Беренсон, Мариса
Поделись знанием:
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
| Мариса Беренсон | |
| Marisa Berenson | |
 Мариса Беренсон на 66-м Каннском кинофестивале (2013) | |
| Имя при рождении: |
Виттория Мариса Скиапарелли Беренсон |
|---|---|
| Дата рождения: |
15 февраля 1947 (77 лет) |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: |
актриса, фотомодель |
| Карьера: |
1967 — настоящее время |
| Награды: |
Премия Национального совета кинокритиков США (1972) |
Витто́рия Мари́са Скиапаре́лли Бе́ренсон (англ. Vittoria Marisa Schiaparelli Berenson; род. 15 февраля 1947, Нью-Йорк, США) — американская актриса и фотомодель.
Содержание
Биография
Мариса — старшая дочь Роберта Л. Беренсона (англ. Robert L. Berenson), американского дипломата, затем чиновника в морском пароходстве (по происхождению литовского еврея)[1], и «Гого» Скиапарелли (англ. Gogo Schiaparelli) — урождённой графини Марии Луизы Ивонн Радха де Вендт де Керлор (нем.-фр. Maria Luisa Yvonne Radha de Wendt de Kerlor), известной в 1940-х годах светской львицы смешанного итало-швейцарско-франко-египетского происхождения[2] (после развода с Робертом Беренсоном вышла вторым браком за актёра и режиссёра Джино, маркиза Каччапуоти ди Джульяно; итал. Gino, Marchese Cacciapuoti di Giugliano). Бабка Марисы по материнской линии — выдающийся модельер Эльза Скиапарелли[3], дед — известный теософ и медиум граф Вильгельм де Вендт де Керлор (нем.-фр. Wilhelm de Wendt de Kerlor)[4][5]. Двоюродные прадеды Марисы — первооткрыватель марсианских каналов итальянский астроном Джованни Скиапарелли и крупнейший американский художественный критик Бернард Беренсон; двоюродная прабабка — сестра Бернарда Беренсона, спортивный педагог, учредительница правил женского баскетбола Сенда Беренсон (одна из двух первых женщин, включённых в американский Баскетбольный Зал славы[6]). Младшая сестра Марисы, Беринтия «Берри» Беренсон (по мужу Перкинс) — актриса, фотомодель, фотограф, жена американского актёра Энтони Перкинса, мать актёра Оза Перкинса и музыканта Элвиса Перкинса[en].
Карьера
С юности — то есть с начала 1960-х годов — сделав успешную карьеру манекенщицы («Когда-то я была одной из самых дорогих моделей в мире», сказала она однажды в интервью The New York Times), Беренсон стала регулярно появляться на обложках известных глянцевых, модных и новостных журналов: Newsweek, Time[7], People, Harper’s Bazaar, Vogue[8], Stern и других[9]. За любовь Марисы к богемному времяпрепровождению, многолюдным парти и выступлениям на сценах ночных клубов журналисты прозвали её «Королевой Сцены» (англ. The Queen of the Scene[10]), а Ив Сен-Лоран, считавший Беренсон идеальной выразительницей настроений и носительницей повадок десятилетия — «Девушкой Семидесятых» (англ. The Girl of the Seventies[10]).
В 1967 году Мариса Беренсон дебютировала в кино (в американском телесериале «Коронет Блю[en]»); затем, после трёхлетнего перерыва, за неполных четыре года (1971—1975) снялась в трёх классических экранизациях 1970-х годов — «Смерть в Венеции» Лукино Висконти (1971), «Кабаре» Боба Фосса (1972) и «Барри Линдон» Стэнли Кубрика (1975). Роль Натальи Ландауэр — изысканно-простодушной наследницы богатого еврейского торговца, живущей в Берлине в эпоху установления нацистской диктатуры и первых еврейских погромов («Кабаре») — принесла Марисе Беренсон премию Национального совета кинокритиков США за 1972 год в категории «лучшая актриса второго плана». Однако наиболее известная и популярная у зрителей роль Беренсон — «трагическая красавица» леди Линдон из кубриковского «Барри Линдона» — была встречена рецензентами, не желавшими признавать серьёзные актёрские способности за слишком успешной фотомоделью, несправедливо холодно. Общее отношение профессиональных критиков к выбору Марисы Беренсон на роль леди Линдон подытожил Винсент Кэнби из The New York Times: «Мариса Беренсон идеально подходит к своим костюмам и парикам»[11].
