Бельские (Гедиминовичи)
Бе́льские — княжеский и боярский род. Род Бельских принадлежит к Гедиминовичам, являясь младшей ветвью потомства Владимира Ольгердовича Киевского.
Содержание
Главные представители рода
Фамилия рода происходит от владения, которое получил Иван Владимирович Бельский, после того как он был изгнан с Новгородского княжения.
В 1482 году Фёдор Иванович Бельский (умер около 1505—06 годов), а в 1500 году его брат Семён Иванович Бельский (умер после 1507 года) «отъехали» в Россию, где первый получил удел сначала в западных районах, а затем (после опалы в 1493 году и прощения в 1497) в Поволжье. Этими уделами Бельские владели до 1571 года.
В 1498 году Иван III выдал свою племянницу рязанскую княжну Анну Васильевну за Фёдора Ивановича Бельского. Сыновья от этого брака играли значительную роль в государственной и политической жизни России XVI века: Дмитрий Фёдорович Бельский (впервые упомянут в 1521 году, умер 13 января 1551 года), боярин с 1530 года, назначен Василием III регентом при Иване IV, в 30—40-х годах XVI века видный военачальник. Иван Фёдорович Бельский (впервые упомянут в 1522 году, убит в мае 1542 года на Белоозере), боярин с 1534 года (с 1534 до лета 1538 года — в опале), с лета 1540 года возглавлял правительство Бельских, был «первосоветником» Ивана IV. Свергнут в январе 1542 года в результате заговора группировки князей Шуйских. Семён Фёдорович Бельский (впервые упомянут в 1522 году), летом 1534 году бежал в Великое княжество Литовское, впоследствии участвовал в войнах против России (в 1535 и 1541 годах). Иван Дмитриевич Бельский (впервые упомянут в 1555 году, умер 24 мая 1571 года), сын Дмитрия Фёдоровича, государственный и военный деятель. Боярин с 1560 года, в 1562 году подвергся кратковременной опале, с 1565 года возглавил Боярскую думу в Земщине, участник Земского собора 1566 года. Погиб со всей семьёй при нападении крымского войска на Москву во время русско-крымской войны 1571—1572 годов. С этого времени род Б. пресёкся. В разное время Б. занимали выдающееся положение среди русской аристократии и посредством браков породнились с правящей династией.
Князья Бельские
Из них следующие играли более или менее выдающуюся роль в истории России, преимущественно в царствование Ивана III, Василия III Ивановича и Ивана Грозного.
1) Князь Фёдор Иванович. В 1482 году несколько литовских вельмож, в том числе и Бельский, задумали отложиться от великого князя литовского и короля польского Казимира IV и передаться на сторону великого князя московского Ивана III. Намерение их открылось, и некоторые из них были казнены. Фёдор Иванович успел бежать в Москву, оставив в Литве жену, с которой венчался накануне бегства. Иван III принял Бельского, но в 1493 году он был сослан в Галич, как замешанный, или скорее оговорённый, в заговоре князя Лукомского, намеревавшегося умертвить Ивана. Через несколько лет ему возвращена была царская милость: в 1495 году Иван III потребовал у Александра, преемника Казимира IV, возвращения его жены, а в 1498 году, с разрешения московского митрополита, женил на родной своей племяннице, княжне Анне Васильевне Рязанской. В 1499 году Фёдор Иванович был послан Иваном III с войском в Казань, на помощь Абдул-Латифу (пасынку крымского хана Менгли I Герая), которому угрожал сибирский царевич-шибанид Агалак. Но так как последний ушёл в свои улусы, не вступая в бой с противниками, то и Фёдор Иванович должен был вернуться в Москву. Через три года Фёдор Иванович участвовал в походе сына Ивана III Дмитрия Ивановича в Литву, в качестве второго воеводы после Дмитрия. Это войско все почти время до перемирия 1503 года было занято безуспешной осадой Смоленска. Наконец, в последний раз имя Фёдора Ивановича в российских летописях встречается под 1506 годом, когда он принимал участие в Казанском походе, под главным начальством того же Дмитрия Ивановича, который закончился неудачей. От брака с княжной Рязанской Фёдор Иванович Бельский имел трёх сыновей: Дмитрия, Ивана и Семёна.
2) Несколькими годами позже перешёл на службу к московскому князю и брат Фёдора Ивановича, Семён Иванович, жаловавшийся Ивану III на то, что в Литве он терпит большую нужду за православное вероисповедание. Он перешёл на сторону Ивана с городами Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем. По поводу этих городов у Ивана III с Александром Литовским завязался спор, но по перемирию 1503 года последний должен был признать право владения ими за Иваном III. Более имя Семёна Ивановича в летописях не встречается.
