Бельский, Яков Моисеевич

Яков Бельский
Э. Г. Багрицкий, В. П. Катаев, Я. М. Бельский. Фотография, подаренная Одесскому литературному музею В. П. Катаевым
Имя при рождении:	Яков Биленкин
Псевдонимы:	Я.Б. Клык Иван Бочков
Место рождения:	Одесса
Место смерти:	Москва
Род деятельности:	чекист, писатель, журналист, художник-карикатурист
Язык произведений:	русский, украинский
Награды:	Золотые часы с надписью «За самоотверженную борьбу с контрреволюцией» (1921)

Яков Моисеевич Бельский (Бельский-Биленкин) (8 (20) августа 1897 — 5 ноября 1937) — советский писатель, журналист, художник-карикатурист. Представитель «южнорусской школы» в литературе и журналистике. Друг В. П. Катаева, Э. Г. Багрицкого, Ю. К. Олеши и др. В 30-х годах репрессирован.

Биография

Родился в еврейской семье в Одессе. Отец — Мошко Мордков Биленкин, страховой агент (умер в 1908 году). Мать — Ципойра (Цецилия) Яковлевна (умерла до 1937 года). Братья: Марк Михайлович, в 1937 году — сотрудник постоянного представительства УССР при правительстве СССР, и Арон Михайлович, в 1937 году жил в Харькове и, по-видимому, был журналистом. Сестра — Ида Михайловна, «модистка». Жена — Шетта Ивановна Бельская (урожд. Мягкая), после ареста мужа пропала без вести.

Учился в Одесском художественном училище на архитектурном отделении. В 1917 году, по окончании училища, призван в армию, на фронте распропагандирован большевиками, дезертировал, вернулся в Одессу. Участвовал в составе Красной гвардии в установлении Советской власти, после занятия Одессы немцами и австро-венграми, сторонниками гетмана Скоропадского, бежал в Подольскую губернию, по-видимому, вёл подпольную революционную работу в Киеве. При интервентах вернулся в Одессу, продолжил художественное образование.

После ухода интервентов, в апреле-мае 1919 года, служил в одесском губисполкоме в должности художника. С мая — заведующий художественной секцией политотдела 1-й Бессарабской стрелковой дивизии, тогда же вступил в РКП (б). Автор революционных плакатов, которые подписывал псевдонимом Я. Бельский. Одновременно служил разведчиком в губернском Особом отделе, выполнявшем контрразведывательные функции.

Внедрился — под псевдонимом Виктор Бельский — в антисоветское подполье, раскрыл деникинскую офицерскую организацию полковника Саблина. С августа 1919 года, после прихода деникинцев, — на нелегальном положении.

С февраля 1920 года, когда Одесса вновь была занята большевиками, служил в Одесской ЧК, последовательно занимая должности разведчика, помощника уполномоченного по борьбе с контрреволюцией, начальника губернской разведки, уполномоченного по борьбе с контрреволюцией; сделал псевдоним частью фамилии. В 1921 году награждён золотыми часами с надписью «За самоотверженную борьбу с контрреволюцией». C именем Бельского связано освобождение в сентябре 1920 года из чекистской тюрьмы его друга Катаева, бывшего офицера. Историк театра А.П. Мацкин, знавший Бельского по позднейшей журналистской работе, вспоминал: «У нас в газете „Пролетарий“ заместителем редактора был Яков Бельский… У него в комнате на стене было много фотографий; одна из них привлекла мое внимание — на ней я увидел Валентина Катаева и странную размашистую надпись. Точного текста не помню, только смысл: такой-то вернул мне жизнь. Бельский, заметив мое удивление, объяснил, что в годы гражданской войны, еще юношей, он стал большим начальником в Одесской ЧК. Катаев же по призыву попал в белую армию, в какой-то роковой момент его посадили, но Бельский пришел к нему на выручку и действительно его спас». Аналогичные сведения приводит в мемуарах и сын Катаева П. В. Катаев. Вместе с Катаевым из тюрьмы был освобожден его брат, будущий писатель Е. П. Катаев (Петров).

В начале 1922 года руководил операцией по ликвидации отряда атамана Семена Заболотного, внедрил в ближайшее окружение Заболотного своего агента, будущего писателя Д.И. Бузько, лично участвовал в задержании атамана. Вскоре после уничтожения банды демобилизовался из ЧК, поскольку «не был создан для чекистской работы, его раздражали постоянные тайны, не по нутру была охота на людей, даже когда они этого заслуживали». Однако после ухода из ЧК сохранил дружеские отношения со многими украинскими чекистами, вплоть до ареста дружил с М. А. Дейчем.

В середине 1922 года переехал в город Николаев, где стал журналистом. С июля 1923 года — редактор газеты «Красный Николаев» (совр. «Южная правда»), был инициатором приезда в Николаев Багрицкого и его работы в газете. С ноября — заместитель редактора. В 1924 году редактор литературного журнала «Бурав», выходившего при «Красном Николаеве». Печатал в газете и журнале произведения И. Э. Бабеля, М. Шагинян, Катаева и др. с собственными иллюстрациями. В конце 1924 года пытался противостоять т. наз. «дымовскому делу»: добивался пересмотра расстрельных приговоров, вынесенных по сфальсифицированному делу о смерти «селькора Малиновского». В результате был вынужден бежать из Николаева в Харьков.

