Бен Джонсон и Уильям Шекспир

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)
Карел ван Мандер (атрибуция)
Бен Джонсон и Уильям Шекспир. 1603
Chess players, Shakespeare and Ben Jonson[1]
Холст, масло. 77 × 95 см
Частное собрание семьи Хейманов, Нью-Йорк
К:Картины 1603 года
Внешние видеофайлы
[www.youtube.com/watch?v=fp-QYDGMYlY Карел ван Мандер. Бен Джонсон и Уильям Шекспир. Детали картины и анализ шахматной позиции, изображённой на ней.]

Бен Джонсон и Уильям Шекспир (англ. Ben Jonson and William Shakespeare by Isaak Oliver, 1603) — картина, принадлежащая, предположительно, голландскому художнику Карелу ван Мандеру. Изображает шахматную партию двух английских драматургов — Бена Джонсона и Уильяма Шекспира.





История картины и её владельцы

Размеры картины 77 на 95 сантиметров[2]. Она впервые привлекла внимание публики в 1903 году, в то время находилась в плохом состоянии, была покрыта сажей, пылью, трещинами[2]. На тот момент она принадлежала Кэтрин де Хейман из Нью-Йорка (приобретена этим семейством именно в 1903 году, а ранее была собственностью полковника Миллера, котoрый в свою очередь приобрёл её в 1878 году; предыдущие владельцы картины неизвестны[3]). Предположительно картина была завезена в Америку английскими колонистами, затем многократно меняла владельцев.

Неоднократно высказывались сомнения в её подлинности. Сын Кэтрин де Хейман в 1912 году привёз полотно в Европу для детального анализа специалистов. Искусствоведы изучали картину с 1912 по 1914 год. Было установлено, что картина подлинная и относится действительно к 1603 году. В ходе реставрации оказалась размытой надпись в верхней части картины. Сохранилась пометка на обороте картины: «Бен Джонсон и Вильям Шекспир, 1603». Полная надпись: «англ. Ben Jonson and William Shakespeare by Isaak Oliver, 1603»[3]. Однако авторство английского миниатюриста французского происхождения Исаака Оливера было отвергнуто искусствоведами. Автором картины признан Карел ван Мандер (наставник известного художника Франса Хальса и первый нидерландский искусствовед)[3].

Первая печатная публикация об этой картине появилась после возвращения её в США в 1915 году в газете «American Chess Bulletin», а 12 марта 1916 года большую статью о ней опубликовала газета «The New York Times»[4].

Картина ван Мандера продолжает в настоящее время оставаться в частной коллекции и редко выставляется для обозрения. Последний раз она выставлялась для широкой публики в 1955 году во время Шекспировского фестиваля в США[2].

Проблема сходства персонажей картины с драматургами

Было установлено безусловное сходство одного из изображённых на ней шахматистов с сохранившимся прижизненным портретом Джонсона. Пауль Вислисенус, член германского Шекспировского общества из Дармштадта, был поражён сходством двух лиц — на маске, предположительно снятой с Шекспира, и на холсте[5]. Есть значительное сходство и с портретами Шекспира, выполненными сразу после его смерти. Пауль Вислисенус, писал[3]:
«Все видевшие гипсовую маску и картину убеждены, что большее сходство между людьми трудно представить».

Существует предположение, что художник мог видеть драматургов за шахматной партией[6]. Лондонские театры были закрыты с марта 1603 по апрель 1604 года,[7] сначала в знак траура после смерти королевы Елизаветы, а затем — в связи с эпидемией чумы в городе. Многие лондонцы уезжали тогда на континент, спасаясь от эпидемии. Шекспир и Джонсон также могли на время уехать в Голландию, хотя документальных свидетельств этого не сохранилось. Ван Мандер мог в 1603 году побывать в Лондоне и застать здесь двух драматургов. Тем не менее в своей книге о художниках Северной Европы он не упоминает о личной встрече со знаменитыми драматургами, не упоминает о ней в биографии старшего брата и Адам ван Мандер[8].

