Берг, Арвед Христофорович

Арвед Берг
Дата рождения:	13 сентября 1875(1875-09-13)
Место рождения:	Рига
Дата смерти:	1942?
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Арвед Христофорович Берг (13 сентября 1875 года, Рига — приблизительно 1942 год) — латвийский политический деятель, юрист, издатель, предприниматель первой независимой Латвии.

Рождение, становление

Родился в семье видного общественного деятеля и предпринимателя Карлиса Берга. Поступил в Юрьевский университет на юридическое отделение, которое с успехом закончил в 1896 году. После этого поступил на службу в Санкт-Петербург по полученной специальности — сперва проработал в Петербуржском окружном суде, затем практиковался в судебной палате. С 12 января 1904 года Берг — присяжный поверенный в Риге, одновременно пошёл по тропе предпринимательства, чем заработал достаточно денег для того, чтобы стать владельцем ряда доходных домов в условиях строительного бума в Риге в начале двадцатого века. В то же время пустил деньги в кредитный бизнес, став директором нескольких кредитных учреждений.

Начальные политические взгляды

Был членом Рижского латышского общества, в котором с 80-х годов девятнадцатого века произошли определённые изменения в составе. Членство в обществе стало прерогативой исключительно зажиточных латышских слоёв столичного населения, которые пытались закрепить за собой основные сферы влияния в регионе. В частности, Берг прославился как выразитель праворадикальных идей «экстремистского» крыла общества, отстаивая интересы фабрикантов и домовладельцев в противовес устремлениям латышей из менее финансово обеспеченного слоя населения. Неоднократно отстаивал конформистские позиции в отношениях с остзейскими помещиками и царским режимом.

Издательская деятельность

Берг являлся создателем и политическим руководителем таких органов печати, которые отражали социальную идеологию его крыла, как «Вестнесис» («Вестник»), «Балтияс вестнесис» («Балтийский вестник»), «Балсс» («Голос»). В то же время на страницах этих газет отстаивал необходимость реформирования аграрного строя, что свидетельствует о некоторой эволюции его политических взглядов, а также предлагал несколько проектов реформирования местного самоуправления по принципу большей демократизации в национальном плане.

Активность в период Социал-демократической революции

С наступлением революции Арвед Берг окончательно посвятил себя политике, став во главе созданной им Латвийской демократической партии. Эта инициатива не пришлась по душе центральному правительству, отличавшемуся реакционными настроениями, поэтому в конце 1907 года Берг был выслан из Латвии на время объявленного в регионе военного положения. После возвращения проявил себя сторонником либерально-демократических установок, в 1911 году инициировал создание Рижского либерального клуба.

Первая мировая война

С наступлением Первой мировой войны направил все свои предпринимательские и юридические способности для облегчения участи соотечественников, пострадавших в ходе боевых действий. В Петрограде способствовал основанию Центрального Комитета вспоможения латышским беженцам, одним из руководителей которого стал. Позже начал издавать новый печатный орган — газету «Балтия», которая выходила в 1916-17 годах.

Изменение политического мировоззрения

В 1917 году заявил о своих устремлениях создать латышское национальное государство, в целях чего стал во главе Латышского временного национального совета. Являясь одним из лидеров этого не вполне самостоятельного объединения (часть страны контролировалась немецкими солдатами, большая часть населения симпатизировала большевикам), начал муссировать в печати идею возникновения полностью суверенного латышского государства. После осуществления мечты и провала намерений Бермонта-Авалова был избран на пост министра внутренних дел в 1919 году, каковым и оставался до 1921 года. По окончании пребывания в министерской должности Берг предпочёл заявить о новой политической силе и создал партию «Национальное объединение», которая до 1925 года носила название «Центр беспартийных националистов» и объединяла представителей политических сил, выражавших несогласие с избранной правительством линией. В основном в её состав вошли довольно зажиточные городские жители, которые пытались привлечь на свою сторону избирателей, недовольных курсом, которые избрали правящие партии. Однако эта партия, судя по всему, разочаровала своих избирателей, так как с новыми выборами она неизменно теряла представительство в сейме. В 1922 году от неё в сейм были избраны 4 депутата, в 1925 году — 3, а в 1928 в сейм попали только два народных представителя от этого объединения. При этой политической силе, которая позиционировала принципиальную оппозиционность в качестве своей идеологической изюминки, действовал орган печати — газета «Латвис». После 15 мая 1934 года эта партия, естественно, была упразднена и прекратила своё существование. Сам Берг ушёл с политической сцены и полностью погрузился в предпринимательство.

Депортация

С восстановлением Советской власти в Латвии в 1940 году Арвед Берг был депортирован органами НКВД во внутренние районы СССР. Точная дата и место его смерти неизвестны.

Роль в истории Латвии

Будучи сперва сторонником консервативных способов ведения диалога с властями предержащими в Лифляндской и Курляндской губерниях, а также с прибалтийско-немецкой аристократической верхушкой края, Берг вскоре поменял своё мировоззрение и стал яростным и последовательным сторонником либерализации общества и правления, особенно в канун революции 1905—1907 годов. После революции, основав либеральный клуб, постепенно приблизился к тому, чтобы заявлять о необходимости предоставления латышам полной самостоятельности в государственном плане. Наравне с Микелисом Валтерсом и рядом других идеологов его можно отнести к проектировщикам суверенной Латвии. Другое дело, что некоторые непосредственно заинтересованные стороны заставили их относительно благородные идеи играть «на себя», и с их помощью поддерживать состояние политической нестабильности довольно длительный период в истории страны.

Ссылки

• Плепс Я. [seminariumhumanitatis.positiv.lv/10%20almanax/alm%2010%20pleps.htm Арведс Бергс и Kонституции Латвии] Русский мир и Латвия. Альманах X Рига, 2007

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Берг, Арвед Христофорович

В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.