Берестейское воеводство

Берестейское воеводство
дополнительно Берестейское воеводство на карте Речи Посполитой
период	1566—1795
площадь	40 600 км²
центр	Берестье (современный Брест)
поветы	Берестейский Пинский Кобринский (1791) Пинско-Заречный (1791)	</div>

Бе́рестейское воево́дство (польск. Województwo brzeskie) — административно-территориальная единица в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой, существовавшая в 1566—1795 годах. Воеводский город — Брест (Бе́рестье). Воеводство было образовано в результате административно-территориальной реформы 1565—1566 годов.

Площадь воеводства составляла 40 600 км². Герб воеводства представлял собой червлёный щит с лазоревым рыцарем на серебряном коне (вариант герба «Погоня»). Воеводская хоругвь была лазоревой, с гербом в центре.

История

Воеводство было образовано в 1566 году в результате выделения из состава образованного в 1520 году Подляшского воеводства Берестейского, Каменецкого и Кобринского поветов. Выделение Берестейского воеводства в ходе административной реформы 1565—1566 годов связывают с подготовкой к Люблинской унии 1569 году, по которой Подляшское воеводство было включено в состав Польской Короны. Таким образом, создание Берестейского воеводства было направлено на сохранение этих земель в составе Великого княжества Литовского. Между тем, есть некоторые основания считать, что до административной реформы территории будущего Берестейского воеводства входили в состав не Подляшского, а Трокского воеводства. Так, например, считал известный историк Матвей Любавский, на этом же настаивает современный белорусский исследователь Михаил Спиридонов.

Воеводство было создано в составе двух поветов — Берестейского и Пинского. Берестейский повет состоял из земель бывших Берестейской и Каменецкой волостей (поветов). В состав Пинского повета вошли территории бывших удельных княжеств: Пинского, Кобринского, Туровского, Давид-Городокского и Дубровицкого.

В неизменном виде воеводство просуществовало до конца XVIII века, когда в 1791 году были выделены отдельные Кобринский и Пинско-Заречный поветы. В 1792 году Пинско-Заречный повет с центром в Плотнице был переименован в Запинецкий повет, а его центром был стал Столин.

В 1793 году в результате второго раздела Речи Посполитой восточная часть воеводства была включена в состав Российской империи. В 1795 году по третьему разделу Речи Посполитой оставшаяся часть воеводства была разделена между Россией, Австрией и Пруссией. В состав последних двух держав были включены самые западные районы, практически всё воеводство оказалось в составе Российской империи.

Должностные лица

Воеводы

Каштеляны

• 1566—1575: Ян Гайка
• 1580—1585: Богдан Сапега
• 1585—1588: Криштоф Зенович
• 1588—1593: Ипатий Поцей
• 1593 — ок. 1603: Григорий Война
• 1603—1610: Семён Война
• 1610—1615: Иван Мелешко
• 1615—1621: Лукаш Копать
• 1621—1623: Михаил Дольский
• 1624—1627: Богдан Стравинский
• 1627—1643: Андрей Мосальский
• 1643—1651: Франтишек Александр Копать
• 1652—1666: Мельхиор Станислав Савицкий
• 1666—1668: Криштоф Пекарский
• 1668—1672: Стефан Курч
• 1672—1687: Стефан Песочинский
• 1687—1698: Доминик Савицкий
• 1698—1701: Николай Садовский
• 1701—1708: Криштоф Раецкий
• 1710—1721: Рейхальд Садовский
• 1721—1731: Ян Несторович
• 1731—1736: Валериан Антоний Жаба
• 1736—1748: Стефан Тарковский
• 1748—1756: Ян Хрептович
• 1757—1763: Ян Гарайн
• 1768—1773: Мартин Матушевич
• 1774—1783: Юзеф Быстрый
• 1783—1795: Юзеф Щит-Немирович

Старосты берестейские

• 1506—1507: Василий Глинский
• 1506—1511: Александр Гольшанский (наместник)
• 1529: Александр Ходкевич
• 1540-е: Щесны Илинич
• 1550-е: Николай Радзивилл «Чёрный»
• 1580-е: Иероним Ходкевич
• 1680-е: Казимир Ян Сапега
• 1690-е: Казимир Владислав Сапега
• 1720-е: Ян Фредерик Сапега

Старосты пинские

• 1570-е: Януш Збаражский
• 1574—1580: Лаврин Война
• 1582—1586: Лев Воронецкий (подстароста)
• 1620-е: Альбрехт Станислав Радзивилл
• 1695—1701: Януш Антоний Вишневецкий
• 1700-е: Михал Серваций Вишневецкий
• 1700-е: Януш Антоний Збаражский
• 1730-е: Михал Серваций Збаражский

Отрывок, характеризующий Берестейское воеводство

– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?