Берар, Виктор
| Виктор Берар | |
| Victor Bérard | |
| Место рождения: |
Морез, департамент Юра |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Альма-матер: | |
| Известен как: | |
Виктор Берар (англ. Victor Bérard; 10 августа 1864, Морез, департамент Юра — 13 ноября 1931, Париж) — французский эллинист, археолог, политик, дипломат и писатель. Известен своим переводом Одиссеи Гомера на французский язык, и своей попыткой воссоздать путешествия Одиссея. В сегодняшней Греции более всего известен своей работой «Турция и эллинизм. Путешествие в Македонию».
Содержание
Биография
Берар родился в 1864 году в городке Морез департмента Юра, в семье фармацевта Жана Баптиста Берара. Его младший брат, Леон Берар, стал профессором медицинского факультета в Лионе и видным онкологом.
Виктор Берар стал студентом Высшей нормальной школы в Париже (1884—1887), где его учителями были Фердинанд Брюнетьер и Поль Видаль де ла Блаш.
Берар продοлжил учёбу в «Французской Археологической школе в Афинах» (1887—1890), которая была «рассадником видных эллинистов». Выдержка Страбона о Гомере, в которой последний именуется «поэтом географом», оказала огромное влияние на последующую жизнь и карьеру Берара, и изучение Гомера стала делом его жизни[1]:21.
В 1891 он изучал греческие надписи в малоазийском Олимпосе[1]:129.
Его докторская диссертация (1894) именовалась «О происхождении культов Аркадии» и основывалась на результатах его раскопок в Аркадии[1]:105.
С 1894 года он начинает писать статьи в «La Revue de Paris»[2].
В 1896 году он был назначен преподавателем географии в Высшее морское училище, где преподавал до 1914 года.
Одновременно, с 1896 года, он преподавал в Практической школе высших исследований, вплоть до 1908 года, когда стал её директором, и оставался на этом посту до самой своей смерти в 1931 году.
В 1904 году Берар стал главным редактором «Revue de Paris», но в 1911 году оставил издание, после конфликта с его директором. Причиной стал отказ Берара культивировать колониальную идеологию, что не соответствовало его либеральным идеям[1]:22.
В 1920 году он стал сенатором от департамента Юра и оставался им до самой своей смерти в Париже 13 ноября 1931 года.
Будучи сенатором он стал председателем комитета Сената по иностранным делам в 1929 году.
Труды
Гомер
Делом жизни Берара стало изучение Гомера и в особенности Одиссеи. Кульминацией его исследований стал перевод Одиссеи, с значительным вступлением. Работа стала самым значительным филологическим событием Франции в 1924 году[1]:22. В общей сложности Берар посвятил этой книге 30 лет своей жизни.
Своим переводом Одиссеи в ритмической прозе, он внёс значительный вклад в возрождение филологии во Франции и был признан Обществом французских гуманитариев Гийом Бюде (Association Guillaume Budé).
Повторяя путь Одиссея
Воодушевлённый выдающимися успехами Генриха Шлимана в археологии, он начал мысленно восстанавливать, реконструируя условия древней навигации, берега Средиземного моря, которые посетил Одиссей. Он использовал для этого свой собственный корабль, следуя информации приведенной в Одиссее.
Исследования, предположения и идеи Берара были интересны и правдоподобны. Однако в течение последующих десятилетий они были подвергнуты критике. Одной из причин был тот факт, что Берар восстанавливал путешествие Одиссея на современном судне, используя технологии неизвестные древним грекам. Кроме этого, при попытке найти детали, такие как пещера Калипсо, Берар утверждал, что Гомер ничего не придумывал и что описаны реальные места, что само по себе было спорным.
Тем не менее, как отмечает Jean-Pierre Thiollet в работе Меня зовут Библос (Je m’appelle Byblos), Берар упоминается в географии Одиссеи и идентификации мест описанных Гомером[3].
