне Пакалн Пётр Петрович, говорит „Пойди на кухню, там стоит посуда обёрнутая белым платком, возьми, отнеси в машину товарища Гиля. Смотри, чтобы Мария Ильинична не видела“. Я пошёл, взял в руки и всё понял: это мозг Ильича. Я отнёс, а товарищ Гиль сразу же увёз его в Институт мозга».
В декабре 1924 года демобилизовался из органов ОГПУ.
Так как многих работавших с Лениным в 30-е годы арестовывали и расстреливали (старшего группы охранников в Горках Пакална П. П.[4] в 1937 году, начальника спецотделения при Коллегии ГПУ-ОГПУ Беленького А. Я. в 1941 году), в том числе и рядовых сотрудников охраны, до смерти Сталина И. В. в 1953 году, дома (а жила тогда семья в комнате на Никитском бульваре, а затем в комнате на Малой Никитской улице) всегда стоял узелок с вещами «на всякий случай», который не разрешали трогать сыну Анатолию и дочери Светлане, не понимавшим зачем этот узелок у дверей комнаты.

Зрелые годы

В 1928 году поступил в Московский финансово-экономический институт, который закончил в 1931 году. В 30-е годы работал заведующим общей частью ЦК ВКП(б). С 1938 года в Президиуме Верховного Совета СССР на должности помощника Управляющего делами по кадрам. В 1940 году был командирован в Монгольскую народную республику для награждения наших солдат орденами и медалями за Халхин-Гол.
Воевал в Великую Отечественную войну с ноября 1941 г. по 1945 г. В мае 1942 г. было присвоен звание старший политрук. Дошёл с войсками 2 и 3-го Украинских фронтов до Вены. Закончил войну в звании гвардии-майор.
В апреле 1946 г. вернулся на работу в аппарат Президиума Верховного Совета СССР. Непосредственным начальником с 1957 года у него был Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Георгадзе Михаил Порфирьевич.

Семья

Находясь на службе в Горках, в июне 1923 года женился на Карвялис Анастасии Станиславовне (1897—1967). В 1921 г. Карвялис Анастасия (Настазия) приехала из города Рига в Москву к старшей сестре Марцеле и в июне 1922 г. устроилась работать поваром в Горки. Там они и познакомились. Сын Анатолий (1925—1988), дочь Светлана (1927—2005), внучка Гудкова Галина (1963), правнуки Антонычева Наталия (1990), Антонычева Анна (1995), Антонычев Владимир (2005).

Конец жизни, смерть

Последние годы жизни много ездил по стране с выступлениями и воспоминаниями о В. И. Ленине в воинских частях, в школах. До конца своей жизни общался с некоторыми из тех с кем служил в Горках — Аликиным Сергеем, проживавшем в Свердловске, Соколовым Семёном, проживавшем в Краснодаре, Балтрушайтисом Францем, проживавшем в Москве. Обожал свою единственную внучку Галину.
Будучи пенсионером жалел, что не восстановил ранее свой партийный стаж с 1917 года, так как в таком случае не мог себя относить к «старым большевикам», поскольку таковыми считались только те, кто были приняты в ряды партии до 1918 года. Пытался восстановить партийный стаж с 1917 года уже в 1960-е годы, обращаясь к Председателю комитета партийного контроля при ЦК КПСС Швернику Н. М., а затем к Пельше А. Я.
Являлся персональным пенсионером союзного значения. Похоронен вместе с женой на Новодевичьем кладбище.

Интересные факты

В 1969 году Родионом Щедриным была написана кантата для солистов, хора и оркестра на народные слова «Ленин в сердце народном» (произведение получило Государственную премию СССР в 1972), основанная на рассказе красногвардейца Бельмаса, который нёс дежурство в Горках в день смерти Ленина и работницы Наторовой, которая пришила к пальто Ленина свою пуговицу[5].

Из интервью Родиона Щедрина 02.12.2002 Gzt.Ru: «…я не стыжусь ни одной ноты. Я использовал там народный подлинный текст. Его же не Долматовский сочинил, не Матусовский. Это воспоминания реально существовавших людей, например, красноармейца Бельмаса. Он мне потом звонил, когда прочел в газетах о кантате. Позвонил и старческим дребезжащим голосом сказал: 'Это я написал, вы там детали опустили, я вам могу потом рассказать, что еще было’. Я говорю: 'Приходите на концерт, тогда-то и там-то’. А он мне: 'Я уже из дома не выхожу, ноги болят’. Это в 1969 году было. А этот Бельмас был охранником Ленина. И в своих воспоминаниях он описывает день дежурства у телефона, когда Ленин умер. Коллизия ведь очень драматичная. Он там описывает, как вбежала Мария Ильинична и закричала в трубку: 'Ленин умер!’. Дальше он пишет: 'Тихонько кладу трубку на рычаг. Не верится! Не может этого быть, чтобы Ленин умер. Всем, кто звонит, говорю: 'Ленин жив! Это неправда, что умер!’. Живой человек, живой персонаж… Он был из латышских стрелков, тех самых, чьими штыками удержались у власти большевики. Для 1969 года трактовка ленинской темы в таком неожиданном ракурсе была новацией. И я совершенно не стыжусь этого сочинения. Его потом играли и в Лондоне, и в Берлине, и в Париже. И везде с большим успехом. Выпустили компакт-диски; чтобы заполучить права на это сочинение, боролись несколько издательств.»