Композиция картины

На картине бросается в глаза находящийся на правом краю ярко-красный женский рукав, он не может быть частью костюма «Шекспира», так как тот одет в чёрное. Женщина, которой принадлежал этот рукав, вероятно, стояла лицом к зрителю (об этом можно судить по сохранившемуся на картине согнутому локтю девушки) и спиной к шахматистам. Двое шахматистов увлечены партией и не обращают на неё внимания. Первоначально смысловым центром картины была не шахматная партия, а женская фигура. Правая часть картины с этой фигурой была обрезана, после чего главными героями картины, переместившись на первый план, стали шахматисты, в которых стало легче «узнать» «Джонсона» и «Шекспира».

Реконструкция позиции

Один из представителей семьи Хейманов был членом известного клуба шахматных композиторов[9], поэтому первый анализ позиции, изображённой на картине, был проведён коллективно членами этого клуба[2]. Позиция на доске была расшифрована[10]. Без этого был бы не ясен смысл картины. Шекспир держит в правой руке черного слона (стоявшего, вероятно, на b4[11]) и готовится взять белого ферзя на c3, собираясь объявить мат. Ситуация на доске перекликается с ситуацией в театральном мире этого времени. В 1601—1603 годах постановка пьес Джонсона на сюжеты из истории Древнего Рима «Рифмоплёт» и «Сеян» потерпела относительную неудачу, а Шекспир находился в расцвете своей славы[12]. Его трагедии на римские сюжеты, созданные в последние годы XVI века, в сознании зрителей противостояли пьесам Джонсона.

Два дополнительных ряда клеток, расположенных перед шахматистами, не разделены на клетки и предназначены для снятых в процессе игры фигур.

С позицией связаны несколько проблем[13]:

  • Необычно расположение белых пешек на королевском фланге — невозможно из четырёх белых пешек (в первоначальном расположении на e2, f2, g2 и h2) сделать пять, которые стоят на доске. Возможно, ошибку допустил художник. Другое предположение, что пешка на h4 — чёрная.
  • Шахматные композиторы из «Good Companion Chess Club», рассмотрев снятые фигуры, утверждали[2]:
    «Бен Джонсон взял у Шекспира три пешки и одну ладью, одного слона и одного коня, а Шекспир взял только коня».
    Но у Шекспира отсутствуют не три, а две пешки, и не один, а оба коня. Неразборчивая форма фигур, типичная для того времени[14], легко могла привести к ошибке: одного чёрного коня сочли за пешку. С другой стороны, кроме коня, Шекспир взял у белых ещё пешку b2. He исключено, что он мог поставить её сбоку, поэтому она случайно попала на поле h4.

Галерея

Интересные факты

  • Банкир и коллекционер произведений искусства Джон Пирпонт Морган незадолго до своей смерти заявил, что готов приобрести картину за миллион долларов, если будет доказана ее подлинность[2]. Он скончался прежде, чем подлинность картины была доказана.
  • Репродукции с картины украшают залы двух крупнейших нью-йоркских шахматных клубов[2].
  • Картина изображена на почтовой марке, выпущенной в Никарагуа в 1976 году[15].

Шекспир и шахматы

Обычно свидетельствами знакомства Шекспира с шахматами считаются следующие фрагменты из его пьес[2]:

Напишите отзыв о статье "Бен Джонсон и Уильям Шекспир"