Сама Мариса Беренсон вспоминала о своей работе с Кубриком:
Он очень мне нравился. Постоянно отпускал суховатые шуточки. Принято думать, что Стэнли был прямо-таки ужасным и невозможным в общении человеком, однако это совсем не так. Он был перфекционистом — но все великие режиссёры, с которыми я работала, были перфекционистами. Нельзя не быть перфекционистом, если снимаешь выдающееся кино[12].
Впоследствии Беренсон снялась в ряде других фильмов (в основном европейского производства), в нескольких американских телефильмах, — в частности, в драме на тему Холокоста «Выиграть время[en]» (1980) — а также в качестве приглашённой ведущей в одном из эпизодов третьего сезона «Маппет-шоу» (1978)[13].
Личная жизнь
В начале 1970-х годов Беренсон встречалась с бароном Давидом Рене де Ротшильдом — младшим сыном и будущим наследником барона Ги де Ротшильда, главы банкирской династии Ротшильдов[10]. Тем не менее, первым мужем Марисы стал заклёпочный фабрикант Джеймс Рэндалл (англ. James Randall). Супружеский союз, заключённый в 1976 году в Беверли-Хиллз[14], оказался непрочным и был расторгнут полтора года спустя. От этого брака в 1977 году у Марисы родилась дочь — Старлайт Мелоди Рэндалл (англ. Starlite Melody Randall)[15].
В 1982 году Беренсон вышла замуж во второй раз — за адвоката Аарона Ричарда Голуба (англ. Aaron Richard Golub). Новый брак также не был счастливым; супруги развелись в 1987 году. В постановлении судьи по делу о бракоразводном процессе, среди прочего, утверждалось, что «постоянно возраставшая [в период супружеской жизни] стоимость актёрской и модельной карьеры миз Беренсон является совместным имуществом супругов» — и как таковая подлежит учёту во всех будущих договорах о разделе имущества[16][17][18].
11 сентября 2001 года младшая и единственная сестра Марисы Беринтия «Берри» Перкинс (вдова актёра Энтони Перкинса), летевшая рейсом 11 American Airlines, погибла во время первой террористической атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. По случайному совпадению в это же время Мариса сама летела из Парижа в Нью-Йорк. В интервью телерадиосети CBS она рассказала о том, что́ почувствовала, когда несколько часов спустя её самолёт вынужденно приземлился на Ньюфаундленде, после чего ей позвонила дочь и сообщила о гибели сестры.
У меня есть надежда и огромная вера. Наверное, только так можно пережить… пережить трагедии. Если у тебя есть вера[19].
