Бенн, Тони

Тони Бенн Tony Benn<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тони Бенн в 2007 году</td></tr>
Президент коалиции Stop the War
21 августа 2001 года — 14 марта 2014 года
Член Парламента Великобритании
1950—1960, 1963 — 1983, 1984—2001
Вероисповедание:	христианский агностицизм
Рождение:	3 апреля 1925(1925-04-03) Мэрилебон, Лондон, Англия, Британская империя
Смерть:	14 марта 2014(2014-03-14) (88 лет) Лондон, Англия, Великобритания
Отец:	Уильям Ведгвуд Бенн
Мать:	Маргарет Бенн (в девичестве Холмс)
Супруга:	Кэролайн Миддлтон Бенн (урождённая Де Камп) (1949—2000)
Дети:	Стивен, Хиллари, Мелисса, Джошуа
Партия:	Лейбористская партия
Образование:	Новый колледж Оксфорда
Сайт:	[www.tonybenn.com/ Official website]
Военная служба
Принадлежность:	ВВС Великобритании
Звание:	пилот-офицер
Сражения:	Вторая мировая война

Э́нтони Нил Уэ́дгвуд «То́ни» Бенн (англ. Anthony Neil Wedgwood "Tony" Benn; 3 апреля 1925, Мэрилебон — 14 марта 2014, Лондон) — британский левый политический деятель, многолетний депутат парламента и член кабинета министров Великобритании, президент политической коалиции Stop the War.

На протяжении своей политической карьеры Тони Бенн сменил несколько министерских постов, В годы правления лейбористов (1964—1970) он служил сначала министром почты (главным почтмейстером почтового отделения Соединенного Королевства) в 1964—1966 гг. (при его министерском правлении завершилась постройка лондонской BT Tower), а затем — министром технологии в 1966—1970 гг. В период, когда Лейбористская партия проигрывала выборы и ушла в оппозицию, он с 1971 по 1972 был её председателем. В лейбористском правительстве 1974—1979 он возвратился в Кабинет, сначала став министром промышленности (1974—1975), а позже — министром энергетики (1975—1979).

Непревзойденный оратор и полемист, Бенн придерживался марксистских взглядов и находился на левом фланге Лейбористской партии. Во время нахождения лейбористов в оппозиции в течение 1980-х, даже появился термин «Bennite» (термин, никогда фактически не использованный Бенном), которым стали пользоваться в Великобритании для обозначения кого-то более леворадикального, чем средний английский лейборист или социал-демократ. Согласно историку Альвину В. Тернеру, Бенн «появлялся в течение 1970-х как самый убедительный и харизматический лидер левых в течение двух десятилетий, очаровательный, забавный и страстный, столь же искусный в телевизионной студии, как и на массовых митингах».

Бенн, второй по сроку службы (только после Джона Паркера) член парламента Англии от Лейбористской партии, и в нескольких опросах до сих пор называется одним из самых популярных политических деятелей в Великобритании. Он был описан как «один из немногих британских политических деятелей, который стал даже более левым после многих лет министерского поста.»

После ухода из парламента, Бенн стал в основном заниматься массовой политикой, демонстрациями, митингами и выступлениями в прессе, и все меньше обращать внимания на официальную политику Англии. Тони Бенн активно выступал против участия Великобритании в войнах в Ираке и Афганистане, участвовал в протестах, а также был непримиримым критиком правительства, возглавляемого экс-премьером Тони Блэром. С 1970-х годов практиковал вегетарианство.

Биография

Молодые годы и семья

Родился в Лондоне 3 апреля 1925 года. Его дед по отцовской линии — Сэр Джон Уильямс Бенн 1-й Баронет. Его отец, Уильям Ведгвуд Бенн, был членом парламента от Либеральной партии но позже вступил в Лейбористскою партию. Он был назначен Министром Индии в 1929 году, занимая этот пост до 1931 года. После он получил место в Палате лордов. В 1945—1946 годах был Министром Авиации.