С 1925 года — в харьковской журналистике. Заместитель редактора газеты «Пролетарий» (до декабря 1926 года), редактировал сатирические журналы «Гаврило» (1925 год) и «Червоний перець» (октябрь 1929 — февраль 1930 года), был главным карикатуристом и заведующим отделом международной информации газеты «Коммунист» (январь 1927 — ноябрь 1930). Сотрудничал в журналах «Пламя», «Рабочий», «Рабочая семья» и др. Близко общался с харьковскими литераторами и журналистами: Остапом Вишней, Василием Чечвянским, Юрием Вухналем, Ю.К. Смоличем и др.

По свидетельству Мацкина, в середине 1920-х годов спас от уголовного преследования нескольких харьковских студентов. Арестованные студенты, друзья мемуариста, обвинялись в «украинском национализме». Мацкин сообщает, что обратился к Бельскому за помощью: «Я рассказал ему о деле моих товарищей по институту и о подлеце-следователе. Он внимательно выслушал меня и сказал: „Напиши на одной странице суть, я попробую. Может, выйдет“. Реакция была быстрая, незамедлительная. Тот шанс, на который я надеялся, не подвел. Через две недели ребят выпустили».

В конце 1930 года переехал в Москву, став заместителем редактора журнала «Крокодил» (редактор — М. З. Мануильский). В марте 1934 года за «политическую неблагонадежность» уволен из журнала, спустя несколько месяцев стал журналистом газеты «Вечерняя Москва». В 1935—1936 годах внештатно работал в журнале «СССР на стройке», для которого писал рекламные тексты. Кроме того, руководил бригадой по литературной обработке рекламы в Наркомате внутренней торговли СССР.

В начале 1936 года прекратил литературную деятельность, в октябре того же года уволился из штата «Вечерней Москвы», вплоть до ареста жил случайными заработками.

Литературная и журналистская деятельность

В Николаеве активно занимался литературной деятельностью. В газете «Красный Николаев» опубликовал приключенческий роман «В пламени борьбы», основные события в котором происходят в 1918 году в Киеве, столице гетмана П. П. Скоропадского. В центре романа — деятельность советской делегации, возглавлявшейся И. В. Сталиным, Д. З. Мануильским и Х. Г. Раковским, при дворе Скоропадского. Был автором незавершенной повести «Перекаты» и рассказов, основная тема которых — гражданская война и установление советской власти на Украине. В 1925 году опубликовал рассказ «Почтовым в Москву» — о методах фабрикации политических дел органами милиции.

В Харькове писал рассказы, посвященные деятельности ОГЧК, а также сатирические художественные произведения.

На Украине много работал как пишущий журналист: писал — на русском и украинском языках — многочисленные статьи, фельетоны и очерки. Ему принадлежит, в частности, очерк «Атаман Семен Заболотный». Кроме того, за время работы на Украине опубликовал в газетах и журналах более тысячи карикатур и рисунков. В «Крокодиле» и «Вечерней Москве» публиковался в основном как фельетонист, в качестве карикатуриста с московскими изданиями сотрудничал мало. Некоторые статьи и фельетоны написаны в соавторстве с Катаевым.

Занимался социальной и социально-политической журналистикой, пытался заступаться за обиженных. Так, в 1931 году опубликовал в «Крокодиле» фельетон «Бывает» — о несправедливо обвинённом во «вредительстве» донбасском инженере Венгеле, в 1933 году пытался остановить аресты «вредителей» в заповеднике Аскания Нова.

После увольнения из «Крокодила» напечатал в журнале «30 дней» рассказ «Приказ императора», сюжет которого связан с историей наполеоновских войн, а также мемуарные рассказы «Антонов огонь», «Решительная до результата» и «Американское наследство». В начале 1936 года в альманахе «Эдуард Багрицкий» (вышел под редакцией В. И. Нарбута) опубликовал очерк «Эдуард в Николаеве» — об обстоятельствах работы Багрицкого в газете «Красный Николаев». Кроме того, писал детские рассказы для журнала "Пионер".

Факты из жизни Бельского легли в основу «чекистских сюжетов» повестей Катаева «Трава забвения» и «Уже написан Вертер». Катаев много лет добивался возвращения имени Бельского в историю советской литературы и журналистики, но не преуспел в этом.

Арест и гибель

С начала 1930-х годов был фигурантом доносов, партийных и уголовных разбирательств.