Резня армян
В 1896 году он совершил поездку в Османскую империю, после которой опуликовал работу «Политика султана» (La Politique du Sultan). В своей работе Берар обвинил султана Абдул-Хамида в организации резни армян в период 1894—1896 годов. В своей книге Берар также выразил уверенность, что ряд французских газет были подкуплены османским правительством, чтобы хранить молчание о турецких зверствах[4].
Македония
Берар был исследователем Гомера и переводчиком Одиссеи. Но в в сегодняшней Греции, в силу актуальности парадоксальной проблемы возникшей в последние десятилетия на её северной границе, он более известен как автор книги «Турция и эллинизм. Путешествие в Македонию: Греки, турки, валахи, албанцы, болгары, сербы».
Книга вышла на греческом в 1987 году, ещё до развала Югославии, но доктрина македонизма в соседней стране уже была официальной. Сам Берар часто утверждал, что он был филэллином. Т. Пиларинос пишет, что Берар был классицистом, но никак не филэллином. В его работе явно прослеживаются французские государственные интересы в регионе и интересы католицизма. Берар не отождествляет себя с греческими национальными интересами в Македонии и держит дистанцию в антагонизмах народов многонациональной Османской Македонии. Более того, он высказывается за пребывание Македонии в оставе Османской империи, как решение вопроса[1]:26.
Берар описывает Интриги Италии в регионе[1]:88, армии немецких и российских агентов[1]:157, поддерживающих на первый взгляд болгар, но в действительности свои интересы. Он пишет о пропаганде болгар[1]:242, интригах Папы римского и Франции[1]:328, румынской и австрийской пропаганде[1]:341.
В его книге прослеживается зыбкость неоформленных национальных самосознаний. Он пишет, что православные христиане с улыбкой недоверия приняли новость о султанском фирмане поддерживащем «этих схизматиков болгар», заявляя, что «македоняне—греки, а не болгары, и желают иметь греческую церковь и школу». И тут же, учитель призывает память греков македонян Аристотеля, Филиппа II и Александра Македонского[1]:49.
Что касается непосредственно территории бывшей югославской республики, он описывает в городе Струга людей, одетых в одежду греческих островитян заявляющих на «самом чистом греческом языке греческого мира», что «мы не греки, мы болгары»[1]:141, объясняя это явление пропагандой и деньгами потраченными Болгарией на эти цели[1]:142.
Он пишет, что Охрид уже в руках болгар[1]:152 и что, если в 1850 году греческое население было значительным[1]:156, то сейчас осталась одна беднота.
Он объясняет это пропагандистской деятельностью российских агентов с 1864 года и деньгами потраченными ими в поддержку болгар[1]:157.
Он продолжает, что политика болгаризации, поддержанная как Россией, так и турецкими властями, сводится к фразе «если хочешь спокойной жизни, стань болгарином»[1]:158.
Он отмечает что в городе Ресен валахи, говорившие на «чистейшем пелопоннеском греческом» заявляли, что они не греки, в то время как поп славянин, с трудом говоривший по гречески, выступал против болгарской церкви[1]:166. В Кочани влахи, говорившие на греческом «которому позавидовал бы и афинянин» заявляли, что они не греки и что «в их венах течёт только латинская кровь»[1]:171.
Берар пишет, что религиозная карта вилайета Косово одновременно является и географической, поскольку все недоступные регионы населяются христианами, и все долины мусульманами[1]:209.
Он пишет, что славяне региона, в большинстве своём, стали именовать себя болгарами[1]:264 и что сербская пропаганда запоздала. Если вилайет Косова может ещё стать полем противостояния между болгарами и сербами, то в вилайете Монастира болгары хорошо знали, что у них есть только один противник, и это греки[1]:271.
Работа Берара используется в поддержку греческих позиций в актуальном геополитическом вопросе.
Берар видел в Македонии греков, турок, валахов, албанцев, болгар, сербов, но ему не были знакомы македонцы и идеи македонизма, что согласно греческой позиции является неологизмами, возникшими в основном в результате болгаро-сербского противостояния в регионе[5], но ныне затрагивающие греческие интересы и посягающие на греческую историю[6].
