Моррис, Бенни

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Бенни Моррис»)
Перейти к: навигация, поиск
Бенни Моррис

Бенни Моррис (род.1948 год) — израильский историк. Профессор истории на факультете исследования Ближнего Востока в университете Негева (Беер-Шева). Моррис принадлежит к израильской группе историков, известных как «новые историки». Это направление в израильской историографии появилось в 80-х годах и известно тем, что занимается ревизионизмом новейшей израильской истории.

Основная специализация Морриса — проблема появления палестинских беженцев в 1948 году.





Ранние годы

Моррис родился в киббуце Айн-хаХореш в семье британских евреев, иммигрировавших в Израиль. Его отец Яков Моррис был историком, поэтом, он состоял на дипломатической службе[1]. Согласно The New Yorker, «Моррис вырос в левой первопоселенческой атмосфере»[2]. Состоял в молодёжном сионистском левом движения «Ха-шомер ха-цаир»[3]. Детство Моррис провёл в Иерусалиме, куда после его рождения переехала семья из киббуца, а также в США, где его отец дважды в течение нескольких лет служил дипломатом. Моррис в равной степени свободно владеет английским и ивритом.

Находясь на военной службе, Морисс принимал участие в Шестидневной войне (служил десантником). В 1969 году он был ранен во время египетского обстрела в районе Суэцкого канала.

Демобилизовавшись, он продолжил своё обучение в Еврейском университете Иерусалима (специализация — история), а затем в Кембридже, где получил степень Ph.D., написав работу по теме англо-германских отношений.

Профессиональная деятельность

После завершения образования, Моррис в течение 12 лет работал корреспондентом израильской газеты Jerusalem Post. В 1982 году он писал репортажи с Ливанской войны, а также служил на этой войне в качестве резервиста в миномётном подразделение. Принимал участие в осаде Бейрута.

В 1986 году он снова служил на оккупированных Израилем территориях, но в 1988 году, во время Первой Интифады, он отказался проходить службу на Западном берегу реки Иордан, в результате чего был на три недели направлен в военную тюрьму.

Работая в качестве журналиста газеты Jerusalem Post, Моррис стал изучать материалы израильских архивов. Сперва его интересовала история Пальмаха, однако затем он посвятил основное своё внимание возникновению проблемы палестинских беженцев. Официальная израильская историография того времени объясняла исход беженцев в 1948 году главным образом бегством, вызванным страхом или тем, что арабское население получило от своих лидеров указание покинуть свои дома в преддверии арабского вторжения в Палестину в мае 1948 года. Изучая архивы, Морис нашёл доказательства тому, что силовые депортации на самом деле имели место. Случались и случаи убийства мирного населения. В 1988 году на основе этих исследований, он издал книгу The Birth of the Palestinian Refugee Problem, 1947—1949 (Рождение проблемы палестинских беженцев, 1947-49).

После того как в 1988 году Моррис вышел из военной тюрьмы, он пустил в оборот термин «новые историки», в группу кроме Морриса входили Илан Паппе и Ави Шлаим. Все три этих историка жестоко критиковались израильтянами правых взглядов, их называли антисионистами, любителями арабов и сравнивали с отрицателями холокоста.

В 1990 году Jerusalem Post была куплена канадским предпринимателем Конрадом Блэком, который, согласно Эндрю Брауну («Гардиан»), решил превратить газету в выразителя мнения партии Ликуд[4]. Поэтому 30 журналистов придерживающихся левой ориентации, и среди них Моррис, были уволены. В 90-х годах Моррис издал книги The Righteous Victims (Праведные жертвы) и Israel’s Secret Wars (Секретные войны Израиля). Последнюю книгу он писал вместе с Яном Блэком, корреспондентом газеты «Гардиан». Однако книги продавались плохо.

В 1996 году в одной из газет появилось сообщение, что Моррис собирается эмигрировать в США, чтобы найти там работу. Через день после этого сообщения Морриса пригласил к себе президент Израиля Эзер Вейцман. По словам Морриса, Вейцман хотел понять, является ли Моррис антисионистом, как его описывали его оппоненты, и является ли он хорошим историком. Вейцман пришёл к заключению, что Моррис «хороший сионист и хороший историк» и дал указание своему помощнику подыскать для Морриса работу. Вскоре Моррис получил место профессора истории в университете Бен-Гуриона в Беер-Шеве[4].

Основные работы

The Birth of the Palestinian Refugee Problem, 1947—1949 (1988)
Рождение проблемы палестинских беженцев, 1947—1949.

В книге Моррис выдвигает точку зрения, что примерно 700 000 палестинских беженцев, покинувших свои дома вовремя арабо-израильской войны 1947-49 гг., бежали главным образом из-за военных атак израильской армии, опасаясь грозящих атак, или в результате изгнания. По мнению Морриса не существовала централизованного плана насильственной экстрадиции арабского населения, однако приказы о депортации арабского населения из того или иного населённого пункта давались израильским командованием в случае необходимости.