3) Князь Дмитрий Фёдорович становится известным в 1519 году, когда он был послан Василием Ивановичем в Казань для возведения на казанский престол Шиг-Алея. Дмитрий Фёдорович с успехом выполнил возложенное на него поручение. Через два года он был пожалован в бояре, имея от роду, вероятно, не более 22 лет, и в том же году начальствовал над ополчением, высланным против крымского хана Мехмеда I Герая, который свергнул с престола в 1521 году Шиг-Алея, поставив на его место своего брата Сахиба Герая, и с большим войском вторгнулся в пределы Московского княжества. Враги сошлись на берегах Оки. Московский отряд был опрокинут многочисленным неприятелем и не мог удержать его от грабежа, который он беспрепятственно производил на всем пространстве от Коломны до самой Москвы. Дмитрий Фёдорович с остатками своего ополчения стоял в это время в Серпухове. Когда, по уходе из-под Москвы Мехмеда I Герая, Василий Иванович стал производить суд над полководцами, дозволившими неприятелю перейти Оку, то Бельский, хотя его все и упрекали в безрассудстве и малодушии, вместе с братом великого князя был пощажён, а наказан был один только Воротынский. В следующем, а равно и в 1533 году, Дмитрий Фёдорович участвовал в ополчении, высылавшемся для отражения крымских татар — в первый раз под начальством самого великого князя, а вторично в качестве старшего воеводы. В том и другом случае ополчение в борьбу не вступало, так как ожидаемый враг не появлялся.
В первый год правления Елены Глинской Дмитрий Фёдорович и его братья, как бояре, были членами верховной думы, но в 1534 году положение их изменилось. В этом году подвергся казни обвинённый в коварных замыслах против правительницы Юрий Иоаннович Дмитровский. Боясь за свои сношения с ним, Семён Фёдорович Бельский убежал в Литву, Иван Фёдорович был заключён в тюрьму, и только Дмитрий Фёдорович, как признанный невиновным, оставлен в покое. После этого мы встречаем Дмитрия Фёдоровича военачальником над ополчением, которое отразило на берегах Оки крымских татар в 1535 году. Затем он водил войска против крымцев в 1540—41 годах. Во время правления Шуйских Дмитрий Фёдорович не только не разделял бедствий своих братьев, но, напротив, даже сумел удержать за собой то значение в думе, которое имел в первый год после смерти Василия III. Вступив на престол, Иван IV посылал его в Казань с войском, в первый раз для возведения на престол свергнутого казанцами Шиг-Алея (1547 год), а вторично для взятия Казани (1549—50). В этом походе участвовал и сам царь, принуждённый 25 февраля 1550 года отступить с большим уроном от Казани. Вина в неудаче вся пала на голову главного воеводы Дмитрия Фёдоровича, которого обвиняли даже в измене. Но он, по справедливому замечанию Н. М. Карамзина, не был ни предателем, ни искусным полководцем, ни властолюбивым вельможей, если мог при Шуйских удержать своё место в думе. Умер Дмитрий Фёдорович в 1550 году, вскоре по возвращении из-под Казани. После себя он оставил сына Ивана и дочь Евдокию, которая была замужем за боярином Михаилом Яковлевичем Морозовым, славилась своим благочестием и была казнена вместе с мужем и детьми в 1577 году царём Иваном IV Грозным.