Оба его деда, Джон Уильямс Бенн (основавший семейное издательство) и Даниэль Холмс, были также членами парламента от Либеральной партии. Таким образом, контакт Бенна с политиками и будущими политиками начался с самых ранних лет, как результат высокого статуса его семьи; он встретился с Джеймсом Рэмсеем Макдоналдом, когда ему было пять лет, с Дэвидом Ллойдом Джорджем когда ему было двенадцать лет, и с Махатмой Ганди в 1931 году, когда его отец был Министром в Индии.

Мать Бенна, Маргарет Бенн (в девичестве Холмс) (1897—1991), была теологом и феминисткой. Она была членом организации «League of the Church Militant», организации-предшественнице «Движения за Рукоположение Женщин» — в 1925 году она была раскритикована Рэндаллом Томасом Дэвидсоном, тогдашним Архиепископом Кентерберийским, который не поддерживал рукоположения женщин. Религиозные идеи матери оказали глубокое влияние на Бенна, поскольку она учила его, что в библейской истории одна из главных тем — борьба между пророками и царями («королями» (англ. kings) в английском переводе Библии) и что он должен в своей жизни поддерживать пророков, а не королей, у которых только власть, тогда как за пророками справедливость.

Тони встретился с Кэролайн Миддлтон Де Камп (Caroline Middleton DeCamp) (род. 13 октября 1926, Цинциннати, Огайо, США) на чаепитии в Вустерском Колледже в 1949 году, и девять дней спустя он сделал ей предложение на скамейке в парке. Позже, он купил эту скамью у Оксфордского Муниципалитета и установил её в саду их дома. У Тони и Кэролайн было четыре ребёнка — Стивен, Хилари, Мелисса и Джошуа, и десять внуков. Кэролайн Бенн умерла от рака 22 ноября 2000 года, в возрасте 74 лет, она была видным специалистом по образованию.

В июле 1943 года Бенн вступил в Воздушные Силы Великобритании.

Член парламента

После участия во второй мировой войне в качестве пилота Королевских военно-воздушных сил Бенн работал продюсером на Радио Би-би-си. Для того, чтобы иметь право быть избранным в нижнюю палату парламента Бенн отказался от аристократического титула. 1 ноября 1950 года он был неожиданно принят в кандидаты от Лейбористской партии, и в возрасте 25 лет был успешно избран в палату общин парламента Великобритании Бенн стал самым молодым членом парламента, но пробыл таковым только в течение одного дня, так как Томас Тивэн, кто был моложе его на два года, принял клятву депутата день спустя. Он снова стал самым молодым депутатом в 1951 году, когда Тивэна не переизбрали. В 1950-х, Бенн придерживался очень умеренных левых или просто центристских взглядов.

Движение влево

К концу 1970-х Бенн перешёл к левой группе в Лейбористской партии. Он приписывал это изменение своему опыту работы в кабинете министров при лейбористском правительстве в 1964—1970 годах. Бенн написал:

Как министр, я ощутил власть промышленников и банкиров в моменты, когда они пробивали себе путь при помощи самых открытых форм экономического давления, даже шантажа, в отношении лейбористского правительства. По сравнению с этим, давление, пущенное ими в ход в трудовых спорах, является крохотным. Эта власть стала видна ещё более ясно в 1976 году, когда Международный валютный фонд добился сокращения наших расходов на социальные нужды. Эти уроки привели меня к выводу, что Великобританией только поверхностно управляют члены парламента и избиратели, которые выбирают их. Парламентская демократия, по правде, процесс едва ли больший, чем просто средство обеспечения периодического изменения в руководстве, которому просто позволяют осуществлять контроль над системой, которая остается в целом невредимой. Если британские люди когда-либо начнут спрашивать себя, какой властью они действительно обладают при нашей политической системе, то они будут поражены, когда обнаружат, как мала их власть, и может быть тогда появится некая новая форма Чартизма.