Из книги «Апология памяти»[6] Льва Лещенко: «…Для зачисления же в штат мне нужно было положительно зарекомендовать себя в качестве исполнителя какой-либо монументальной, крупной вещи. И такого именно рода музыкальное произведение уже было. Это — только что написанная композитором Родионом Щедриным оратория „Ленин в сердце народном“. Создана она, понятно, в честь 100-летия со дня рождения В. И. Ленина. Музыка оратории представляет собой невероятной сложности партитуру, основанную на документальных свидетельствах людей, знавших и видевших Ленина. Это, к примеру, рассказ красногвардейца Бельмаса, который нёс дежурство в Горках в день смерти Ленина. Это рассказ работницы Наторовой, которая, увидев во время пребывания Ленина на заводе Михельсона, что на пальто у вождя почти оторвалась пуговица, пришила её тут же на месте… Ну, „рассказ“ в данном случае — весьма условное определение той вокальной партии, которая под силу только высокопрофессиональному исполнителю. Скажем, партия Наторовой была доверена Людмиле Белобрагиной, солистке радио, а входящая в зенит своей славы Людмила Зыкина пела „Народный плач“. А вот одна из главных мужских партий — то есть партия Бельмаса — предназначалась для очень популярного тогда певца Артура Эйзена. Но так как Эйзен был слишком загружен в Большом театре, партию Бельмаса поручили мне. Две недели я как проклятый учу эту партию с таким примерно текстом: „Я, бывший батрак, в семнадцатом году бросил работать у кулака и вступил в ряды большевистской партии…“. Привычных тактов здесь нет, чистейший образец атональной, аритмической музыки. И если бы не жёсткая камерная школа Понтрягина, мне бы такое нипочём не потянуть. Необычайно помог и Геннадий Рождественский, который сказал мне просто: „Лёва, следите за моей рукой, я каждый раз буду давать для вас вступление“. Надо ли говорить, что у нас у всех — и даже у Люси Зыкиной — мандраж невероятный! Особенно запомнился тот момент, когда, по оратории, Бельмас узнаёт о смерти Ленина: „Не верится, не верится, не может этого быть! Ленин жив, жив Ленин!..“ Сажусь после этого на стул, а меня всего аж трясёт — и от премьерного волнения, и от нервного перенапряжения, пережитого в партии Бельмаса».

Награды

Напишите отзыв о статье "Бельмас, Александр Васильевич"

Литература

  • «Ленин в воспоминаниях чекистов», 1969 г., Библиотечка журнала «Пограничник»;
  • «Воспоминания о В. И. Ленине», 1958 г., Академия наук СССР;
  • «Они встречались с Ильичём», 1960 г., изд. Московский рабочий
  • «Воспоминания о В. И. Ленине», том 4, Политиздат, 1969 г.

Примечания

  1. [www.profil-ua.com/index.phtml?action=view&art_id=579 Профиль — Атаман Ангел]
  2. [felixkandel.org/index.php/books/343.html Книга Времен И Событий, Том Третий, Очерк Четвертый]
  3. [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/167276/%D0%9E%D0%B1%D1%83%D1%85 Обух]
  4. [www.vse-adresa.org/book-of-memory/bukva-15/name-4/surname-9/repression-5 Пакалн Петр Петрович. Книга Памяти Жертв Коммунистического Террора]
  5. [classic-online.ru/ru/production/4652 `Ленин в сердце народном` кантата для солистов, хора и оркестра на народные слова (1969), — Щедрин Родион Константинович (Rodion Shchedrin) — слушать онлайн, скачать бесплатно…]
  6. [www.books.sh/blib_102893.html Скачать книгу «Апология памяти», автор Лещенко Лев]

Ссылки

  • [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=441444 «Мы гоняли соловья, который не давал спать Владимиру Ильичу»]
  • [www.duel.ru/publish/kostin/n_costin_ogl.htm ГОД НОЧЕЙ]
  • [leninism.su/index.php?option=com_content&view=article&id=885:belmas&catid=25:memory&Itemid=2 Воспоминания о В. И. Ленине]
  • [www.newspax.ru/1450-v-i-lenin-poslednie-gody-zhizni.html «В. И. Ленин. Последние годы жизни».]
  • [lib.co.ua/memor/leshenko1/leshenko1.txt АПОЛОГИЯ ПАМЯТИ]


Отрывок, характеризующий Бельмас, Александр Васильевич

– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.