Фильмография
| Год | Русское название | Оригинальное название | Роль | |
|---|---|---|---|---|
| 1967 | с | Коронет Блю[en] | Coronet Blue | Мэри |
| 1971 | ф | Смерть в Венеции | Morte a Venezia | фрау фон Ашенбах |
| 1972 | ф | Кабаре | Cabaret | Наталья Ландауэр |
| 1973 | ф | Один из способов быть женщиной[it] | Un modo di essere donna | эпизод |
| 1975 | ф | Барри Линдон | Barry Lyndon | леди Линдон |
| 1977 | ф | Казанова и компания[en] | Casanova & Co. | жена халифа |
| 1979 | ф | Рыбка-убийца[en] | Killer Fish | Энн |
| 1980 | тф | Выиграть время[en] | Playing for Time | Эльзвета |
| 1980 | тф | Турист | Tourist | Мэриэн |
| 1981 | ф | Сукин сын | S.O.B. | Мэйвис |
| 1983 | с | Милый друг | Bel-Ami | Клотильда де Марель |
| 1984 | ф | Арбалет[fr] | L’Arbalète | Арбалет |
| 1984 | ф | Закрывая глаза[fr] | La tête dans le sac | Вера |
| 1984 | ф | Тайный дневник Зигмунда Фрейда[en] | The Secret Diary of Sigmund Freud | Эмма Геррманн |
| 1985 | с | Уравнитель[en] | The Equalizer | Андреа Браун |
| 1986 | с | ABC: после школы[en] | ABC Afterschool Special | Лиз Чайлдс |
| 1986 | ф | Виа Монтенаполеоне[it] | Via Montenapoleone | Франческа |
| 1986 | с | Грехи | Sins | Люба Черина |
| 1986 | с | Кто самый главный?[en] | Who’s the Boss? | Женевьева Пешер |
| 1986 | ф | Нетайное желание | Flagrant désir | Жанна Барнак |
| 1987 | с | Налево и направо | Lo scialo | Нина |
| 1988 | с | Война шпионов | Guerra di spie | эпизод |
| 1988 | с | Хемингуэй | Hemingway | Паулина Пфайффер |
| 1989 | с | Океан | Oceano | Мунека Чавес |
| 1990 | ф | Белый охотник, чёрное сердце | White Hunter Black Heart | Кэй Гибсон |
| 1990 | с | Голубая кровь | Blaues Blut | эпизод |
| 1990 | ф | Ночной циклон | Night of the Cyclone | Франсуаза |
| 1990 | тф | Приятной ночи | Passez une bonne nuit | Барбара Дженкинс |
| 1990 | с | Ужастики | Chillers | эпизод |
| 1991 | тф | Дитя волков[fr] | L’enfant des loups | Радегонда |
| 1992 | ф | Вишнёвый сад | Il giardino dei ciliegi | Шарлотта |
| 1992 | тф | Знаменитость | Notorious | Катарина Себастьян |
| 1992 | с | Она написала убийство | Murder, She Wrote | Клаудиа Кэмерон |
| 1993 | ф | Ветры с юга | Venti del Sud | Энн де Буа |
| 1995 | ф | Великий белый из Ламбарена | Le grand blanc de Lambaréné | Хелена Швейцер |
| 1995 | с | Печаль Бельгии | Het verdriet van België | мадам Лаура |
| 1996 | с | Мегрэ | Maigret | мадам Кросби |
| 1997 | ф | Они | Elles | Хлоя |
| 1997 | ф | Тонка | Tonka | мадам Пфлаум |
| 1998 | ф | Богачи, красотки и так далее | Riches, belles, etc. | Ализеа |
| 1998 | тф | Отныне и навек | Maintenant et pour toujours | Марианна |
| 2000 | ф | Возвращение к жизни | Retour à la vie | Стефани |
| 2000 | ф | Убийство в прайм-тайм | Primetime Murder | Марта Вертер |
| 2000 | ф | Фотограф[en] | The Photographer | Джули Моррис |
| 2001 | ф | Лиза | Lisa | княгиня Марушка |
| 2001 | ф | Одиночка | Lonesome | Верена |
| 2004 | тф | Неукротимая Жюли и тайны Версаля | Julie, chevalier de Maupin | мадам де Ментенон |
| 2004 | с | Комиссар Валанс[fr] | Commissaire Valence | мадам Ирен |
| 2004 | ф | Пипл[fr] | People | Даниэлла |
| 2005 | ф | Быть Стэнли Кубриком | Colour Me Kubrick: A True...ish Story | Алекс Уитчелл |
| 2005 | с | Венера и Аполлон[fr] | Vénus & Apollon | Альбина де Брэз |
| 2005 | ф | Лучший день в моей жизни[fr] | Le plus beau jour de ma vie | Барбара |
| 2005 | с | Алиса Невер (Судить женщине)[fr] | Le juge est une femme | Жюли де Берг |
| 2006—2007 | с | Мафиоза[fr] | Мафиоза | Катерина Паоли |
| 2007 | ф | 24 такта | 24 mesures | мать |
| 2007 | с | Таинственные знаки[fr] | Mystère | Ирен де Лестрад |
| 2008 | ф | Проголосуй и умри: Листа в президенты | Vote and Die: Liszt for President | др. Элизабет Дайсон |