Философия Бенна состояла из синдикализма, экономического планирования, большей демократии в структурах Лейбористской партии и соблюдении решений Партийной конференции Партийного руководства; он сильно критиковался в «правой» прессе, и его враги заявляли, что если Бенн возглавит лейбористское правительство, то осуществит в Англии развитие на манер восточно-европейского социализма. И наоборот, Бенн все более нравился активистам и рядовым членам Лейбористской партии. Опрос делегатов на лейбористской конференции 1978 года показал, что большинство поддерживало Бенна как лидера своей партии.

Он публично поддерживал партию Sinn Féin и объединение Ирландии, хотя в 2010 году предложил лидерам Sinn Féin выставить кандидатуры в британский парламент. Партия Sinn Féin заявила, что, сделав это, они формально поддержали бы британскую оккупацию Северной Ирландии, и что конституция Sinn Féin препятствует тому, чтобы её участники заседали в любом созданном британцами учреждении.

В 1974 году Бенн стал министром промышленности во втором кабинете Гарольда Вильсона, а затем занял пост министра энергетики в кабинете Джеймса Каллагана. Но после поражения лейбористов на выборах в 1979 году он вступил в ожесточенную борьбу с Денисом Хили за место заместителя лидера Лейбористской партии, которая привела к расколу партии на левое и правое крыло.

В оппозиции

В программной речи на Конференции лейбористской партии в 1980 году Бенн обрисовывал в общих чертах то, что, по его мнению, должно сделать следующее лейбористское правительство «в течение нескольких дней»: распределить полномочия по национализации промышленности, установить контроль за капиталом, осуществить индустриальную демократию; «в течение первых недель» возвратить все полномочия из Брюсселя в Вестминстер, и затем отменить Палату Лордов. Бенн сорвал бурные аплодисменты аудитории. В 1981 году он едва не стал заместителем главы партии.

После попытки Аргентины силой вернуть Фолклендские острова путём ввода войск в апреле 1982 года, Бенн утверждал, что спор должен быть улажен Организацией Объединенных Наций и что британское правительство не должно посылать войска для возвращения островов. Но войска послали, и Фолклендские острова скоро вернулись под британский контроль. В последующих дебатах в палате общин требование Бенна на «полный анализ затрат человеческих жизней, оборудования и денег в этой трагической и ненужной войне» было отклонено Маргарет Тэтчер, которая, очевидно не имея представления, что Бенн служил во время Второй мировой войны и защищал Англию в качестве военного пилота, заявила, что «он бы не имел возможности наслаждаться свободой слова, если люди не воевали за него».

Бенн был сторонником британских забастовок шахтеров (1984—1985) и своего давнишнего друга, лидера Национального союза Шахтеров Великобритании, Артура Скаргилла. Некоторые шахтеры, однако, полагали, что реформы промышленности Бенна 1977 года вызвали проблемы во время забастовки, что они привели к огромным различиям в заработной плате и к недоверию между шахтерами различных областей.

В июне 1985 года Бенн предложил «Закон об Амнистии Шахтеров» в Палате общин, который обеспечил амнистию всем шахтерам, заключенным в тюрьму во время забастовки. Он был также одним из очень немногих членов британского парламента, который не поддержал войну НАТО против Сербии (Косовская война). В 1991 году он предложил упразднить английскую монархию с тем, чтобы Британия стала «демократическим, федеральным и светским Содружеством наций»; по сути он предложил республику с конституцией. Его предложение было прочитано в парламенте неоднократно, но никогда не достигало второго чтения. Он описал свои предложения в книге «Здравый смысл: Новая Конституция для Великобритании»,Common Sense: A New Constitution for Britain.