4) Князь Иван Фёдорович, пожалованный в сан боярина в 1522 году, был отправлен в 1524 году Василием Ивановичем в Казань, во главе 150-тысячной рати против Сахиба Герая. Последний, услыхав о выступлении такого многочисленного войска, испугался и, оставив в Казани тринадцатилетнего племянника Сафу Герая, убежал в Крым, обещая казанцам возвратиться с османским войском. Казанцы, провозгласив царем молодого Сафу Герая, стали готовиться к осаде. 7 июля войско Ивана Фёдоровича Волгой достигло Казани и расположилось станом у Гостинного острова. Простояв здесь в бездействии 20 дней, в ожидании конницы, которая шла берегом, Иван Фёдорович 28 июля перенёс стан на берег Казани. Недалеко оттуда стоял и Сафа Герай, и несколько раз пытался тревожить русских. Время между тем шло, ни конница, ни суда со съестными припасами не появлялись. В войске стали обнаруживаться голод и уныние, усиленное слухом о совершенном поражении конницы. Вскоре узнали, что был побеждён один отделившийся отряд конницы, но захвачены суда с боевыми и съестными припасами. Несмотря на это, Иван Фёдорович 15 августа обложил Казань, и после нескольких дней осады казанцы стали просить мира. Мир им был дан, Василий Иоаннович согласился на просьбу казанских послов, оставил им царём Сафу Герая, и Иван Фёдорович Бельский с войском вернулся в Москву. Результаты этого похода далеко не оправдали ожиданий Василия Ивановича. По обыкновению стали обвинять в этом главного вождя, Бельского, называя его даже изменником, на чём настаивали и иностранцы (Герберштейн). Разгневался было сначала на него и сам великий князь, но по ходатайству митрополита простил. Трудно, кажется, обвинять в чём бы то ни было Ивана Фёдоровича. Он не мог продолжать осаду без припасов, тревожимый в то же время черемисами и казанской конницей. Через 6 лет, в 1530 году, Бельский снова явился под Казань с многочисленным войском. 10 июля произошла между русскими и казанцами ожесточённая борьба. Последние были побеждены и, потеряв острог, стали просить мира. Бельский, взяв со всех казанцев присягу не изменять великому князю, не брать себе царя иначе, как из его рук, отступил от города и вместе с послом казанским вернулся в Москву. В 1534 году, вследствие бегства меньшого брата, Иван Фёдорович был скован и посажен в темницу, из которой был освобождён после кончины Елены в 1538 году Шуйскими, возвратившими ему прежнее место в думе. Но недолго он прожил в мире со своими освободителями. Вскоре начались между ними «многия вражды за корысти и за родственников», и перевес в этой вражде оказался на стороне Шуйских, несмотря на то, что за Бельским стоял митрополит. В 1540 году Иван Фёдорович снова был заключен в тюрьму, но в том же году и освобождён, по ходатайству митрополита Иосафа перед великим князем. В это время умер глава Шуйских — князь Василий, а заменивший его князь Иван, разгневанный за освобождение Бельского, перестал ездить к царю и советоваться с боярами. Правление тогда перешло к Бельскому и митрополиту Иосафу, бывшим в большей милости у Ивана IV, которая вскоре и погубила их. Составился обширный заговор сторонников Шуйских и в ночь со 2-го на 3 января 1542 года приведён в исполнение: Иван Фёдорович был схвачен на своём дворе и утром на другой день отослан на Белоозеро в заточение, где и был убит спустя четыре месяца людьми, преданными Шуйским. Так кончил свою жизнь Иван Фёдорович Бельский, «муж», по словам Курбского, «пресильный, стратиг зело храбрый, в разуме мног и в св. писаниях искусен», вполне оправдавшийся в народном мнении от прежних подозрений в лихоимстве — своей добротой и миролюбием, которые он обнаружил в последний год, освобождая опальных бояр и князей Старицкого (Владимира Андреевича) и Углицкого (Дмитрия Андреевича) и не преследуя своих врагов Шуйских, главе которых, Ивану, он даже дал воеводство. В родословных книгах он показывается бездетным.
5) Князь Семён Фёдорович пожалован в бояре одновременно со своим братом Иваном, вместе с ним находился в ополчении 1522 года, заседал в думе, и в 1534 году, по случаю казни Юрия Ивановича Дмитровского, будучи недоволен правительством, бежал в Литву. Сигизмунд, бывший тогда королём польским и великим князем литовским, милостиво принял беглеца и наградил богатыми поместьями. В 1535 и следующих годах он участвовал в войне поляков с русскими, но вследствие неудач литовско-польского оружия, которые Сигизмунд приписывал русским изменникам, бежал в Константинополь, откуда уже в 1537 году явился в Крым, с целью поднять хана войной на Россию. Но этого достигнуть ему не удалось, и вскоре он сам был взят в плен ногайским князем, от которого вытребовал его новый крымский хан Сахиб I Герай. С последним Иван Фёдорович Бельский, во время своего главенства, завёл переговоры об освобождении брата и послал даже к нему в 1541 году послов с дарами, но послы застали и хана, и Семёна Фёдоровича Бельского на пути к Москве, которую он уговорил хана пограбить. Хан, заверяемый Бельским, что России бессильна, не имеет никаких войск, был страшно напуган, когда увидал на другой стороне Оки огромные полчища русских, и в ту же ночь ускакал с Крым, а за ним ушло и его войско. Дальнейшая судьба Семёна Фёдоровича Бельского неизвестна.