| 2009 | ф | Киноман[fr] | Cinéman | леди Линдон |
| 2009 | ф | Я — это любовь | Io sono l’amore | Аллегра Рекки |
| 2010 | ф | Апостол | The Disciple | Мария |
| 2010 | с | С поличным | Caldo criminale | Лукреция |
| 2010 | ф | Свадьбы и другие катастрофы[it] | Matrimoni e altri disastri | эпизод |
| 2011 | ф | Жигола[fr] | Gigola | эпизод |
| 2013 | ф | Как украсть бриллиант | The Love Punch | Катрин |
Награды
Премии
- Премия Национального совета кинокритиков (США)
- 1972 — Лучшая актриса второго плана («Кабаре», 1972)
Номинации
- Премия «Золотой глобус» (США)
- 1973 — Лучшая актриса второго плана («Кабаре», 1972)
- 1973 — Самая многообещающая дебютантка («Кабаре», 1972)
- Премия BAFTA (Великобритания)
- 1973 — Лучшая актриса второго плана («Кабаре», 1972)
Факты
- Мариса Беренсон — лучшая подруга Лайзы Миннелли[20].
- В конце 1970-х годов было объявлено, что Мариса Беренсон сыграет главную роль в фильме-биографии Вивьен Ли. Фильм так и не был снят[20].
Напишите отзыв о статье "Беренсон, Мариса"
Примечания
- ↑ [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F70915F93F58167A93C1A91789D85F418685F9&scp=1&sq=berenson%20envoy%20dies&st=cse Robert L. Berenson, Ex-Envoy and Head of Shipping Line, Dies]. The New York Times (3 февраля 1965). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkQlr8f Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Schiaparelli, Elsa. Shocking Life. — N. Y. : Dutton, 1954.</span>
- ↑ Greenhouse, Linda. [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F60615FB3C55137B93C7A8178AD95F478785F9&scp=1&sq=Schiaparelli%20Dies%20in%20Paris;%20Brought%20Color%20to%20Fashion&st=cse Schiaparelli Dies in Paris; Brought Color to Fashion]. The New York Times (15 ноября 1973). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkRptwn Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Thurman, Judith. [www.newyorker.com/archive/2003/10/27/031027fa_fact_thurman Mother of Invention]. The New Yorker (27 октября 2003). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkTQzye Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.ritmanlibrary.nl Exploring alchemy in the early 20th century]. Bibliotheca Philosophica Hermetica. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkUG7kQ Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.britannica.com/eb/article-9125376/Senda-Berenson#668134.hook Senda Berenson (American Educator)]. Encyclopædia Britannica. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkUlT9h Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.time.com/time/covers/0,16641,19751215,00.html Marisa Berenson]. Time (15 декабря 1975). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkXwxHZ Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [4.bp.blogspot.com/_lJLvkuImWNQ/SwfE-weXmOI/AAAAAAAAApQ/YTod-WKZOGA/_PV1967Dec-VanCleefArpel-Henry+CLarke.jpg Marisa Berenson]. Vogue (декабрь 1967). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkYXCcG Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0001943/publicity Publicity for Marisa Berenson]. IMDb. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkYx9A2 Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ 1 2 3 Klemesrud, Judy. [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FA0912FC395C1A7A93CBA8178FD85F478785F9&scp=1&sq=Klemesrud%20And%20Now,%20Make%20Room%20for%20the%20Berenson%20Sisters&st=cse And Now, Make Room for the Berenson Sisters]. The New York Times (19 апреля 1973). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkZWqRa Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Canby, Vincent. [movies.nytimes.com/movie/review?res=EE05E7DF173FE761BC4152DFB467838E669EDE&scp=1&sq=canby%20Barry%20Lyndon&st=cse Barry Lyndon]. The New York Times (19 декабря 1975). Проверено 10 ноября 2011.