По данным НКВД, вместе с Эмилем Кротким, А. С. Буховым, М. Д. Вольпиным, В. Е. Ардовым и др. сотрудниками журнала «Крокодил» сочинял и распространял «нелегальные» стихи и анекдоты: «В редакции „Крокодила“ дело доходило до того, что беспартийные сотрудники делали замечания Бельскому по поводу его анекдотов, прося его замолчать. Не раз на той же почве у Бельского были неприятности с собеседниками в литературных клубах-ресторанах, когда Б[ельский] громко начинал свои антисоветские остроты». Бельскому «вторили в тех же тонах Виктор Ардов и М. Вольпин, вызывая трусливого Э. Кроткого на антисоветские басни. Литературным идеалом для всех был Н. Эрдман, написавший не одну безоговорочно контрреволюционную вещь». Работая в «Вечерней Москве», продолжал вести «антисоветские разговоры».

В мае 1936 года на допросе в НКВД отказался свидетельствовать против своего друга, журналиста М. А. Глушкова, обвинявшегося в «антисоветской агитации». Вскоре после этого разорвал многие литературные и журналистские связи, общался по преимуществу с бывшими одесскими чекистами. По данным НКВД, реагировал на аресты друзей-чекистов в следующих выражениях: «ГУГБ похоже теперь на китайского дракона, который сам себя кусает за хвост».

26 июля 1937 года арестован НКВД; следствие по его делу вел В. С. Абакумов. Обвинён в участи в «антисоветской троцкистско-зиновьевской террористической организации» и подготовке теракта против Сталина. Значится в расстрельном списке «Москва-Центр» от 1 ноября 1937 года под № 15.

5 ноября приговорён Военной коллегией Верховного Суда СССР к высшей мере наказания — расстрелу. В тот же день расстрелян, тело кремировано, прах захоронен в братской могиле на Донском кладбище Москвы (могила невостребованных прахов № 1).

Реабилитирован 20 июня 1990 года.

Адреса

Жил в Одессе по адресу: ул. Базарная, д. 49, кв. 25; впоследствии по этому адресу проживала его сестра.

В Москве жил по адресу: ул. Петровка, д. 26, кор. 2, кв. 110.

См. также

• Советская печать

Источники

• Абрамский И. П. Смех сильных. О художниках журнала «Крокодил». М.: Искусство, 1977.
• Бельский Я. М. Эдуард в Николаеве // Эдуард Багрицкий. Альманах. М.: Сов. писатель, 1936. С. 256—265.
• Божаткин М. И. Малоизвестные стихи Эдуарда Багрицкого // Радуга. Киев, 1970. Июнь. № 6.
• Катаев П. В. Доктор велел мадеру пить…: книга об отце. — М.: Аграф, 2006. — С. 34-35, 154—155. — ISBN 5-7784-0236-8
• Мацкин А. П. По следам уходящего века. — М.: Аслан, 1996. — ISBN 5-85499-050-4
• Смолич Ю. К. [dspace.nbuv.gov.ua/bitstream/handle/123456789/37651/10-Smolich.pdf?sequence=1 Мозаїка. З тих років (курйози) // Спадщина. Літературне джерелознавство. Текстологія.] — К.: ВД «Стилос», 2010. Т. 5. С. 240.

Литература

• Капчинский О. И. По образованию художник, по опыту работы — чекист // Военно-исторический журнал. 2013. № 8. — С. 76-79.
• Кашин О. В. [www.colta.ru/articles/literature/6455 Хуже вечной мерзлоты // Colta. 2015. 27 февраля.]
• Киянская О. И. [www.poslednyadres.ru/articles/belsky.htm Яков Бельский: Чекист, художник, журналист]
• Киянская О. И., Фельдман Д. М. Судьба и эпоха Якова Бельского // Они же. Очерки истории русской советской журналистики: Портреты и скандалы. — М.: Форум, 2015. — С. 151—339. — ISBN 978-5-00091-011-5
• Киянская О. И., Фельдман Д. М. Уездный детектив: Одесская биография Евгения Петрова (в двух частях, с прологом и эпилогом) // Вопросы литературы. 2014. № 5. — С. 213—275.
• Киянская О. И., Фельдман Д. М. Эпоха и судьба чекиста Бельского. — М.: РГГУ, 2015. — 508 с. — ISBN 978-5-7281-1771-1
• Стыкалин С. И., Кременская И. К. Советская сатирическая печать. 1917—1963. М., 1963. (По указат.)

Ссылки

• [lists.memo.ru/d4/f119.htm#n1 Бельский-Биленкин Я. М.] на сайте «Жертвы политического террора в СССР»
• Бельский Я. М. [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_60/alm_60-286-311.pdf Рассказы, фельетоны] // Дерибасовская-Ришельевская: Альманах. Одесса, 2015. Вып. 60. С. 287—309.
• [polit.ru/article/2015/04/10/ps_belskij Жизнь Якова Бельского] // Полит.ру. 10 апреля 2015
• [polit.ru/article/2016/01/16/lecture_about_belsky/ Советская журналистика сталинской эпохи: Яков Бельский] - лекция на Полит.ру, 9 апреля 2015 (видео)

Отрывок, характеризующий Бельский, Яков Моисеевич

– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.