Беренгар I

Беренгар (Беренгарий) I Фриульский итал. Berengario лат. Berengarius
маркграф Фриульский
13 июля 874 — 889/890
Предшественник:	Унрош III
Преемник:	Вальфред
896 — 7 апреля 924
Предшественник:	Вальфред
Преемник:	должность упразднена
король Италии
888 — 7 апреля 924
Коронация:	888, Павия
Предшественник:	Карл III Толстый
император Запада
24 марта 916 — 7 апреля 924
Коронация:	24 марта 916
Предшественник:	Людовик III Слепой
Преемник:	титул упразднён
Рождение:	850(0850) Фриуль, Италия
Смерть:	7 апреля 924(0924-04-07) Верона
Род:	Унрошиды
Отец:	Эбергард Фриульский
Мать:	Гизела Франкская
Дети:	дочь: Гизела

Беренга́р (Беренга́рий) I Фриу́льский (итал. Berengario, лат. Berengarius, 850—7 апреля 924) — маркграф Фриуля с 874 года, король Италии с 888 года, последний император Запада с 916 года, сын герцога Эбергарда Фриульского и Гизелы, дочери Людовика Благочестивого.

Беренгар Фриульский получил маркграфство Фриуль в 874 году после смерти старшего брата Унроша. Это маркграфство занимало территорию по левым берегам рек Адда и По, столицей его был город Верона. Беренгар сохранял за собой титул и владение до конца своей жизни, несмотря на то, что в течение пятидесяти лет являлся одним из главных участников политической борьбы в Итальянском королевстве и часто оказывался прямым соперником его королей и императоров Запада.

Политическая деятельность

После смерти в 875 году короля Италии и императора Запада Людовика II, не оставившего наследников, Беренгар был сторонником того, чтобы престол получил представитель восточно-франкской ветви дома Каролингов, а когда престол достался представителю западно-франкской ветви, стал в оппозицию Карлу II Лысому. Когда в 878 году итальянский престол занял, наконец, представитель восточно-франкской ветви — сначала Карломан, а в 880 году Карл III Толстый, — Беренгар стал одним из его ближайших соратников.

Когда после свержения в ноябре 887 года Карла III Толстого вновь разгорелась борьба за итальянскую корону и корону императора Запада, Беренгар был одним из реальных претендентов. Главным и практически единственным его соперником в то время являлся Гвидо Сполетский. Тот сначала предпочел побороться за корону во Франции, а когда потерпел там фиаско и вернулся в 888 году в Италию, Беренгар был уже избран королём Италии. Беренгар добивался также и императорской короны, но переговоры об этом затянулись.

На императорскую корону притязал в то же время и германский король Арнульф Каринтийский. Он сумел подчинить себе королей Прованса и Верхней Бургундии. На очереди был король Италии. Арнульф вошелв Италию, когда между Беренгаром и Гвидо шло вооруженное противостояние. На тот момент времени Арнульф ограничился принятием вассальной присяги от Беренгара, после чего вернулся в Германию.

В возобновившейся после ухода Арнульфа борьбе соперник Беренгара добился коронации себя королём Италии и императором. Беренгар, однако, от королевского престола отрешен не был, и в Италии, таким образом, стало фактически два короля. Правда, власть Беренгара оказалась ограничена пределами его маркграфства. Сюзеренитет Арнульфа ограждал Беренгара от притязаний Гвидо, и в своем владении Беренгар остался безраздельным хозяином.

В политической борьбе, возобновившейся после смерти Гвидо Сполетского в 894 году, Арнульф оттеснил Беренгара не только от императорской короны, но и от власти в Италии, хотя королём Италии Арнульф не избирался. После того как весной 896 года Арнульф тяжело заболел, а Ламберт, сын и наследник Гвидо Сполетского, осенью того же года погиб в результате несчастного случая на охоте, Беренгар стал единственным правителем Италии. Эта его власть, правда, не распространилась на Сполетское герцогство, как до этого не распространялась на Фриульское маркграфство власть Гвидо и его сына Ламберта. Фактически не распространялась власть всех итальянских королей также на маркграфство Тоскана. То есть вся борьба за итальянскую корону фактически являлась борьбой за власть над Ломбардией — северо-западной частью Италии.

Когда на рубеже IX—X веков в Центральную Европу пришли венгры, Беренгар не сумел организовать эффективную оборону против их набегов на Северную Италию, где они практически беспрепятственно дошли до самой Павии, разоряя всё по дороге. Хотя вина за это не могла быть возложена всецело на одного лишь Беренгара, итальянские феодалы воспользовались случившимся, чтобы избрать другого короля. В своих расчетах они остановились на Людовике III, короле Прованса (Нижней Бургундии), внуке по женской линии Людовика II Итальянского.

12 октября 900 года в Павии Людовик Прованский был официально провозглашен королём Италии, а 22 февраля 901 в Риме был коронован императором.

После того как новый император тоже не сумел дать отпор нашествию венгров, Беренгар открыто выступил против нового своего соперника. Людовик проиграл первое же сражение и немедленно согласился дать клятву, что навсегда уйдет из Италии.

Чтобы обезопасить Северную Италию от опустошительных набегов венгров, Беренгар решил, во-первых, заключить с ними мир на условии выплаты ежегодной дани, и, во-вторых, развернул строительство оборонительных сооружений. Всё это требовало расходов не только от простого народа, но и от светских владык и духовенства. Не желая платить, те попросили Людовика III Прованского вернуться. Нарушив данную несколько лет назад клятву Беренгару, Людовик снова явился в Павию. Более того, в это раз в руки Людовика попала и дорогая сердцу Фриульского маркграфа Верона.