Работы
- Политика султана — Резня армян 1894—1896 (Victor Bérard et Martin Melkonian — La Politique du Sultan — Les massacres des Arméniens : 1894—1896 (1897), coll. Les Marches du Temps)
- Восстание Азии (Victor Bérard — La révolte de l’Asie, Paris, Librairie Armand Colin, 1904).
- Российская империя и царизм (Victor Bérard — L’Empire Russe et le Tsarisme, Paris, Librairie Armand Colin, 1905.)
- Революции Персии, провинции, народ и правительство царя царей (Victor Bérard — Révolutions de la Perse : les provinces, les peuples et le gouvernement du roi des rois. Paris : Librairie Armand Colin, 1910)
- Африканская Франция. В Сахару (Victor Bérard — La France d’Afrique. Vers Le Sahara (1911), in La Revue de Paris)
- Смерть Стамбула (Victor Bérard, La Mort de Stamboul 1913)
- Ложь немецкой науки. «Пролегомены к Гомеру» Фридриха Августа Вольфа (Victor Bérard — Un mensonge de la science allemande. Les " Prolégomènes à Homère « de Frédéric-Auguste Wolf (1917, deuxième édition), éd. Hachette et Cie, Paris, In-12 broché, 288 p.)
- Финикийцы и Одиссея (Victor Bérard, Les Phéniciens et l’Odyssée (1902—1903, rééd. 1927), éd. Armand Colin, Paris)
- Морские походы Одиссея, в 4-х томах (Victor Bérard, Les navigations d’Ulysse en 4 vol. : I. Ithaque et la Grèce des Achéens ; II. Pénélope et les barons des îles ; III. Calypso et la mer de l’Atlantide ; IV. Nausicaa et le retour d’Ulysse (1927—1929, rééd. 1971), éd. Armand Colin, Paris)
- Одиссея Гомера. Изучение и анализ. (Victor Bérard — L’Odyssée d’Homère. Etude et analyse. (1931) Paris, Mellotée éditeur)
- Воскресение Гомера, в 2-х томах (Victor Bérard, La Résurrection d’Homère en 2 volumes I.Au temps des héros, II. Le drame épique, éd. Bernard Grasset 1930)
- По следам Одиссея, одисеев альбом с фотографиями Фредерика Буассона (Victor Bérard, Dans le sillage d’Ulysse, album odysséen avec des photos de Frédéric Boissonnas (1933, posth.), éd. Armand Colin, Paris)
- „О происхождении культов Аркадии “.
- Англия и мпериализм (L’Angleterre et l’Impérialisme» (1900))
- Атлантида Платона (L’Atlantide de Platon (1929))
Напишите отзыв о статье "Берар, Виктор"
Литература
- Rémi Mogenet, Victor Bérard, Éditions Le Tour 2009.
Ссылки
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 Βικτόρ Μπεράρ, Τουρκία και Ελληνισμός. Οδοιπορικό στη Μακεδονία: Έλληνες, Τούρκοι, Βλάχοι, Αλβανοί, Βούλγαροι, Σέρβοι. Εκδόσεις Τροχαλία, 1987
- ↑ L.F. Aubert Victor Berard, La Revue de Paris, tome sixieme (Nov., Dec. 1931) p.714)
- ↑ Je m’appelle Byblos, Jean-Pierre Thiollet, H & D, 2005, p250. ISBN 2 914 266 04 9
- ↑ [ru.hayazg.info/%D0%91%D0%B5%D1%80%D0%B0%D1%80_%D0%92%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80 Берар Виктор — Энциклопедия фонда «Хайазг»]
- ↑ [www.imma.edu.gr/imma/history/09.html Βασίλης Κ. Γούναρης — Εθνικές διεκδικήσεις, συγκρούσεις και εξελίξεις στη Μακεδονία, 1870—1912]
- ↑ www.mfa.gr/to-zitima-tou-onomatos-tis-pgdm/.
Ссылки
- [www.victor-berard.fr Site officiel sur Victor Bérard]
- [openlibrary.org/authors/OL1981726A/Victor_Bérard Έργα του Μπεράρ από το openlibrary.org]
Отрывок, характеризующий Берар, Виктор
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