6) Князь Иван Дмитриевич — сын Дмитрия Фёдоровича. Впервые летописи упоминают о нём под 1546 годом, во время свадьбы Иоанна IV, когда он сидел на княжеском месте; затем под 1554 годом, когда его пожаловали в крайчие и через несколько месяцев женили на дочери князя Василия Шуйского, великокняжеской племяннице. В 1559 году Иван Дмитриевич был возведён в бояре, а в 1561 году был воеводой на Украйне и отразил нападение крымских татар. В 1563 году принимал участие в Ливонской войне, и через два года назначен Грозным первым боярином в Земщине в 1565 году. В 1571 году, во время нашествия крымского войска Девлета I Герая на Москву, он с Оки, где стоял во главе огромной рати, поспешил на спасение столицы, и здесь, во время пожара, задохнулся в погребе на своем дворе.
Краткая справка о происхождении рода князей Бельских
Предки этого рода происходят от потомков первого великого князя Литвы Гедимина от брака с княжной Смоленской Ольгой Всеволодовной, которая и принесла в своём приданом удел крепости Белой. Первым князем Карельским стал сын Гедимина Наримунт, в крещении Глеб, которому новгородцы дали в удел княжеский стол в Кореле, занимаемый до того местными князьями, а также положили уделы ему в Ладоге и Орешке, ибо сильно убоялись князей Московских. Кроме того от отца своего он получил в уделы княжества Пинское и Мозырьское. Сын его Александр также был князем Ореховецким, а внук Патрикей был князем Волынским и Звенигородским. Правнук Александр был князем Стародубским и Карельским, но точно сие не ведомо. От того Патрикея пошли Патрикеевы, Хованские, Щенятьевы, Булгаковы, а от оных Голицыны и Куракины. Внук того Патрикея Иван Юриевич Патрикеев женился на наследнице императоров Византийских Комнинов Евдокии Владимировне Ховриной.
У Наримунда Корельскаго был брат Ольгерд, в крещении Александр, младше его на девятнадцать лет, который наследовал отцу своему Великое княжество Литовское. От двух жён у него было множество детей обоего пола, в том числе от княжны Витебской Марии Ярославны был сын Олелько, в крещении Владимир, ставший удельным князем Киевским. Младший сын его, Иван, не наследовал княжество Киевское и получил в удел прабабкино приданое, крепость Белую с уделом в Тверской земле. От него и пошли князья Бельские. 14 сентября 1443 года Иван князь Бельский прибыл в Великий Новгород по приглашению новгородцев, отдавших ему в кормление наследство Наримундовых потомков, княжение Карельское, Ореховецкое и Ладожское. Зимой того же года он уже ходил походом на Нарву и в Ливонию вкруг Чудского озера. Его сын Семен женился на Ирине Ивановне Патрикеевой из рода Наримундова. Вскоре после 1482 перешёл на службу к Московскому Великому князю, жаловался Ивану III на то, что в Литве он терпит большую нужду за греческий закон. Он поддался на сторону Ивана III с городами Черниговым, Стародубом, Гомелем и Любечем, по поводу которых завязался спор у Москвы с Литвой; по перемирию 1503 Литва признала право владения ими за Москвой.
У Семена было два брата Ивана, большой и меньшой, и брат Фёдор. В 1482 несколько литовских вельмож, в том числе Фёдор Бельский, задумали отложиться от великого князя литовского и короля польского Казимира IV и передаться на сторону Великого князя Московского Ивана III. Намерение их открылось, и некоторые из них были казнены. Фёдор Иванович успел бежать в Москву, оставив в Литве жену. Иван III принял Бельского и сделал боярином, но в 1493 он был сослан в Галич, вследствие оговора в заговоре против Ивана III. Через несколько лет ему возвращена была великокняжеская милость: в 1495 году Иоанн требовал у Александра, преемника Казимира IV, возвращения его жены, которую Александр, однако, не отпустил, ответив, что она сама не хочет ехать к мужу; тогда Иоанн в 1498, с разрешения московского митрополита, женил Бельского на своей племяннице, княжне Анне Васильевне Рязанской. В 1499 году Фёдор Бельский был послан с войском в Казань, на помощь Абдул-Летифу, которому угрожал шибанский царевич Агалак. Через три года Бельский участвовал в походе Димитрия Ивановича в Литву и в безуспешной осаде Смоленска. В 1506 принимал участие в неудачном Казанском походе, под главным начальством того же Димитрия Иоанновича. У Фёдора было четверо сыновей: Дмитрий, Семен, Григорий, ставший воеводой, и Иван. От сына Григория, Дмитрия Григорьевича, пошли Аксаковы.