В конце 80-х годов, когда Моррис писал книгу, такая позиция была новой и спорной. Согласно официальной позиции Израиля того времени, арабы покинули свои дома добровольно или по указанию своих лидеров. Эта официальная позиция подтверждается многочисленным данным печати того времени, сообщениями независимых от Израиля радиоканалов, например, БиБиСи и Голоса Америки, в которых говорилось о том, что абсолютное большинство арабов покидало свои дома по прямому призыву, идущему от руководства арабских стран, начавших войну с вновь образованным ИзраилемК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4352 дня]. Несомненно, однако, что некоторая часть арабов бежала и из страха перед военными действиями, и из опасения возмездия за анти-еврейские погромы 30-х годовК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4352 дня].

Моррис в своей книге рассказывает о случаях жестокостей со стороны израильтян, включая случаи изнасилований и пыток. В книге имеется карта 228 брошенных палестинских деревень и делается попытка понять почему жители этих деревень их покинули. Согласно Моррису, жители 41 из деревень были изгнаны израильскими войсками, жители других 90 бежали в результате атак на другие деревни со стороны израильских войск. Жители 6 деревень покинули их по указанию арабских властей. Моррису не удалось выяснить причину обезлюдения оставшихся 91 из 228 деревень. Приведенные факты жестокостей и бегства из деревень есть в основном рассказы жертв. Автор не проводит проверку их достоверности.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4352 дня]

В предисловие к переизданию книги в 2004 году, Моррис пишет, что в результате открытия израильских архивов стало известно о дополнительных случаях жестокостей и насильственных депортаций по отношению к палестинскому арабскому населению со стороны еврейских сил. Так же стало известно и о дополнительных случаях призывов со стороны арабских властей к арабским жителям покидать свои населённые пункты (или по крайне мере отсылать женщин и детей). По мнению Морриса, его книга не удовлетворит историков придерживающихся только произральской или только пропалестинской точек зрения. И в исходной книге, и при её переиздании скрупулёзный анализ фактов, с изучением свидетельских показаний обеих сторон и анализа современной событиям печати нередко заменён оценками, основанными на политических взглядах автораК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4352 дня].

Righteous Victims: A history of the Zionist-Arab Conflict, 1881—2001 (1999)
Праведные жертвы. История конфликта между сионистами и арабами, 1881—2001

Книга посвящена истории арабо-израильского конфликта. Она основана главным образом на вторичных источниках и представляет собой синтез работ, посвящённых различным предметам и периодам. По мнению Морриса написание книги по этому обширному предмету на основание исключительно архивных источников, задача, не посильная для одного человека.

Политические взгляды

Б. Моррис говорит, что всегда был сионистом:

  • «Люди ошибаются, считая, что мое историческое исследование о рождении палестинской проблемы подрывает сионистское предприятие. Ерунда. Они не читали мою книгу с той же сухостью, с которой она была написана, с тем же моральным нейтралитетом. И поэтому, пришли к выводу, что я осуждаю жестокости совершенные сионистами в 48-м».

Моррис отождествляет себя с этими грехами, понимает их и считает, что часть из них была непредотвратима[3][5].

Он считает, что без изгнания 700 тысяч арабов невозможно было основать Еврейское государство.

Его работы были высоко оценены и цитируются арабскими источниками[6], но, похоже, его взгляды, ужесточились в 2000 году, после того как палестинцы отвергли предложения Б. Клинтона на саммите в Кэмп-Дэвиде и начали интифаду Аль-Аксы:

  • «Я всегда голосовал за Аводу, Мерец или „Шели“. А в 1988 отказался служить на территориях за что оказался в тюрьме. Но у меня всегда были сомнения по поводу намерений палестинцев. Кэмп-Дэвидские события и все, что произошло потом, превратили сомнения в определенность. Когда палестинцы отвергли предложения Барака в июле, а предложения Клинтона в декабре 2000, я понял что, они не согласны на два государства. Они хотят заполучить все: Лод, Акко, Яффо[3]

Моррис все ещё называет себя левым, но считает, что его поколение не увидит мир в Израиле[5].

  • «То что я говорю, это не только реакция на 3 летний террор. Взрывы в автобусах и ресторанах действительно потрясли меня, но и помогли мне понять глубину ненависти, по отношению к нам. Палестинская, арабская и мусульманская враждебность приводят нас к порогу разрушения. Я считаю, что теракты не являются изолированным действием, а выражают сокровенное желание палестинцев: чтобы то, что происходит с автобусами, произошло со всеми нами.»[3]
  • «Варвары, которые хотят лишить нас жизни — это люди, которых палестинское общество, посылает на теракты и, в какой-то мере, само общество. Сейчас это общество представляет собой серийного убийцу. Это общество очень больно… душевно. К нему надо отнестись как к серийному убийце. Палестинцев надо попытаться вылечить. Может быть, через годы после создания палестинского государства, они вылечатся, но до того их надо содержать как и серийного убийцу, чтобы не убивали нас.»[3]

Он считает, что с точки зрения палестинцев Осло был обманом:

  • «Арафат не стал хуже. Он просто обманул нас. […] Он хочет вернуть нас в Европу, в море, по которому мы прибыли. […] Я уверен, что израильская разведка располагает данными, согласно которым во внутренних беседах Арафат всерьез говорит о поэтапном плане уничтожения Израиля»[3].