Не сразу, но Беренгар сформировал войско из верных и хорошо вооруженных своих сторонников, усилил его баварскими наемниками и подошел к Вероне. Он сумел схватить Людовика. Беренгар часто проявлял милосердие к своим противникам, редко прибегал к жестоким наказаниям, но Людовик вернулся в Италию клятвопреступником, и за это Беренгар приказал его ослепить.

После окончательного изгнания из Италии Людовика III Слепого в Итальянском королевстве около двух десятилетий царило относительное внутреннее спокойствие, и Беренгар правил практически беспрепятственно. Его реальная власть за пределами его собственного маркграфства понемногу росла, и он снова стал пытаться получить титул императора, хотя большой практической ценности этот титул в то время уже не имел. Стремление Беренгара к императорскому титулу находило понимание и поддержку римских пап — со времени Карла Великого действовало соглашение, что император обязан быть защитником Святого Престола. Из-за крайней политической нестабильности в Риме в тот период, эти хлопоты растянулись на десять лет. Только когда в 914 году папой стал Иоанн Х, и обстановка в Риме несколько успокоилась, и когда в 915 году умер маркграф Тосканы Адальберт II, бывший политическим противником Беренгара еще с 888 года, смогла, наконец, состояться коронация Беренгара в качестве императора Запада.

Когда Беренгар получил императорскую корону, ему было не менее 60 лет. Остротой ума, волей, яркостью своей личности новый император уступал своим предшественниками Гвидо и Ламберту. В сравнении с ними Беренгар прилагал мало усилий для решения внутренних государственных проблем. Он был достаточно силен, чтобы не быть марионеткой крупных феодалов, но не достаточно, чтобы подчинить большинство из них своей воле. И у тех по-прежнему было достаточно причин, чтобы желать видеть на королевском престоле кого-нибудь другого. Как двадцать лет назад они призвали чужеземного короля из Прованса, так же и теперь они обратились к иностранцу — Рудольфу II, королю Верхней Бургундии.

Хоть Беренгар и проведал про новый заговор, его чрезмерное великодушие в отношение попавших к нему в плен участников заговора довело до того, что Рудольф II Бургундский в конце 921 года все-таки появился в Италии и получил королевскую корону.

Всегда в таких случаях Беренгар сохранял верность новому королю-сопернику, лишь дожидаясь своего часа. Такой час пришел и в этот раз — весной 923 года против Рудольфа поднялся мятеж, и мятежники обратились к императору Беренгару с просьбой защитить их от нового короля. В этот раз только чудо спасло Беренгара от смерти в бою.

Великодушие, в очередной раз проявленное к участнику очередного заговора, стоило Беренгару жизни — на рассвете 7 апреля 924 года он был убит во время молитвы в церкви.

Личная жизнь

Жена: Бертилла из рода Суппонидов (умерла между 911 и 915 годом)

• Дочь Гизела Фриульская (ок. 880/885 — 13 июня 910/26 января 913)); муж: маркграф Ивреи Адальберт I
• Внук Беренгар I (ок. 900 — 6 июля 966), маркграф Ивреи с 923/924, король Италии (Беренгар II) 950—964

Предки

Беренгар I — предки

Унрош II                             Эбергард Фриульский                                   Герард Парижский               Бего (граф Парижа)                       Ротруда               Ингельтруда                             Альпаида                       Беренгар I                                         Пипин Короткий               Карл Великий                       Бертрада Лаонская               Людовик I Благочестивый                             Герольд I (граф Винцгау)               Хильдегарда из Винцгау                       Эмма Алеманнская               Гизела                                   Вельф I                       Юдифь Баварская                             Хелвига                     </center>

Литература

• Ср. панегирик Б., оставленный его современником: «Gesta Berengarii imperatoris» (изд. Дюммлера, Галле, 1871);
• Дюммлера, «Geschichte des ostfränkischen Reichs» (2 т., Берл., 1865).
• Фазоли Джина. Короли Италии (888—962 гг.) / Пер. с итал. Лентовской А. В.. — СПб.: Евразия, 2007. — 288 с. — 1 000 экз. — ISBN 978-5-8071-0161-8.
• Беренгар I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/NORTHERN%20ITALY%20900-1100.htm#BerengarioIitalydied924A Marchesi di Friulia, "Unruochingi" (family of Unruoch)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 25 декабря 2011.

Императоры Священной Римской империи (до Оттона I — «Императоры Запада») (800—1806)

800 814 840 843 855 875 877 881 887 891    Карл I Людовик I  —  Лотарь I Людовик II Карл II  —  Карл III  —

891 894 898 899 901 905 915 924 962 973 983    Гвидо Ламберт Арнульф  —  Людовик III  —  Беренгар I  —  Оттон I Оттон II

983 996 1002 1014 1024 1027 1039 1046 1056 1084 1105 1111 1125 1133 1137 1155     —  Оттон III  —  Генрих II  —  Конрад II  —  Генрих III  —  Генрих IV  —  Генрих V  —  Лотарь II  —

1155 1190 1197 1209 1215 1220 1250 1312 1313 1328 1347 1355 1378 1410    Фридрих I Генрих VI  —  Оттон IV  —  Фридрих II  —  Генрих VII  —  Людвиг IV  —  Карл IV  —

1410 1437 1452 1493 1508 1519 1530 1556 1564 1576 1612 1619 1637    Сигизмунд — Фридрих III — Максимилиан I — Карл V Фердинанд I Максимилиан II Рудольф II Матвей Фердинанд II

1637 1657 1705 1711 1740 1742 1745 1765 1790 1792 1806    Фердинанд III Леопольд I Иосиф I Карл VI  —  Карл VII Франц I Стефан Иосиф II Леопольд II Франц II

Каролинги — Саксонская династия — Салическая династия — Гогенштауфены — Виттельсбахи — Габсбурги

Отрывок, характеризующий Беренгар I

– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.