Уход из парламента и последующая жизнь

Тони Бенн не участвовал в выборах в парламент Соединенного Королевства 2001 года, так как хотел «проводить больше времени, занимаясь политикой», как он выразился. Наряду с Эдвардом Хитом Бенн получил от спикера привилегию использовать Библиотеку Палаты общин. Вскоре после его отставки к нему обратилась политическая антивоенная коалиция Stop the War и попросила стать её президентом. Он принял это предложение, таким образом став ведущей фигурой британской оппозиции Иракской войне. Бенн активно критиковал участие армии Великобритании в войнах в Ираке и Афганистане, и и называл их «империалистическими». В феврале 2003 года он поехал в Багдад, чтобы снова встретиться и взять интервью у Саддама Хуссейна. Интервью показали по британскому телевидению.. Бенн также высказывал своё мнение на антивоенных протестах в феврале 2003 в Лондоне, организованных Stop the War, на который пришли более миллиона человек. В феврале 2004 и 2008 годов его переизбирали на пост вице-президента коалиции Stop the War.

В июне 2005 году Бенн был участником публичной дискуссии на телеканале BBC One в спецвыпуске программы «Время вопросов». Специальный выпуск был полностью сработан и отредактирован съемочной группой детей школьного возраста, отобранной на соревновании Би-би-си.

21 июня 2005 года Бенн представил программу про демократию на британском Channel 5, показав своё «левое» представление о демократии, как средства передачи власти от «бумажника до избирательного бюллетеня». Он утверждал, что традиционные социальные демократические ценности находятся под угрозой во все более и более глобализованном мире, в которых самые влиятельные учреждения, такие как Международный валютный фонд, Всемирный банк и Европейская комиссия (кабинет министров ЕС) состоят из никем никогда неизбранными и необъяснимо откуда взявшимися людьми, не несущими абсолютно ниникакой ответственности перед народом, жизни которого они ежедневно затрагивают. В списке, составленном журналом «New Statesman» в 2006 году он был признан двенадцатым в списке «Героев нашего времени». На Конференции Stop the War в 2009 году он описал войны в Ираке и Афганистане как «империалистические войны» и, размышляя, являются ли повстанцы фактически борцами за свободу, сравнил их с British Dad's Army (как называли британскую армию во время Второй мировой войны). «Если в Вашу страну вторгаются, Вы имеете право на самооборону, и эта идея, что люди в Ираке и Афганистане, которые сопротивляется вторжению, являются воинственными мусульманскими экстремистами, является абсолютно наглой ложью. Я присоединился к British Dad’s Army, когда мне было шестнадцать лет, и если бы немцы тут высадились, я говорю Вам, я бы взял и штык, и винтовку, и револьвер, и если бы я видел, что немецкий офицер сидит за столом и обедает, то я бросил бы в него гранату через окно. Я был бы борцом за свободу или террористом?»

Также, Бенн активно занялся публицистикой и написанием политических мемуаров. Последний из девяти томов его политического дневника был опубликован в октябре 2013 года.

Тони Бенн скончался 14 марта 2014 на 88-м году жизни в своём доме в Лондоне. В заявлении его дети Стивен, Хилари, Мелисса и Джошуа сообщили, что Тони Бенн скончался в своей постели рано утром в окружении своей семьи. На его смерть откликнулись видные политические деятели Великобритании. Лейбористской партии Эд Милибэнд назвал Тони Бенна «канонической фигурой нашего времени» и символом нашей эпохи, сказав, что

Его будут помнить как защитника угнетенных, великого парламентария и левого политика. Он верил в силу общественных движений и мобилизовывал своих сторонников на борьбу за принципы, в которые он верил, зачастую немодные принципы. В мире политики, который часто слишком узок, он был выразителем больших идей о нашей стране и о мире.

Премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон сказал, что

Он был прекрасным писателем, оратором, автором дневников и общественным деятелем. Мне никогда не было скучно его слушать, хотя соглашался я с ним далеко не всегда.

См. также

• Джереми Корбин — соратник Тони Бенна, возглавивший Лейбористскую партию.

Отрывок, характеризующий Бенн, Тони

– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.