- ↑ [www.independent.co.uk/arts-entertainment/films/marisa-berenson-on-the-making-of-barry-lyndon-kubrick-wasnt-a-difficult-ogre-he-was-a-perfectionist-a7134716.html Marisa Berenson on the making of Barry Lyndon: Kubrick wasn’t a ‘difficult ogre – he was a perfectionist’]. The Independent (13 июля 2016). — «I liked him very much. He had a lot of dry humour. Contrary to what people think – they have this image of Stanley as this difficult ogre – he wasn’t at all. He was a perfectionist but every great director I’ve worked with has been a perfectionist. You have to be to make extraordinary films» Проверено 16 августа 2016.
- ↑ [muppet.wikia.com/wiki/Episode_310:_Marisa_Berenson Marisa Berenson]. Muppet Wiki. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67Bka6WPe Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,914676-1,00.html People]. Time (22 ноября 1976). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkbwHsu Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,915751,00.html People]. Time (21 ноября 1977). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkcwMk4 Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Margolick, David. [www.nytimes.com/1990/09/26/nyregion/divorce-case-quandary-if-fame-property.html?scp=1&sq=Margolick%20David%20Divorce%20Quandary:%20Is%20Fame%20Property?&st=cse Divorce Quandary: Is Fame Property?]. The New York Times (26 сентября 1990). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkdSOWg Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Sullivan, Ronald. [www.nytimes.com/1991/07/03/nyregion/her-fame-if-ruled-hif-too-soprano-must-share-income.html?scp=1&sq=Sullivan,%20Ronald.%20Her%20Fame%20Is%20Ruled%20His%20Too&st=cse Her Fame Is Ruled His Too: Soprano Must Share Income]. The New York Times (3 июля 1991). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67Bke1Usx Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ Wadler, Joyce. [www.nytimes.com/2000/04/07/nyregion/public-livef-still-a-bad-boy-af-a-lawyer-and-a-novelist.html?scp=1&sq=Wadler,%20Joyce.%20Public%20Lives:%20Still%20a%20Bad%20Boy,%20as%20a%20Lawyer%20and%20a%20Novelist&st=cse Public Lives: Still a Bad Boy, as a Lawyer and a Novelist]. The New York Times (7 апреля 2000). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkecMxU Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ [www.cbsnews.com/stories/2001/10/12/48hours/main314579.shtml?source=search_story And Then There Were 2]. 48 Hours: Mystery. CBS (11 февраля 2009). — «I have hope and tremendous faith. I think that’s what gets you through life… through tragedies is when you have faith» Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkfBSH4 Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- ↑ 1 2 [www.imdb.com/name/nm0001943/bio IMDb Biography for Marisa Berenson: Trivia]. IMDb. Проверено 27 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkfzSN0 Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012]. </ol>
Ссылки
- [www.vogue.ru/blogs/themuse/86890/ Мариса Беренсон]. Vogue (10 июня 2010). Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkkTCOr Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- [www.allmovie.com/artist/marisa-berenson-5566 Marisa Berenson]. AllMovie. Проверено 3 декабря 2011. [www.webcitation.org/67BkgT5RT Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- [www.zimbio.com/search?q=marisa+berenson&type=all Marisa Berenson pictures]. Zimbio. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkhZSns Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
- [www.flickr.com/search/?w=all&q=Marisa+Berenson&m=text Marisa Berenson]. Flickr. Проверено 10 ноября 2011. [www.webcitation.org/67BkiGCrP Архивировано из первоисточника 25 апреля 2012].
Отрывок, характеризующий Беренсон, Мариса
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
