Беляево (Москва)
| Беляево | |
 Деревня Беляево и окрестности на карте 1823 года | |
| История | |
|---|---|
| Первое упоминание | |
| В составе Москвы с | |
| Статус на момент включения |
деревня |
| Другие названия |
Ближнее Беляево |
| Расположение | |
| Округа | |
| Районы | |
| Станции метро | |
| Координаты |
55°38′40″ с. ш. 37°40′05″ в. д. / 55.64444° с. ш. 37.66806° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.64444&mlon=37.66806&zoom=18 (O)] (Я) |
Беляево или Ближнее Беляево — бывшая деревня, вошедшая в состав г. Москва в 1960 году. Располагалась на левом берегу реки Чертановки, в районе современных улиц Москворечье и Кошкина, а также Каширского шоссе[1].
История
Впервые упоминается в 1646 году в переписной книге дворцовых волостей, тогда в деревне «Беляева, и Бесомыкино тож» числился 21 двор и 44 крестьянина[2]. По всей видимости, название произошло от прозвища «Бесомыка», означавшего «праздный шатун, гуляка; сплетник; буян»[3][4]. В XIX веке стала именоваться Ближним Беляевым, ввиду наличия ещё одной деревни Беляево, располагавшейся вблизи нынешней станции метро Беляево[2].
В писцовых книгах 1675—1677 года Беляево описывается так:
Дворцового села Коломенского деревня Бесомыкино, Беляево тож, на речке на Городенке… под дворами и огороды усадные земли семь десятин, животинного выпуску вверх по Чертановскому врагу по старому прудищу три десятины, да вниз по тому ж врагу три ж десятины, пашни паханые худые земли шездесят четверти в поле, а в дву потому ж, сена за Москвою рекою подле животинного выпуску села Коломенского крестьян восем десятин с полудесятиною, да в Булатниковских лугах, что владели казанские попы, пять десятин… да в приправочных книгах написано два места дворовые, крестьянские три двора да два места дворовые бобыльские, да к деревне ж Бесомыкино и Беляево пустош Гаринская… и та пустош в Государеве десятинной пашне, да сена по плотине, что бывал пруд Химинской, три десятины, и те покосы потопило прудом, а места крестьянские и бобыльские тое ж деревни у крестьян в усадьбе, а бобыли померли, да деревни ж Беляева крестьяном для лесного угодья выезжать Коломенской волости в леса всем вопче[2].
В XVIII веке деревня принадлежала Дворцовому ведомству, а после 1797 года числилась в ведении Коломенского приказа Удельного ведомства[1]. В середине века дворцовые крестьяне были переведены на оброк. Среди них стало распространяться садоводство, как это происходило в садах Коломенского, Борисова, Дьякова. А близость Москвы и Каширского тракта позволяли крестьянам выгодно продавать свой урожай в городе. В 1834 году в Беляево проживали 334 человек, в 1850 году — 370 человек, среди которых были и старообрядцы[5].
После крестьянской реформы, в 1864 году земля перешла к крестьянам, а деревня была отнесена к Царицынской волости. Согласно переписи 1869 года здесь проживали 411 человек: 191 мужчина и 220 женщин. В 1876 году в деревне числились 70 хозяйств, 1 трактир и 2 овощные лавки. В надел крестьянам перешла вся земля, которая находилась у них до реформы — это 260,2 десятины. Покосов и пастбищ было очень мало, основной доход шёл от садов. Крестьяне были хорошо обеспечены скотом — 120 лошадей и 80 коров на деревню. Об их обеспеченности говорит и тот факт, что в течение 20 лет головою в Коломенской удельной волости был крестьянин этой деревни Алексей Иванович Толмазов[1].
Основными промыслами жителей были изготовление гильз для папирос, намотка хлопчатобумажной нити на катушки, ломовой извоз. Учиться дети крестьян ходили в Царицынские земские училища[6].
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[fotki.yandex.ru/users/med-yuliya/view/318913/?page=62 Дом деревни Беляево] (1955) |
В конце XIX века садовое хозяйство стало приходить в упадок, чему способствовали заморозки, нашествия вредителей и конкуренция привозимых по железной дороге ранних ягод с юга. Вместо садов крестьяне стали сажать капусту, огурцы и картофель. В 1899 году огороды были почти во всех дворах деревни[1].
По данным 1911 года Беляево выделялось среди других населённых пунктов Царицынской волости обилием свиней, которых даже откармливали для дальнейшей продажи. В том же году здесь числились 92 хозяйства, часовня, земское училище, 2 трактира, 3 овощные лавки[7][8].
В 1927 году в деревне проживали 540 человек[9]. Близость к платформе Москворечье, открывшейся в 1925 году, сделала Беляево дачным местом. В летний период в крестьянских домах сдавались комнаты от 15 рублей в месяц[10]. В 1930-х годах в деревня образован колхоз имени Сталина[2]. В 1960 году деревня вошла в состав Москвы при её расширении. Близлежащая территория была отнесена к Москворецкому району[11]. После 1969 года территория отошла к Красногвардейскому району[12].
См. также
Напишите отзыв о статье "Беляево (Москва)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Аверьянов К. А. История московских районов: Энциклопедия. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — С. 830. — ISBN 978-5-17-029169-4.
- ↑ 1 2 3 4 Чусов С. Ю. [moskva-yug.ucoz.ru/publ/3-1-0-8 Беляево Ближнее]. Москва. Южный округ. Краеведение. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/6B75T3EU9 Архивировано из первоисточника 2 октября 2012].
- ↑ Словарь русских народных говоров. — Л., 1966. — Вып. 2. — С. 270.
- ↑ Бес // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882.</span>
- ↑ Лукина М. И. К проблеме изучения старообрядчества на территории древней дворцовой Коломенской волости // Коломенское. Материалы и исследования. — М., 1995. — С. 74.
- ↑ Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. — М., 1877. — Вып. 1. — Т. 1.
- ↑ Памятная книжка Московской губернии на 1912 год. — М., 1911. — С. 44.
- ↑ Московская губерния по местному обследованию 1898-1900 гг. — М., 1904. — Т. 1. — С. 120-121.
- ↑ Московский уезд. Статистико-экономический сборник. — М. — Вып. 1, 1928. — С. 448-449.
- ↑ Дачи и окрестности Москвы. Справочник-путеводитель. — М.: МОСРЕКЛАМИЗДАТ, 1930. — С. 37-38. — 155 с.
- ↑ [moskva-oc.narod.ru/history/del3.htm Схема территориального деления Москвы в 1960 году]. Москва — наш город. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/6B75UCpVe Архивировано из первоисточника 2 октября 2012].
- ↑ [moskva-oc.narod.ru/history/del4.htm Схема территориального деления Москвы в 1978 году]. Москва — наш город. Проверено 12 августа 2012. [www.webcitation.org/6B75VSRsn Архивировано из первоисточника 2 октября 2012].
</ol>
Отрывок, характеризующий Беляево (Москва)
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