Примечания

  1. [luna.folger.edu/luna/servlet/detail/FOLGERCM1~6~6~312711~124874:Chess-players,-Shakespeare-and-Ben- Название в каталоге Folger Shakespeare Library]
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 [proint.narod.ru/publ2013/mander.htm Майзелис И. Л. Шекспир и шахматы. Шахматы в СССР. №7, 1964.] Исправлены ошибки в шахматной нотации — у Майзелиса белые фигуры стоят на линиях a—h7 и a—h8.
  3. 1 2 3 4 [svr-lit.niv.ru/svr-lit/articles/english/verhovskij-shekspir-lica-i-maski.htm Верховский Л. И. Шекспир: лица и маски.]
  4. [digify.com/s/XYvYaQ Фотокопия статьи в «The New York Times». 12.03.1916. Digify.]
  5. [shakespeare.berkeley.edu/gallery2/main.php?g2_itemId=17081 Ben Jonson and Shakespeare Playing Chess by Karel van Mander (1603). Unusual Representations of Shakespeare Performances, Etc.] Кроме Пауля Вислисенуса высказался за отождествление персонажа на картине с Шекспиром Джеффри Нетто: Jeffrey Netto. Intertextuality and the Chess Motif: Shakespeare, Middleton, Greenaway; in Michele Marrapodi. Shakespeare, Italy and Intertextuality. Manchester University Press. 2004. Р. 218.
  6. [www.shakespearesengland.co.uk/2010/04/01/the-faces-of-shakespeare/ The Faces of Shakespeare. Shakespeare's England.] Общий обзор проблемы предполагаемых портретов Уильяма Шекспира.
  7. [istoriya-teatra.ru/books/item/f00/s00/z0000025/st002.shtml Аникст А. А. Театр эпохи Шекспира. Глава вторая.]
  8. Мандер, Карел ван. Книга о художниках. / Пер. с гол. В. М. Минорского. СПб.: Азбука-классика. 2007. 608 с. ISBN 978-5-352-02171-2.
  9. [it.wikipedia.org/wiki/Good_Companion «Good Companion Chess Club»] — un club problemistico statunitense, fondato a Filadelfia nel 1913 da James Francis Magee e Alain Campbell White. Il club riuniva i «Buoni Compagni», fino a 600 membri problemisti sparsi in tutto il mondo.
  10. [www.chessbalakovo.ru/index.php?vm=49.view.383. Играл ли Шекспир в шахматы? Шахматы в Балаково. Информационный сервер г. Балаково.] Международный мастер Дэвид Леви (кибернетик по образованию), Пауль Вислисенус, ирландский шахматный композитор и журналист У. Макги предложили собственные версии стоящей на шахматной доске позиции, но однозначно оценили её как выигранную для чёрных, хотя по разному оценивали уровень мастерства партнёров.
  11. Внешне эта фигура XVII века похожа на современного шахматного коня.
  12. [www.w-shakespeare.ru/library/shekspir-zhizn-i-proizvedeniya41.html Брандес Г. Шекспир. Жизнь и произведения. 1997. Глава XL. Римские драмы Бена Джонсона.]
  13. [luna.folger.edu/luna/servlet/detail/FOLGERCM1~6~6~312711~124874:Chess-players,-Shakespeare-and-Ben- Chess players, Shakespeare and Ben Jonson / C. De. Heyman.] — лучшая репродукция картины с виртуальным путешествием по её фрагментам.
  14. [theframedpicturecompany.co.uk/art/william-shakespeare-1564-1616-and-ben-jonson-1572-1637-engaged-in-a-game-of-chess-engraving-b-w-photo-25337/ Чёрно-белая фотография картины с прорисовкой формы шахматных фигур, изображённых на ней. The Framed Picture Company 2016.]
  15. [www.philatelia.net/classik/stamps/?id=12044 Shakespeare plays chess with Ben Jonson. Nicaragua, 1976, 5 c. 13 (3/4). Мulticoloured. Catalogues: Michel: 1929, block 92. Scott: C893. Stanley Gibbons: 2042, MS2043. Yvert et Tellier: 859 aeriens, block 126. Philatelia.Net.]

Литература

  • [www.chesshistory.com/winter/extra/shakespeare.html Edward Winter. Chess and Shakespeare. Chess Notes. 24 December 2015.]
  • [www.jstor.org/stable/3844322?seq=1#page_scan_tab_contents William Poole. False Play: Shakespeare and Chess. Shakespeare Quarterly. Vol. 55, No. 1 (Spring, 2004). P. 50-70.]

Ссылки

  • [digify.com/s/XYvYaQ Shakespeare Portrait from Life Now Here? The New York Times. 12.03.1916. Digify.]

Отрывок, характеризующий Бен Джонсон и Уильям Шекспир

– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.