Бержье, Жак
| Жак Бержье | |
| фр. Jacques Bergier | |
| Имя при рождении: |
Яков Михайлович Бергер |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: | |
| Язык произведений: |
французский |
Жак Бержье (фр. Jacques Bergier, настоящее имя Яков Михайлович Бергер; 8 августа 1912, Одесса — 23 ноября 1978, Париж) — французский писатель-фантаст, историк, философ, журналист, детектив, инженер; участник французского Сопротивления. Утверждал, что владел 14-ю языками. В 2002 г. учреждена премия его имени в области фантастической литературы на французском языке.
Биография
Родился в Одессе, в еврейской семье бакалейщика Михаила Бергера и бывшей революционерки Этли Кременицкой. Яков Бергер утверждал, что он кузен известного физика Георгия Гамова и некого Анатолия, участника группы, приводившей в исполнение приказ о расстреле царской семьи в Екатеринбурге.
Яков Бергер был одаренным ребенком, в четырёхлетнем возрасте мог легко читать на русском, французском и еврейском языках. Он обладал навыками скорочтения, прочитывая от 4 до 10 книг за день. Никогда не посещал школу, занимаясь с учителями частным образом.
В 1920 году, из-за погромов в Гражданскую войну семья Бергеров была вынуждена уехать из Одессы в Кременец, на родину Этли. Яков стал посещать еврейскую школу и был в восторге от изучения каббалы. Помимо этого изучал математику, физику, немецкий и английский языки. Он перечитывал все, что мог достать, но особенно его увлекала научная фантастика.
В 1925 году семья переезжает во Францию. Яков Бергер оканчивает лицей Сен-Луи и Высшую химическую школу в Париже. В 1936 г. становится ассистентом физика Андре Хельбронера, который был убит гестаповцами в конце Второй мировой войны. Они совместно занимались исследованиями торможения электронов в тяжёлой воде. Работая в области ядерных исследований, Бержье всё глубже погружается в мир мистики и алхимии. Позднее он заявил, что в 1937 г. встретился с Фулканелли, и якобы совершил алхимическое превращение натрия в бериллий.
Во время Второй Мировой войны участвовал в движении Сопротивления в Лионе. Благодаря работе подразделения, где служил Бержье, удалось выяснить координаты немецкого ракетного центра в Пенемюнде и произвести его бомбардировку в 1943 г. 23 ноября 1943 г. он был арестован Гестапо и подвергнут пыткам. С марта 1944 г. — узник концлагеря Маутхаузен. Освобождён союзниками в феврале 1945 г.
После освобождения большую часть 1945 г. работал в Direction générale des études et recherches — спецслужбе, занятой поисками ядерных технологий в Германии. Им удалось захватить выдающегося авиаконструктора Вилли Мессершмита и готовые ракеты Фау-1 и Фау-2. Поскольку Бержье работал в английской контрразведке, он общался с Яном Флемингом, и даже утверждал, что дал ему образ Джеймса Бонда.
После 1950 г. Бержье решил сменить род деятельности, став французским корреспондентом журнала фантастики Weird Tales и предложил издателю Роберу Лафону издать серию французских переводов фантастической литературы. Проект провалился.
В 1954 г. он познакомился с Луи Повэлем, в соавторстве с которым в 1960 г. издал свою главную работу — «Утро магов».
С 1961 г. издавал журнал «Планета» (совместно с Повэлем и Франсуа Ришардье).
Книга проклятых
В 1955 г. Бержье перевёл на французский язык «Книгу проклятых» — главный труд американского писателя Чарльза Форта..
Библиография
- [www.x-libri.ru/elib/berje000/00000001.htm Жак Бержье, Луи Повель. Утро магов. Посвящение в фантастический реализм]
- [nadrez.narod.ru/JakBerjieProcleatiiKnigi.htm Жак Бержье. Проклятые книги]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 12 мая 2011 года. |
Напишите отзыв о статье "Бержье, Жак"
Отрывок, характеризующий Бержье, Жак
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