Брат его Иван тоже был воевода. Пожалован в сан боярина в 1522. Иван был женат на дочери Михаила Даниловича Щенятьева из потомства Наримундова. Его внук Гавриил Иванович Бельский принял постриг под именем Галактиона. Убитый поляками в Вологде 24 сентября 1612 года, он был причислен к лику святых, в земле Российской просиявших.
Брат их Семен тоже был воеводой. Пожалован в бояре одновременно со своим братом Иваном, вместе с ним находился в ополчении 1522, заседал в думе, в 1533 был воеводой в Коломне и в 1534, после казни Юрия Иоанновича Дмитровского, будучи недоволен правительством, бежал в Литву.
Брат их Дмитрий тоже был воеводой. В 1519 был послан Василием III в Казань для возведения на казанский престол Шах-Али. Через два года был пожалован в бояре и начальствовал над ополчением, высланным против крымского хана Мехмеда I Гирея, вторгнувшегося в пределы Московского княжества. Во время правления Елены Глинской Дмитрий и его братья, как бояре, были членами думы, но в 1534 положение их изменилось. В этом году братья Димитрия подверглись опале за сношения с князем Юрием Ивановичем Дмитровским, Димитрий Фёдорович, признанный невиновным, оставлен в покое. В 1540—1541 с успехом водил войска против татар. Не пострадал он и во время правления Шуйских. Когда Иоанн IV в 1550 был вынужден отступить с большим уроном от Казани, вина в неудаче вся пала на главного воеводу, Димитрия Бельского, которого обвинили даже в измене.
У Дмитрия было две дочери и сын, Анастасия была замужем за Василием Михайловичем Захарьиным-Юрьевым, Евдокия была замужем за Михаилом Яковлевичем Морозовым.
Сын Иван в 1556 году стоял с большим полком в Калуге, на случай прихода крымских людей. В 1559 был возведен в бояре, в 1561 был воеводою на Украине и отразил нападение крымских татар. После этого похода Грозный заставил князя дать запись в том, что последний не отъедет ни в какое иное государство. В 1563 Бельский принимал участие в ливонской войне, и через два года назначен Грозным первым боярином в земщине. В 1565 обратил в бегство крымского хана. В 1567 были перехвачены грамоты от польского короля с приглашением Бельскому перейти на сторону Сигизмунда II Августа. В 1571, во время стремительного нападения Девлета I Гирея на Москву, Бельский с Оки поспешил на спасение столицы и здесь погиб во время пожара. Был женат на Марфе Васильевне Шуйской, внучке царевича Казанского Кудайкула, в крещении Петра, причисленного к лику святых, в земле Российской просиявших. Кудайкул был женат на княжне Московской Евдокии Ивановне, дочери Ивана III от византийской принцессы Софьи Палеолог. Был внуком Казанского хана Ибрагима, который был внуком хана Золотой Орды Улу-Мухаммеда, внука Тохтамыша. Тохтамыш был потомком в седьмом колене хана Орду, старшего сына хана Джучи и внука Чингиз-хана. Уступил верховное правление брату Бату. Основал ханство Белой Орды (как улус Золотой Орды) в 1227 году. Своей столицей сделал Сыгнак. Поделился своими владениями с братом Шейбани. Орду, наверное, единственный среди Чингизидов добровольно уступил первенство другому. Родоначальник белоордынских ханов.
Тохтамыш был ханом Белой Орды. Четырежды с помощью Тимура пытался захватить Сыгнак, столицу Белой Орды. После того, как он стал ханом Белой Орды, захватил Сарай и объявил себя ханом Золотой Орды в 1380 году. Разбил Мамая в причерноморских степях. После этого вместо Белой и Золотой Орд стала одна Большая Орда. В 1381 совершил карательный поход на Москву и сжег её. Отвоевал у Тимура Хорезм. Был разбит Тимуром и его ставленниками эмиром Идику и ханом Кутлук-Тимуром. Основал независимое Крымское ханство. Убит под Чамга-Турой по приказу Идику в 1406 году. Его сын Джелал эдДин с войском Орды участвовал в Грюнвальдском сражении как союзник польского короля Владислава и Великого князя Литовского Витовта.
Напишите отзыв о статье "Бельские (Гедиминовичи)"
Литература
- Рудаков В. Е., . Бельские, князья // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Веселовский С. Б., Последние уделы северо-восточной Руси, в сборнике: «Исторические записки», т. 22, Москва, 1947 год.
- Зимин А. А., «Реформы Ивана Грозного», Москва, 1960 год.
- Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1857. — Т. 4. — С. 319, примечание.
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Бельские (Гедиминовичи)
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