При «апокалиптических обстоятельствах», которые могут возникнуть «в ближайшие 5-10 лет», он даже допускает необходимость трансфера израильских арабов.

  • «Если вокруг нас появится атомное оружие или, если начнется всеобщая арабская атака извне, с арабами в тылу, стреляющими по автоколоннам, изгнание будет допустимым и даже необходимым. Израильские арабы это мина замедленного действия. Палестинизация превратила их во внутреннего врага. Это пятая колонна. И демографически и в смысле безопасности они могут взорвать страну изнутри. И снова будет угроза самому существованию Израиля как в 48-м. В таком случае, изгнание будет оправданным.»[3]

Библиография

  • The Birth of the Palestinian Refugee Problem, 1947—1949, Cambridge University Press, 1988. ISBN 978-0-521-33028-2
  • Israel’s Secret Wars: A History of Israel’s Intelligence Services, New York, Grove Weidenfeld, 1991. ISBN 978-0-8021-1159-3
  • Israel’s Border Wars 1949—1956: Arab Infiltration, Israeli Retaliation, and the Countdown to the Suez War, Oxford, Clarendon Press, 1993. ISBN 978-0-19-829262-3
  • 1948 and after; Israel and the Palestinians, Clarendon Press, Oxford, 1994. ISBN 0-19-827929-9
  • [books.google.com/books?id=ZawVAQAACAAJ Righteous Victims: A History of the Zionist-Arab Conflict, 1881-1999]. — New York: Alfred A. Knopf, 2001. — ISBN 978-0-679-74475-7.
  • The Deportations of the Hiram Operation: Correcting a Mistake|Correcting a Mistake? Jews and Arabs in Palestine/Israel, 1936—1956, Am Oved Publishers, 2000.
  • The Road to Jerusalem: Glubb Pasha, Palestine and the Jews. New York: I.B. Tauris, 2003. ISBN 978-1-86064-812-0
  • The Birth of the Palestinian Refugee Problem Revisited, Cambridge University Press, 2004.
  • Making Israel (ed), University of Michigan Press, 2008. ISBN 978-0-472-11541-9
  • 1948: A History of the First Arab-Israeli War, Yale University Press, 2008. ISBN 978-0-300-12696-9
  • One State, Two States: Resolving the Israel/Palestine Conflict, Yale University Press, 2009. ISBN 978-0-300-12281-7

Напишите отзыв о статье "Моррис, Бенни"

Примечания

  1. Wilson, Scott. [www.washingtonpost.com/wp-dyn/content/article/2007/03/10/AR2007031001496_pf.html Israel Revisited], Washington Post, March 11, 2007
  2. Remnick, David. [www.newyorker.com/arts/critics/books/2008/05/05/080505crbo_books_remnick?currentPage=1 Blood and Sand: A revisionist Israeli historian revisits his country’s origins]. The New Yorker, May 5, 2008.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 [gazeta.rjews.net/shavit1.shtml В ожидании варваров. Интервью с проф. Бени Моррисом.] Ари Шавит, Хаарец, 06.01.2004  (рус.)
  4. 1 2 [www.thewormbook.com/elegans/helmintholog/archives/BM%20for%20hlog.pdf Benny Morris Profile] блог Эндрю Брауна (англ.) («Гардиан»)
  5. 1 2 Shavit, Ari. «Survival of the fittest»: [web.archive.org/web/20040202185233/www.haaretz.com/hasen/pages/ShArt.jhtml?itemNo=380986&contrassID=2 Part I], [web.archive.org/web/20040223223308/www.haaretz.com/hasen/pages/ShArt.jhtml?itemNo=380984 Part II]. Хаарец, 8.01.2004  (англ.)
  6. Said, Edward. (1998) ‘New History, Old Ideas’ in Al-Ahram weekly, 21-27 May.

См. также

Новые историки

Ссылки

  • [www.jcpa.org/JCPA/Templates/ShowPage.asp?DRIT=3&DBID=1&LNGID=1&TMID=111&FID=624&PID=0&IID=4380&TTL=Exposing_How_Post-Zionists_Manipulate_History Exposing How Post-Zionists Manipulate History], Ави Бекер (англ.), Center for Public Affairs, No. 100, 1 August 2010


Отрывок, характеризующий Моррис, Бенни

Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.